Человек высокой культуры

Ларисина помада легла на бледные губы почти идеально, а вот с туфлями 38-го размера Виктору пришлось повозиться. Спустя минут десять он всё же смог в них влезть. Встал, уперся руками в бока и самодовольно посмотрел на свое раскрашенное отражение: — Фух. Наконец-то никто не лез под руку и не задавал глупых вопросов. Престарелые механики, любящие отпускать противные шутки, тоже не наблюдались, и это не могло не радовать. Теперь в душной гримёрке театра Плисецкой был только Виктор Васильевич и три железных балерины, которые стояли в разных частях комнаты и покрывались пылью в ожидании следующего выхода. Подразумевается ли под следующим выходом премьера спектакля, ну или же секс с каким-то чиновником, — одному богу известно. Своей воли у роботов всё равно нет, а вот Виктор планы на вечер приготовил ещё какие. Он уже было протянул руку к бутылке виски, когда на краю стола коротко прожужжал щеберать. Тогда Виктор закатил глаза и цапнул со стола устройство. «Мог бы и наплевать» — пронеслось в голове когда наплевать было уже поздно. Петров, ты совсем ебанутый что-ли?! Из динамика вырвался грубый мужской голос. Ты что, блять, там своим куклам вмонтировал, а?! Одна из них вчера чуть не откусила парторгу член. Парторгу, Петров, его на скорой увезли, блять!! Виктор скривил напомаженные губы. Не то чтобы он сильно переживал за политиков, у которых количество машин росло в геометрической прогрессии с количеством подбородков, но часть, где его назвали ебанутым, ему определенно не понравилась. Он хлопнул крышкой и швырнул устройство в угол, оборвав тем самым гневную тираду орущего оттуда мужика. — Кто это сделал, девочки? — спросил он, повернув голову в сторону балерин. Но ни одна из стальных фигур не обронила и звука. Витя неудовлетворенно шмыгнул носом и выбрал взглядом одну: — Это же не ты, да, Джульетта? Стоящая у стенки балерина молча сверкнула отполированными боками, будто бы объявляя таким образом бойкот, и Виктор лишь беспомощно дёрнул головой, когда увидел свою искаженную физиономию на её зеркальных изгибах. Спросил ещё раз, только теперь уже другую, пока неудобная тишина не начала царапать мозг: — Роза?   Роза стояла в танцевальной позиции, элегантно задрав руку над головой и, видимо, тоже не была настроена на диалог. Тогда он подумал, что молчание, вроде бы, являлось каким-то там знаком, но каким конкретно — не помнил. Скорее всего знаком невоспитанности. Хотя, конечно, вряд ли тот, кто откусывает чужие члены, может иметь что-то общее с воспитанием. Ему не хотелось тратить время на выяснения обстоятельств, но и возлагать на себя ответственность за неприятные инциденты Витя тоже не привык. Свою невосприимчивость к критике он компенсировал хорошей смекалкой, так что, когда и от Розы не последовало ответа, он решил взять быка за рога и самостоятельно определить виновницу: — Верочка. Хитрый вздох. Виктор почувствовал себя лисом на охоте. Теперь обращение прилетело последней балерине, которая сидела на стуле с широко расставленными ногами, и прозвучало оно совсем иначе: так, будто теперь никакого ответа не подразумевалось априори. — Что, молчишь, девица окаянная? Молчи-молчи, я всё равно знаю что это была ты. А знал Виктор, по правде говоря, лишь то, что и она вряд ли отличается от своих подруг излишней болтливостью. Вопрос был риторическим, но прозвучал артистично — как Виктор и любил. — И мне не нравится тенденция падения нравственных ценностей в нашем драгоценном театре. Никому, как видишь, не нравится. Балет — дело благородное, его нельзя отравлять своим неуважением! Вы совсем распустились, подводите меня! Дальше было как по протоколу: вычитка краткой лекции о сердце советского искусства, шквал негодования и напоследок очень некрасивые эпитеты, которые обычно адресовались всем, кто попадётся под горячую руку. Стелил Витя так, будто случился конец света: эмоционально и очень укоризненно. Однако от этого не менее лукаво. Сам же знал, что подобные инциденты ему всё равно ничем не грозили. За Виктора Петрова — молодого и талантливого инженера СССР, выгребали разве что коллеги более низкого статуса. Они то и орали потом в динамик матерные обзывательства. Но Витя не любил когда на него орут, еще больше он не любил когда его в чём-то обвиняют. Тут уже не до лукавства было. В конце концов, он всё же сменил гнев на милость и царственно махнул рукой: — Всё! Дело закрыто, заебался я с вами. Ты, Верочка, больше так не делай, а то в следующий раз выговором не отделаешься. Я — человек высокой культуры, и терпеть подобные выходки на постоянной основе не намерен. Если впредь такое хоть раз повториться, я отвинчу тебе твою... Фраза оборвалась, потому что Виктор покосился на тонких шпильках и чуть не грохнулся на пол, беспорядочно выкинув руки. — Голову твою железную отвинчу, вот что! Может принцип делить ответственность на всех и был одним из постулатов коммунистического общества, но отмыть себя от незаслуженных обвинений этот принцип Виктору точно не помог бы. Да и какая вообще разница, если свежеобъявленная виновница его проёба всё равно не была обеспокоена клеветой в свою сторону? Ты на неё хоть что свали — всё равно останется машиной: бесчувственной и холодной во всех смыслах. То, что внешне балерины тоже никак не отличались, и буквально любая могла удостоиться чести побыть Верочкой с одинаковой вероятностью, Виктора ни капли не смущало. Он одобрительно кивнул своим мыслям и вернулся к задуманному: открыл бутылку, налил в бокал. Когда вискарь обжег горло, эффект не заставил себя ждать. Жить снова стало веселее, не то что от главспиртпромовской жижи со вкусом мочи и уныния, которую услужливо презентовали на рабочих банкетах. Впрочем, Виктор на эти банкеты всё равно никогда не ходил. Он допил содержимое бокала и нажал кнопку включения большого магнитофона. Со знанием дела провернул какие-то регуляторы, пока в динамике тихо шуршали помехи. Когда помехи, наконец, сменились музыкой, Виктор блаженно улыбнулся. Следующие пятнадцать минут прошли как нельзя лучше. Он, позабыв об инциденте, бодро танцевал, раз за разом выдавая особо дерзкие движения. Не так бодро, конечно, как мог бы без туфель, но зато с хорошим настроением, это да. Сменились пару песен прежде чем Виктор наконец услышал что-то знакомое. Sweet dreams are made of this Who am i to disagree? Голос из магнитофона раздался так живо и мелодично, что даже унылые стены помещения как будто заиграли новыми красками. Витя же, бодро пританцовывая, пропел следующую строчку своим хилым, но от этого не менее громким английским. I travel the world and the seven seas Everybody's looking for something Когда он почти что залпом всадил ещё одну порцию алкоголя, голова перестала болеть. Тяжесть в ногах после длинного рабочего дня тоже рассеялась где-то между нотами песни, и развязно вилять бедрами влево-вправо стало на порядок свободнее.   Some of them want to use you Some of them want to get used by you — Девочки, вы, кажется, забыли что ваша работа — танцевать, — пытался перекричать магнитофон Витя. — А расставлять ноги, это так — производственная необходимость. ‌Он сверкнул неадекватными глазами на Верочку. Та сидела в той же позе, что и раньше и, кажется, совсем не разделяла намерения итак датого программиста залить зенки до синих веников. Some of them want to abuse you Some of them want to be abused Инженер хлопал в ладоши на каждый бит, двигая плечами и выгибая спину. Выглядел он не менее развратно, чем двигался: румянец на щеках от алкоголя, прилипшая ко лбу чёлка и ядовито красная помада на губах. То, что эта самая помада ему нужна была сильнее, чем доктору Филатовой, как допущение Витя не рассматривал. Это был факт. Скрипел паркет, дрожали пёрышки висящих у стены театральных костюмов. Шаг вперёд, шаг в сторону, резкий поворот головы — движения определено стали более уверенными, чем два бокала назад. Впрочем, на момент другого куплета Виктор влил в себя уже три и останавливаться не собирался. Действительно, человек высокой культуры! — Да я вообще, знаете что?! — хихикнул он непонятно кому — Я вот возьму и уеду куда-нибудь. А то мне тут все только пред... прев… предъявы кидают. Язык стал заплетаться, а предложения потеряли былую ясность, но инженер настойчиво продолжал тянуть мысль: — «Петров, ты кусок дебила», «Петров, ты псих ненормальный», «Петров то, Петров сё» — передразнивал он многоуважаемых коллег в паузах между жадным глотанием воздуха и попытками изогнуться позатейливей. Было жарко — ткань рабочей одежды неприятно липла ко взмокшей спине, узкие лодочки сдавливали стопу. Но это всё не имело значения. Пока из динамика лилась музыка, Виктор продолжал танцевать. Пьяный и радостный. Sweet dreams are made of this Who am i to disagree? — В Ялту, о! И Ларису с собой возьму. С ней разговаривать можно нормально. И вообще, она у меня такая... Такая, ну. Самая лучшая. I travel the world and the seven seas Everybody's looking for something — Ла–ри–су! — не унимался он, — Люблю её, пиздец! На особо технически сложном повороте его затуманенный взгляд случайно мазнул по зеркалу, и Витю пробрало. Он зачем-то представил, как кто-то из электриков, с которыми он работал, застаёт его в таком виде. Внутри что-то неприятно заскребло. Как бы они отреагировали? Hold your head up, movin' on, keep your head up, movin' on Hold your head up, movin' on, keep your head up Он представил девочек из кордебалета, которые пытаются сдержать звонкий смех, глядя ему в спину. Василича, который роняет обеденный бутерброд колбасой вниз (мужик хоть и был с приколом, но не с таким же), и с ужасом осознал одну вещь: железная робо-балерина, на которую он недавно орал, уже не кажется такой вульгарной. Та хоть и сидела с расставленными ногами, да и вообще от момента создания имела всего два предназначения, но она и близко не выглядела настолько по-блядски, насколько сейчас выглядел Виктор. А как же нравственные ценности? Он поспешил усилить звук на магнитофоне, чтоб музыка выскребла остатки дурных мыслей, но это не помогло. Виктор сбился с ритма и невпопад махнул рукой по воздуху. Голоса в голове довольно прозрачно поведали: «Ты, Вить, потом не удивляйся, если тебя электорат вот с ней перепутает и во все щели отымеет» — Да ну... Да ну нет. Я же про культуру, я же... Это Верочка вон даже сидит как шлюха, а я нормальный, — отчаянно выдавил из себя он. Hold your head up, movin' on, keep your head up, movin' on Hold your head up, movin' on, keep your head up В затылок болезненной вибрацией отдавали громкие звуки; картинка пошла цветными пятнами; острый каблук застрял между деревянных дощечек. Виктор чертыхнулся и таки ёбнулся на пол, не успев подстраховаться. Как оказалось, это было лишь делом времени, и копчик прошибло тупой болью. И Витя бы скривился, возможно, выругался бы, но вместо этого на его лице застыл ужас когда внезапно фигура в стороне шагнула вперёд и, кажется, двинулась в его сторону. Музыка стихла. — Ты… Ты чего, Верочка? Он попытался проморгаться, бубня себе под нос неразборчивое: — Прости-прости, я больше не б-буду, ты только не... Договорить он не смог, потому что по лицу хлестко и с явным замахом влепила чужая ладонь. Коленка у Вити разогнулась обратно, а по щеке разлилось горячее жжение. Протрезвел так быстро, что даже не успел сообразить, что именно кинулось в глаза быстрее: две лиловые косички или взгляд, сверлящий так грозно, что кольнуло где-то в районе печени. Над ним стояла Лариса, выражение лица которой очень красноречиво выдавало весь спектр эмоций. Она повернула голову в сторону стола под зеркалом — туда, где стоял пустой бокал, алеющий ярким следом помады, а потом — обратно на Виктора. На стол. На Виктора. Посмотрела уже не грозно. Шокировано. Открыла рот, намереваясь что-то сказать, но Витя перебил: — Лариса, я всё объясню. Ага, объяснит он. А с чего начать вообще? Виски? Помада? Туфли? Виски–помада–туфли Туфли–виски–помада Помада–виски–туф... — Ммм! Теперь прилетело уже по другой щеке. Видимо, для закрепления вытрезвительного эффекта. — Отлично, Вить. Начнём с того, кто такая Верочка.