Она делает недостаточно

— Омма, тётя снова говорила ерунду про тебя, но я не хочу тебя расстраивать, — девочка зажала рот ладошкой, смотря открытым и таким… обманчиво взрослым взглядом, что дыхание перехватывало. — И что же она говорила? — спросила Бёль, невольно напрягаясь в то же мгновение. Быстрый взгляд, брошенный через плечо на бывшего мужа, ничего не дал. Впрочем, как и обычно. Он никогда не понимал её более чем красноречивых сигналов. Постаравшись ради дочери придать своему лицу относительно спокойный вид, Бёль уже знала, что сейчас будет плохо. Больно. — Она сказала, что если бы ты меня любила, то жила бы вместе с нами. А раз этого не делаешь, значит, не любишь, — девочка прикусила губу, вцепившись в почти остановившиеся качели, на которых сидела. — Но я знаю, что это ерунда! Я знаю, что ты любишь меня! — Конечно, я люблю тебя, Юна, — прошептала Бёль, пока внутренности разрывало в клочья, а следом скручивало от едва сдерживаемой тошноты. Спросил бы кто из умников: а муж-то сам хотел бы снова жить вместе? Как просто придумывать за других! Впрочем, чего она ждала? Эта женщина, старшая сестра её мужа, равно как и его мать, на дух не переносили Бёль, считая, что она связалась с их драгоценным сыночком и братом из корыстных побуждений. Боже, парой минут ранее она даже… сочувствовала бывшей свекрови, недавно пережившей потерю. Спустя почти десятилетие сплошного негатива от этой семейки, Бёль решила сделать хоть крошечный шажок им навстречу. За что тут же получила под дых оглушающим напоминанием — она не нужна им. Они её терпеть не могут. И никогда, ни-ког-да, не будут относиться к ней по-человечески. Просто потому, что породой не вышла. Горечь вырвалась наружу несколькими каплями слёз, которые сдержать не получилось. Однако плакать сейчас — очень плохая идея, с какой стороны ни посмотри. Через несколько минут предстоит высидеть родительское собрание в честь окончания первого класса, и неизвестно на сколько оно затянется. К тому же, Юна не сводила с неё глаз, и будь Бёль проклята на месте, если это не печаль исказила сейчас детское личико, заставляя сердце матери раскалываться на части от ненависти к самой себе. — Омма, что у тебя на щеке? — Юна озадаченно коснулась её своими пальчиками, растирая слезу по коже. — Ты плачешь?.. — Всё в порядке, милая, не обращай внимания, — Бёль быстро вытерла влажные ресницы и на краткий миг подняла глаза к небу, которое не слышало её, наверное, никогда. И сейчас это чувствовалось особенно остро. — Мне пора на собрание, а вам домой. Увидимся послезавтра, хорошо? — Хорошо! — девочка спрыгнула с качели и крепко обняла маму. — Люблю тебя! — И я тебя, зайчик, — голос вот-вот угрожал сорваться окончательно, поэтому Бёль порывисто чмокнула любимую макушку, чтобы быстрее уйти и не расстраивать ребёнка сильнее. Муж (бывший, но привычка так его называть не искоренялась), до этого инертно стоящий в сторонке, грубовато приобнял её плечи, что больше походило на бойцовский захват, нежели на проявление хоть какой-то нежности. Едва заметно поморщившись, Бёль вывернулась, стряхивая с себя его руки. Позже она выскажет то, что думает, но не при Юне точно. Женщина, обычно провожающая взглядом малышку до тех пор, пока машина мужа не скрывалась из виду, сегодня не смогла заставить себя посмотреть им вслед. Торопливо взбежав по ступеням, она вошла в школу, на ходу здороваясь со всеми сотрудниками, которых встречала на пути. Продержаться до дома нужно любой ценой. Всё, что Бёль позволила себе сейчас — это кратко описать ситуацию в чате с близкими подругами. Видит Бог (Иисус, Будда, Аллах, Зевс — плевать), иначе её просто разорвало бы от боли. Правда, дождаться их ответов не было ни сил, ни свободного времени. Поприветствовав учительницу и других родителей, она привычно устроилась за последней партой и приготовилась записывать всё, что им скажут — на собственную память уже давно не следовало рассчитывать. В этот раз повезло. Разговор был недолгим, родителей пришло всего несколько, так что все личные вопросы к учительнице удалось решить быстро. Спустя пару часов Бёль уже входила в свою комнатку, которую снимала после ухода от мужа. Слёзы душили, но упорно балансировали на месте, не желая срываться с глаз. «Хотя бы притворись нормальной, раз уж не в состоянии таковой быть», — влепила она себе моральную пощёчину. Порадовав кошку лакомством, Бёль попыталась покормить и себя. В кои-то веки. Уже довольно давно процесс приёма пищи превратился в пытку: лишь на редких встречах с подругами (без которых она давно одичала бы) удавалось немного расслабиться и что-то в себя впихнуть. А в условиях, когда никто её не видел, женщина привычно игнорировала эту потребность, просто ложась спать. Но накануне проблески адекватности (или очередной игры в нормальность, тут как посмотреть) привели к покупке любимой когда-то рыбы. Полезно же. Надо хоть иногда. Рыба оказалась испорченной. Безучастно выбросив её, Бёль окинула пустым взглядом хлеб, который, в итоге, не пригодился. Почему вообще она фокусируется на какой-то ерунде? Займись хоть чем-нибудь важным, Бёль, раз уж, в целом, ты бесполезна. Бессмысленна. Только и можешь, что распадаться на части последние… сколько?.. года три? Жалкое зрелище. Горькая усмешка искривила губы. Интересно, если бы семейка мужа по-настоящему понимала, что у неё едва хватает сил на жизнь, перестали бы они видеть в ней возможную (и абсолютно, беспросветно абсурдную) угрозу? Ой, да они просто презирали бы её ещё больше, только и всего. При воспоминаниях о последнем разговоре с Юной, внутри закипала слепая злость. Какими надо быть кретинами, чтобы поднимать такие разговоры при ребёнке?..

"— В целом, Юна демонстрирует одни из лучших результатов в классе — и в чтении, и в письме, и в математике, — показывая табели, заверила учительница, в приватном разговоре после собрания. — Но то, что выявляют беседы со школьным психологом, вызывает серьёзные опасения… У Юны сильное переутомление и доминируют негативные эмоции.»

Будто поездом переехали, переломав все кости разом. Бёль решила разорвать давно идущие в никуда отношения с мужем, когда, казалось, весь мир замер из-за пандемии. В отличие от большинства окружающих, её работа не остановилась. Тогда, на семейном совете, было решено, что для Юны, совсем ещё крошки, будет безопаснее, если она поживёт с папой у бабушки, чтобы, в случае чего, мать, вынужденная ездить на работу через полгорода, случайно не привезла с собой заразу. Оказавшись изолированной во внезапно опустевшем доме, в тотальном одиночестве, Бёль начала сходить с ума. Их брак и до этого трещал по швам, существуя только по инерции и привычке, а сейчас, в компании одних лишь её мыслей, на свет повылезали все проблемы, которые женщина старательно игнорировала очень долго. Неприкрытая и уродливая правда заключалась в том, что муж не был влюблён в Бёль, не стесняясь комментировать её внешность в совершенно неподходящие для этого моменты максимальной уязвимости. В довершение этого она случайно узнала, что он, в принципе, решил жениться, потому что «не из кого было выбирать». Бёль пыталась сохранить семью ради Юны, о появлении на свет которой она так сильно мечтала. Но, как всё и всегда в своей жизни, Бёль делала недостаточно. Недостаточно хорошо старалась сохранить брак. И матерью была, мягко говоря, недостаточно хорошей. Слишком быстро и легко уставала. На развивашки ребёнка не таскала, ни к чему не принуждала. Всё, что получалось сделать для дочки, это отстаивать границы и желания той перед другими. Опять же — недостаточно хорошо. Бёль даже спустя пять лет ужасно злилась на себя за то, что промолчала, когда склочная воспитательница злобно прицепилась к тому, что Юна не идентифицирует цвета. Притом кроха за минуту до этого, тыкая пальчиком в окружающие предметы, абсолютно верно называла эти самые цвета на английском. Тупая воспитательница не распознала иностранный язык, тупая мать молча проглотила обиду. К счастью, скоро они перешли в другую группу и всё было хорошо. До пандемии. Родственники мужа, до этих событий видевшие Юну буквально раз пять с момента рождения, быстро возомнили из себя экспертов в воспитании девочки и оценки её матери-кукушки. Как так, бросила ребёнка на отца ради работы! А то, что этот… прекрасный человек (Бёль признательна ему за появление на свет Юны, честно) не давал совершенно никаких денег даже на базовые потребности, никого не волновало. Его не интересовало, что жене нечего было носить (речь вовсе не о модном или огромном гардеробе, а о минимуме, вроде, прости господи, обуви по сезону). Но, что было намного хуже, он отмахивался от подорванного беременностью здоровья. Когда на фоне щитовидки, переставшей работать без пожизненной поддерживающей терапии, начала стремительно развиваться тяжёлая клиническая депрессия, всё, что делал муж — изредка с нежностью танка хлопал по плечу со словами «давай не расклеивайся». Стоит ли говорить, насколько отчаянно Бёль схватилась за первую попавшуюся работу, пытаясь вернуть себе хоть крупицы контроля и свободы? Работа была совершенно не пыльной, в пяти минутах от дома и в одной — от детского садика. Платили копейки, но можно было хоть что-то себе покупать самостоятельно, не выпрашивая! А потом подвернулась другая — с лучшей зарплатой в её жизни. И, конечно, Бёль ухватилась за шанс. Вот только новая должность подразумевала занятость, при которой уже не получалось состыковаться с расписанием садика. Пришлось перебросить эту ответственность на непривыкшего к такому мужа. Сама Бёль могла вырываться только на утренники, родительские собрания и прочие сборища, вроде субботников. Затем случились пандемия, полная неразбериха и перерыв в посещениях садика. И вот уже Бёль предложила мужу признать очевидную неудачность их брака и разорвать отношения. Тот пожал плечами, сказал «как хочешь» и со спокойной душой съехал к матери. К сожалению, с Юной, потому что так всё ещё было рациональнее. Обвинения в том, что она бросила собственного ребёнка, очень скоро полетели в Бёль. Она и не спорила. Бессмысленно было отрицать, что она делает недостаточно. Что не справляется. Что такой, как она, не надо было рожать — слишком уж бестолковая в роли матери вышла… Впервые гнев заклокотал внутри, когда с тоном, не терпящим возражений, ей самодовольно объявили, что от мужей не уходят просто так. Значит, она завела себе кого-то на стороне. Защититься от такой несправедливости не получилось. К Бёль стали относиться хуже, регулярно придумывали новые гадости, подначивали лишением родительских прав… Немногим позже она вляпалась в проблемы, по собственной дурости, наивности и невнимательности оказавшись в таких долгах, что её, в общем-то хорошей, зарплаты перестало хватать для сведения концов с концами. И… она запаниковала. Схватилась за работу, как за последний шанс, ужасно боясь увольнения, потому что не верила, что ей так же повезёт в другом месте. Страх, нервы, неуверенность в себе и глупое желание кому-то что-то доказать, заставляли прыгать выше своей головы, тратить сил больше, чем стоило… Бесславная история женщины за тридцать, оказавшейся не в состоянии справиться даже с лечением, от бессилия забросившей терапию. Женщины, так глупо загнавшей себя в болото. Женщины, не сохранившей семью. Женщины, не способной воспитывать собственного ребёнка. Весь мир полон матерей-одиночек, справляющихся с этой задачей, а она не смогла! Всё, за что цеплялась Бёль на краю персональной пропасти, — это то, что Юна не выглядела особо расстроенной, оставаясь спокойной девочкой с ясным, всепонимающим взглядом, какой была с рождения. Пока однажды эта девочка не расплакалась, признаваясь, что ей ужасно грустно и одиноко без мамы. В день, когда сердце Бёль разбилось окончательно, а ненависть к себе достигла апогея. И сейчас, лёжа в ночи в холодной тёмной комнате на отшибе города, Бёль повторяла раз за разом, что она сама виновата в своих проблемах. Она делала и делает недостаточно, чтобы их решить. Была недостаточно умна, чтобы их избежать. Она заслужила всю эту боль, и покуда дочь плачет из-за бестолковой матери, вина искуплена не будет. Вот только Бёль не была уверена, что справится со своим наказанием, и не знала, сколько ещё сможет противостоять. Она держалась лишь на отчаянном нежелании сделать Юне хуже, чем уже сделала. Сгущающаяся вокруг тьма шептала, что, возможно, однажды её не удержит даже это. Возможно.