***
Разъярённая Йеннифер открывает дверь и втягивает его буквально за шиворот, яростно сверкая глазами: — Какого чёрта, Лютик?!? Я же и зашибить ненароком могла бы, просто чтобы неповадно было после полуночи ломиться, даже имени бы не спросила. Бард делает самые жалостливые котячьи глаза, которые умеет (а он умеет). Морщится от гневного шёпота, поднимает брови, втягивает голову в плечи, смотрит умоляющим взглядом... — Тьфу, чертов лицедей, — Йеннифер не может устоять перед пантомимой, сменяет гнев на милость, задирает подбородок, складывая руки на груди с самым недовольным и высокомерным видом, которому не мешает то, что она стоит в ночном халате (у нее и ночной халат выглядит изысканнее платьев у некоторых дам) и с неуложенными волосами: — Ну и в чём дело? За тобой опять охотится рогатый муж или родители девицы? Имей в виду, я тебя от них в двадцатый раз защищать не буду, разбирайся сам. — Упс, прости, в этот раз такое дело... это люди графа Де Лакло. — Лакло?! Серьёзно?! — реакция чародейки превосходит все его ожидания. Разве что не ужас, но расширяющиеся зрачки выдают эмоции. — Как тебя угораздило с ним связаться?! Ну да, потерянно думает Лютик, «угораздило» это то самое слово. Как обычно его угораздило, чо. Пытался поймать за хвост одну птичку для редданской разведки и дотрынделся. Лакло действительно был ужасен, как только может быть ужасен человек, которого развратили деньги. Так много денег, что на них можно было купить пару-тройку чародеев без особенных моральных установок. Так что к его длинным рукам добавлялось могущество не только денег, но и магии самого низкого толка. Нет, конечно, в таком рядовом и мелочном для него деле, как поиск и поимка одного барда, навряд ли были задействованы чародеи, но его люди были столь же ужасны, как и он сам. Так что отряд его наёмников внизу таверны — это была действительно серьёзная причина ломиться к Йен. Спасибо той душке горничной, что шепнула ему, кого спрашивали «опасные люди». Но, судя по всему, чародейка понимает масштабы проблемы, и он надеется, что уж рядом с ней он в безопасности. — Чёрт, чёрт, чёрт, надо уносить ноги, — судорожно собирающая саквояж чародейка застаёт его врасплох. — Йееенн? — Что Йен? Мне тоже нельзя попадаться им на глаза! — В смысле?? — Лютик тупит и тратит пару драгоценных минут, чтобы справиться с растерянностью и уложить в голове, что его план «За пазухой у Великолепной Чародейки», кажется, не сработал. — У нас тоже есть свои счёты... а я временно без магии, — Йениффер цедит слова, и бард прекрасно представляет, чего они ей стоят, так что даже не хочет уточнять, что случилось. Но один вопрос он всё же не может не задать: — Надолго? — Не знаю точно, но думаю, что ещё дня три, — она быстро и хладнокровно выметает всё из ящичков. — Раздевайся! — Что, прямо сейчас? Я всегда знал, что ты горячая штучка! Но почему? Ты наконец-то оценила мой талант и хочешь оценить моё тело? — он играет бровями, начиная расстёгивать камзол. — Балбес, — беззлобно фыркает чародейка, швыряя ему лимонное платье, — надевай, нам надо выбраться отсюда неузнанными. Лютик не ломается ни минуты. Он просто капризно оттопыривает губу: — Лимонный мне не идёт, хочу голубое. — Перебьёшься, дорогуша, — Йеннифер уже почти одета: заправив волосы под шляпу, перетянув грудь и надев коротковатые штаны, рубашку и жилет за ширмой, она выглядит как подросток из бедных горожан. И даже её ухоженное лицо становится как будто более простоватым и наивным, когда она проходится по нему кистью с пудрой. Какая-то мазь телесного цвета наполовину скрывает губы, делая их словно более тонкими и обветренными. Не особенно умный подросток в коротковатой мешковатой одежде, который, видимо, будет прислуживать одной невысокой капризной даме в жёлтом наряде. Даме с круглыми глазками, пухлыми губками и крупной грудью, сформированной из тряпок и уложенной в корсет. Чародейка в очень быстром темпе, без лишних экивоков укладывает ему волосы щёткой, подбирает шляпу, красит губы и ставит мушку на щёку, на видное место — такие детали очень меняют общее впечатление, бросаясь в глаза. Лютик смотрится в зеркало, думает, что он великолепен и с самым гламурным видом и жестом открывает веер, входя в новую роль: — Жаааан, хочу лимонаду. — Да, мадам Требье, простите мадам, — её ломкий подростковый голос застает его врасплох. — А ты хороооош! — она жеманно прикрывается веером и изучающе смотрит на «парня», склоняя голову к плечу. — Нас многому учили, мадам, — этот немного нагловатый, уличный, хрипловатый, но явно пытающийся быть воспитанным, и учтивый голос настолько не похож привычный властный и жёсткий голос чародейки, что даже он, прошедший разведшколу, диву даётся. А он видел мастеров преображения. Лютик думает, что надо бы на досуге порасспрашивать чародейку о том, где это её такому учили, не в Аретузе же, но сейчас им пора выбираться. И тут его глаза становятся круглыми, а выражение лица таким отчаянным, что Йеннифер аж замирает на пару секунд, пока он не выпаливает: — Я не оставлю лютню! — Твоюжжжж налево, Лютик!!! — шипит Йеннифер, но после этого кидается куда-то в глубину комнату и вытаскивает из-под кровати еще один саквояж, — держи, но если она туда не поместится, ничем не могу помочь.***
Как всегда на нервах он предпочитает красочные выступления. Поэтому когда они спускаются с лестницы (Лютик спереди, Йен с двумя саквояжами сзади) и проходят мимо одного из постояльцев, который случайно задевает чародейку, «мадам Требье» устраивает целый спектакль: высоким визгливым голосом вопрошает, когда же наконец люди обретут понимание благопристойности по отношению к даме, сопит, топает ногами по лестнице, сердито машет веером и с таким возмущённым видом выносится из трактира, что «Жан» еле поспевает за ней с тяжелым багажом сзади, бормоча себе под нос «Простите, мадам, простите, пожалуйста». На улице «Жан» расторопно останавливает извозчика, и они довольно быстро удаляются от трактира. Тем не менее, извозчик готов их доставить как к торгу, так и к городским воротам, но не далее. А им надо в ближайшее время выбраться из города. Впрочем, к счастью, золота у чародейки ещё достаточно, и Йеннифер покупает лошадь. Вторую им сейчас будет подозрительно — слуги дам не путешествуют на лошадях. «Жан» проводит лошадь под узцы через ворота («мадам Требье» из кожи вон лезет, отвлекая внимание стражников путём его привлечения и слишком тупого на вкус Лютика флирта, но это срабатывает... ещё бы), и когда они медленно отъезжают на достаточное расстояние, чтобы их не было видно за деревьями и слышно, Лютик, наконец, сползает с лошади и смеётся: — Нет, ты его видела? «Мадам, ваши губы так прекрасны», — знал бы он, кому делает комплименты... а как он пялился на гору тряпок под моим платьем, — Лютик заходится в смехе, который затягивается чуть ли не до всхлипов, грозя превратиться в лёгкую истерику, но он опирается на дерево и медленно сползает вниз, постепенно затихая. — Мне нравится мои груди, — он смотрит вниз и мечтательно сжимает в руках комки тряпья, обтянутые светло-лимонным шёлком, — посмотри какие красотки! Всегда думал о том, каково это, иметь их у себя, жамкать и любоваться в любой момент, когда захочется! Я напишу про это балладу. Йеннифер закатывает глаза, как бы молчаливо вопрошая небо, за что ей вот это, кидает ему его одежду из саквояжа и поправляет подпругу. — Ты отлично справился, балабол. Лучше, чем я могла представить. — Кто бы говорил, чародейка, у меня к тебе много вопросов. В какой магической академии нынче учат такому? — Потом. Давай ты переоденешься во что-то более удобное, и мы поедем. Хочу до ночи попасть в одно место. — Ты уверена, что я хочу туда ехать? — Лютик смотрит на неё с подозрением. С его немного расплывшимся макияжем и покосившейся шляпкой он немного похож на встревоженную курицу. — Пфф. Можешь оставаться здесь. Но я хочу залечь на дно на несколько дней, пока не восстановятся силы. И раз уж ты так дорог одному ведьмаку, так уж и быть, милостиво готова взять и тебя. Но если ты не хочешь... Лютик перебивает, вскакивая и театрально кланяясь: — Мадам, ваше искреннее! Щедрое! Великолепное! приглашение принято с благодарностью и трепетом от самого! Искреннего сердца! Самого душевного барда современности! — Паяц.***
Йеннифер не совсем понимает, какого лысого чёрта она таскает этого болтливого барда с собой, и тем более, какого фавна она берёт его с собой в дом, которым дорожит как тайным жилищем. Ладно, допустим её одолело человеколюбие. Негоже было оставлять кого-то на растерзание людям де Лакло. Ладно, допустим, дело не только в человеколюбии. Бард писал красивые баллады о её романе с Геральтом... и пусть роман закончился, а чувства, которые она вызвала и ее красоту воспевают даже при дворе королей. Это приятно, чего уж там. Это соответствует её представлениям о том, кто она и кем хочет быть. Он болтун, но болтун, которого она видела в разных экстремальных ситуациях. И почти ни в одной не могла бы сказать, что он повёл себя как-то совсем уж недостойно. А это на самом деле дорогого стоит, не все прошли такую проверку. Ладно-ладно, она признаёт: она прониклась к этому маленькому паршивцу некой симпатией. Всё-таки многое пережили рядом. И пусть они не общались как-то особенно близко, он уже стал частью достаточно близкого круга, и она относится к нему достаточно... по-человечески. С её стороны это немало, на самом деле. То, что они едут на одной лошади — уже немало. Она чувствует запах его пота, её спина соприкасается с его грудью (и да, мальчик явно более накачан, чем это кажется со стороны в одежде), их руки соприкасаются, когда она перехватывает вожжи. О, она умеет извлекать информацию из таких мелочей, деталей, нюансов и микродвижений. Как и он, Йеннифер в этом не сомневается - чёртов повеса не пропускает ни одной привлекательной юбки ни в одном трактире. Член его до добра явно не доведёт. Вот и сейчас, вместо того, чтобы подумать, что в случае чего она ему и голову откусить может, он явно получает удовольствие от их взаимодействия. Волнуется. Впитывает. Чувствует всей кожей каждое их соприкосновение. Ладно, ему хватает ума сбавить свои обороты и не слишком светить этим. Но она слишком хорошо видит такие вещи, магии ей для этого не нужно. Что ж. Им всё-таки лучше купить вторую лошадь. И не потому, что её что-то смущает, отбрить его она могла бы за две минуты, но это вполне допустимый уровень флирта в воздухе для того, чтобы сдобрить их путешествие. А вот нагрузка на лошадь недопустимая: два саквояжа и два человека. Они, конечно, кое-как взгромоздились, чтобы отъехать хоть на какое-то расстояние, но им нужно ускориться, а лошади багаж натирает спину. Поэтому доехав до нормального леса, где можно остановиться и хоть как-то укрыться, они спешиваются. За лошадью в соседнюю деревеньку отправляется бард: «У тебя язык лучше подвешен», — хмыкает чародейка, и Лютик довольно сияет. «Развести можно как ребёнка, раз плюнуть, надо только похвалить, он даже не заметит подвоха», — чародейка даже не знает, восхищает её или ужасает эта наивная падкость на лесть.***
Он любил такие моменты в путешествиях: вроде бы похожие на отдых. Словно бы нет у него никаких забот и не гонится за ними никто, и всё, что его волнует — будут ли достаточно хороши дочки кузнеца в этом селе, и даже в кармане звенит несколько золотых, достаточных для того, чтобы оплатить ужин и постель. А что? И такое безмятежное время бывало в его жизни. Правда, последние годы не так часто, как хотелось бы. Вокруг раскинулись живописные виноградники (эх, жаль, что ещё не время урожая), сверчки и собирающие пыльцу пчелы вторили полуденному зною, и кипарисы вдоль дорог дарили тень, а вокруг них росли такие почти незаметные (приходилось приглядеться) нежные незабудки и розоватые «эльфийские ушки». Ему ужасно не хватает лютни в руках, чтобы добавить этому пейзажу достойного мелодичного сопровождения. Но брать с собой лютню — это было всё равно, что поставить подпись «здесь был Лютик», и это было бы весьма глупо. Так что он нехотя расстался со своей самой любимой малышкой, оставив её на попечение Йеннифер. Ах да, кстати, о ней. Что-то изменилось между ним и чародейкой. Обычно она пугала, бесила и восхищала его одновременно — не зря столько баллад им было написано об их чувствах с Геральтом. Это был тот редчайший случай, когда он даже не думал о том, чтобы заглянуть под юбку даме... а он всегда, ВСЕГДА думал о том, что у дамы под юбкой и в декольте. О том, какие у неё бёдра, или о том, насколько хороши её груди, или о мягких полукружиях её ягодиц, или даже коленках — в любой даме есть изюминка, о которой стоит подумать, — об этом он был готов написать трактат, а может быть даже и не один! Но Йеннифер была исключением, и он даже не мог бы сказать, в чём именно было дело: в том, что это была дама Геральта, или в том, что она была могущественной и властной чародейкой. Нооо и то и другое само по себе не было абсолютным. Например, если вспомнить Шани — у него отлично на неё стоял, даром, что между ней и Геральтом что-то явно происходило. И могущественные чародейки в его постели водились иногда. Властные в том числе, властных он любил. Это ведь как суп с острыми приправами. Его всегда заводила возможность превратить шипящих кошечек в мурлыкающих под ним. Когда вся властность растворялась... или превращалась в страсть. О, он знал толк в подобных игрищах и считал себя в них мастером. Но Йеннифер из Венгерберга вызывала у него в своё время желание шарахнуться в сторону и не отсвечивать. Может быть дело было в том, что они расстались с Геральтом. А может быть в том, что без своей магии она не так пугала его. А может быть в том, что они отлично сработали в паре, выбираясь из города и сейчас они были наравне. Но одно совершенно точно — сейчас абсолютное табу пало, и он не мог не думать о ней, как о женщине. Многие мужчины как будто предпочитали более пышнотелых, и он признавал ценность этого параметра. Но такие как Йеннифер, тонкие штучки, стройные, чью талию практически целиком можно было обхватить руками, с маленькой грудью, так легко помещающейся в ладонь, гибкие, как кошки и такие же яростные и опасные... арррр, они были прекрасны, и чародейка была великолепным образцом таких грациозных кошачьих. Когда она не была переполнена своей без преувеличения пугающей и подавляющей силой, мысль об этой опасности скорее заводила. Очевидно, что и она смотрела на него сейчас, в этом неожиданном совместном путешествии вдвоём, несколько иначе. Более по-человечески что ли. Это чувствовалось (он иногда думал о том, что чародеи и ведьмаки — это действительно другой вид существ, как драконы, а может быть даже хуже, чем драконы, и мало ли, что они были рождены людьми, вопрос только в том, какого чёрта его постоянно тянуло к этим нечеловеческим...) Но он был отнюдь не уверен, что переспать с ней будет хорошей идеей. Он делил женщин на Женщин и Подруг. А с Йеннифер (он был почему-то в этом уверен) судьба сведёт его ещё не раз. И лучше иметь её на своей стороне. А для этого член лучше держать в штанах. Но флирт... сексуальные эманации между ними ему никто не запретит. Это же часть его естества, притягивать женщин, он не может выключить это вот так, одним щелчком! Это как запретить птице летать! Не то, чтобы всё это вот так вот словами звучало в его голове, нет, он не привык думать так серьёзно и рассудительно о женщинах, даже таких как Йеннифер, разве что в процессе написания баллад... скорее это лениво мелькало обрывками фраз. И не то, чтобы это было какое-то принятое решение — Лютик не любил принимать решения, особенно ТАКИЕ (решение держать член в штанах? Что? Что-что? Не слышу вас! Тут ярмарка, скоморохи рядом играют, не слышнооооо!) и предпочитал действовать по ситуации, интуиция его обычно не подводила... а если подводила интуиция, то не подводила удача. Так что никаких решений. Деревенька выглядела достаточно зажиточной, и в этом были и плюсы и минусы: плюс заключался в том, что, скорее всего, он легко найдёт пару-тройку хороших лошадей на выбор, минусы — в том, что, скорее всего, за них придётся поторговаться. Так оно и получилось.***
Где этот чёртов бард. Йеннифер злилась. Хотя отдавала себе отчёт, что злиться надо было на себя. Она почему-то решила, что может дать себе передышку. Недалеко от трассы и деревни, за ними погоня, у неё нет магии, с чего бы? Нееееет, здраво рассудив, можно было подумать, что всё дело в том, что она вступила в неравный бой и чудом выжила всего неделю назад, на неё свалилось заклятие, погоня местной аристократической шайки, возомнившей себя владельцами вселенной с купленной парой чародеев, в общем, причин для того, чтобы смертельно устать, было немало. Но думать об этом не хотелось, поэтому она всё валила на барда: он был как обычно беспечен, сыпал шутками-прибаутками и отправился в деревню с таким видом, как будто ему выписали приглашение на бал. Это всё его тлетворное влияние, делающее её тоже более расслабленной. Она раньше всё никак не могла понять, зачем бард Геральту? Она-то видела, что при всём его ворчании, ведьмак вовсе не торопился избавиться от спутника. Все, кто знал Геральта хорошо, могли понять, что дело не в том, что он не может от него избавиться. И то, что он путешествовал с ним, вообще не бойцом, человеком, которой без остановки трындел, лез под руку и мешался в бою... ну, мало кому из ведьмаков было понятно. И ей тоже. Но вот сейчас, когда её не отвлекал Геральт, она как будто почувствовала. Рядом с ним как будто не помнилось о предательствах, о грязи и боли, как будто весь мир крутился вокруг тряпок, сисек, поэзии и члена. Легкомысленно и поверхностно. Но это была та легкомысленность, которой всем им не хватало. Про которую они все уже забыли, которая была с ними когда-то давным-давно, в другой жизни. Рядом с ним как будто бы легче дышалось. Балбес. И надо отдать ему дань — чертовски талантливый балбес. Потому что когда он брал в руки лютню, то скрепя сердце, она признавала — ему давались далеко не только похабные песенки. И если ему для этого нужно было оставаться таким же легкомысленным и беспечным... она думала об этом, поджаривая на углях собранных улиток. Нет, она, конечно, сказала Лютику принести что-нибудь съестное из деревни, но ей тоже хотелось чем-то заняться и параллельно думать обо всяких пустяках — например, о барде. И именно в этот момент ей досталось по затылку. Очнулась она лёжа с грубо связанными за спиной руками. Не особенно качественно, но всё же. Голова раскалывалась после удара. Обидно было так легко попасться. Ну и кто в этом виноват? Конечно, Лютик. Судя по всему, поймавшие её пока не приглядывались, восприняли как подростка, и скорее всего, ей грозила продажа в рабство - по крайней мере это была ее первая и наиболее правдоподобная, потому что достаточно частая для этой местности версия. Она бы разнесла их к чертям собачьим, но до восстановления магии ей надо было продержаться ещё трое суток. Трое унылых мужиков потрёпанного вида готовили ужин на ЕЁ КОСТРЕ, повседневно разговаривая и не обращая на неё внимания. Где этот чёртов паршивец? А главное, хватит ли ему ума и удачи вытащить её? Ну и совести. Да, когда-то она пару раз спасла ему жизнь, но её саму жизнь давно научила, что это ей никогда ничего не гарантирует. Так что она отнюдь не была уверена ни в чем, и просто пыталась избавиться от веревок - вначале проверив, насколько хорошо они затянуты и завязаны, потом пытаясь найти достаточно острый и твердый камень или что-то подходящее, чтобы перетереть, а потом, собственно потихоньку их пилила о какой-то кусок, торчащий из земли. Время это, с учетом того, что нельзя было выдать себя, занимало уйму. И когда спустя долгих полтора часа одному из мужиков прилетело камнем по голове и Лютик вылетел из кустов с диким воплем и ржавой лопатой (где только нашёл?) наперевес и бросился ко второму, она была искренне рада. Шансов у них на двоих было немного, поэтому она, как могла, быстро поднялась на ноги, шатаясь, ломанулась под ноги к третьему и изо всех сил врезалась ему в живот головой, сбивая всем телом и падая вместе с ним. Она была готова к тому, что на неё сейчас обрушится град ударов, и тому, что она будет пытаться удержать его ногами, чтобы дать Лютику время. С завязанными за спиной руками у неё было не так много вариантов. Кажется, им просто повезло, что он упал и отключился. Что ж, удача — это улыбка Бога по меткой формулировке того же Лютика, и кажется, сегодня Бог им улыбался. Ну, специфически, конечно, улыбался... но дары Бога не оценивают. Что дал, на том и спасибо. — Давай, давай скорее, — у барда тряслись руки, когда он развязывал её, но у неё не было сил торопиться. — Никуда я быстрее не побегу, — она скорее шипела, морщась, орать не было сил, — связывай их, нам всё равно надо предотвратить погоню. Иначе придётся убивать. Лютик побледнел, кажется, ещё больше, но молча принялся помогать ей таскать тела к дереву. Голова кружилась. Они оставили их связанными с завязанными ртами и глазами у одного дерева, — её они рассмотрели, но она была в гриме, а Лютика толком не рассмотрели — и не надо. Веревки нашлись у одного из них на поясе. Очень удобно. — Йен, ты уверена, что они, ну, придут в себя? — Сердца бьются, где-нибудь через час, поди, очнутся, и до этого нам надо свалить отсюда. А не придут — ну, значит, такая судьба у них, жалеть не буду. Она была уверена, что они распутают эти узлы, или мимо проедет кто-то, но не так скоро, у них будет время уехать. А пока она присела у костра и немного умылась, размазывая ночной грим по лицу. Голова всё ещё раскалывалась. Твари. Прибила бы. Может быть и стоило бы. Они жадно поели крольчатины с перловкой, приготовленной мужиками. Ну хоть в чём-то была польза от этой ситуации, они оставили им пожрать — с ужина прошло уже часов двенадцать. Лютик ещё принёс помидоров, огурцов и пучок укропа, которых ему отсыпала (кто бы мог подумать) щедрая девица на околице, падкая на приезжих обходительных красавчиков, и сметаны в кринке, купленной у хозяйки в том же дворе, что и лошадь. Лошадь стоила дороже, чем они рассчитывали, но с учетом приготовленной мужиками еды на костре, обед у них получился вполне сносный. И бард ещё раз доказал, что на него можно положиться. Это действительно дорогого стоило. Она знала несколько человек, которым было бы куда проще помочь ей, и которые легко бы её бросили в похожих обстоятельствах. Которые её когда-то бросили в похожих обстоятельствах. Жизнь их после этого была не слишком долгой, но тех ситуаций это не отменяло. Они могли повернуться по-разному. Обедала Йен молча, сил говорить не было, а вот Лютик не затыкался. Хвала небесам, ему хватило ума не укорять её за беспечность, — сама она себя упрекала, а вот ему не простила бы. Он трындел про деревню, в которой «такой кузнец, такой кузнец, ты бы видела», про лошадь «посмотри, какая красавица, чёрно-белая, как породистая, со звёздочкой на лбу, её так и зовут — Звёздочка, вот только чародеек и катать», про девицу, встреченную на околице, про то, как он испугался, и про то, какую балладу он напишет, хохотал, ненавязчиво подсовывал ей кусок рубахи, чтобы она вытерлась, сетовал на то, что приходится держать «малышку» в саквояже, негоже так, обещал, что вот они сейчас доедут, и он ей «как сыграет». Она слушала, слушала, слушала, и что-то чёрное и муторное внутри отступало куда-то вглубь. — Поехали, — говорить давалось всё ещё с трудом, — и, Лютик... Спасибо. Он помог ей залезть на лошадь. Осталось продержаться несколько часов пути. Кажется, погода была к ним благосклонна. Стояло июньское тепло, по полям вокруг цвели жёлтые лютики, а грозы ещё не пришли в эти края.***
Когда Лютик проснулся, за окном явно уже было ближе к полудню. Йеннифер возлежала на роскошном диване с пуфиками в полукруглой гостиной в зелёно-сиреневых тонах и почитывала книжечку, грызя румяное яблоко. Книжный шкаф из светлой яблони напротив камина поднимался до потолка. Бард выполз из спальни ещё сонный...святые сиськи Мелетеле, как давно он не спал в такой мягкой, удобной постели с шелковыми простынями шоколадного цвета и эстетически удовлетворяющей его комнате. Чего стоили чугунно-витражные подсвечники, явно сделанные лучшими гномьими мастерами и павлиньи перья в оформлении комнаты. О, поэты умели ценить такие вещи! Он отправился в ванную комнату, которую чародейка показала ему ещё вчера, когда они, наконец, добрались ближе к полуночи. В комнате была тёплая! Чистая! Вода! В достаточном количестве! Помыться и почувствовать себя чистым и пахнущим мылом после почти суток грязной дороги — это ли не счастье. На завтрак были ещё тёплые оладьи, которые что, испекла Йеннифер, пока он спал?! Воистину, настали странные времена! Может он все еще спит? — Йееен, ты шикарно готовишь! Выходи меня замуж! Дом идёт в приданое? Чародейка хмыкает, не отрываясь от книги. — Нет, серьёзно! — Лютик явно пришёл в себя, потому что он падает на её диван, не особо реагируя на возмущенный взгляд, — из чего ты сделала оладьи? За домом кто-то постоянно ухаживает? — Нет, — чародейка вгрызается в яблоко, не оставляя остатков надежды почитать книгу, — этот дом сам за собой ухаживает. И хранит продукты. — Оооооо, но это же могло бы тебя сделать самым богатым человеком, возьмись ты продавать такие дома. Йениффер фыркает. — Ты представляешь, сколько магии я в него вложила? — Йен, оставь меня здесь, ну пожаааалуйста, я буду следить за порядком, мне больше ничего не надо — голос барда можно сравнить с только с самым жалостливым мяуканьем самого жалостливого котика. — Ты приведёшь сюда баб на следующей же неделе. — И что? — не смущается Лютик. Она смеётся. Год назад он её невероятно раздражал. Но сейчас она уже знает, что эта непосредственная и наивная наглость — только фасад. Нет, Лютик умел косячить как никто другой, и пожалуй, даже баб он мог бы сюда привести, но кажется, появилось что-то, за что она его могла уважать. Так что вот ЭТО превратилось в милую особенность. Кажется, она начинала понимать, за что его любят люди. — У нас есть пара дней. У тебя есть библиотека и лютня. Наслаждайся. Только не путайся под ногами. И, кто бы мог подумать, бард слушается. Он практически забывает о ней, распаковывая с придыханием лютню, причитает над ней, перебирая струны и поглаживая бока, и, кажется, даже целует в гриф («чёртов извращенец» смотрит на него дикими глазами и с любопытством чародейка), и после этого залипает в неё на несколько часов. Настраивает, подкручивает, что-то бормочет под нос, а потом лежит с мечтательным видом, перебирая струны и что-то мелодично мыча и иногда записывая. На всё это Йеннифер поглядывает, иногда проходя мимо его приоткрытой комнаты. Здесь она в безопасности, поэтому её постепенно отпускает напряжение прошедшей недели. И внезапно даже посторонний человек в её самом ценном пространстве не раздражает. Он выползает ближе к вечеру, посвежевший и больше похожий на себя в Оксенфурте, и даже вызывается приготовить не то обед, не то ужин. И он, несмотря на все сомнения Йен, получается вполне приличным — рататуй с тушёным мясом и блинчики с джемом. — Эй, — возмущается Лютик, - я вообще-то отлично готовлю. Когда есть из чего. Это оказывается чем-то внезапным для чародейки. В её голове всё, что умеет бард — это трындеть, болтать и петь свои песни. Ей как-то довольно долго казалось, что он нелепый приживала, прицепившийся к Геральту, который чудом обладает единственным талантом, который позволяет ему выкрутиться из любой ситуации. За последние несколько дней она выяснила, что на него можно положиться в трудной ситуации и он может быстро действовать в экстремальной, что он не обижается на её острые реплики, что иногда его болтовня оказывает на неё болеутолящий эффект, и теперь — что он неплохо готовит. Что ж. Рейтинг одного барда немного подрос.***
Лютня позволяет ему прийти в себя. Она способна возродить его и из пепла, кажется. Поэтому он перебирает её струны несколько часов, сонастраиваясь с ней заново. Она словно лечит его своими переливами и позволяет излить боль. Он жалуется ей о том, что снова один, что ему пришлось БЕЖАТЬ из таверны, где была красивая и милая Пегги с широкими бёдрами и тёплыми мягкими грудями, а потом ему пришлось спасать чародейку, и Геральт далеко, и один бог знает, как ему удалось собраться с духом, чтобы напасть на этих громил, и как он устал, и мир всё ещё не идеален и отвратительно груб и необразован для лучшего барда эпохи, и он жалуется ей и жалуется, надрывно и беспокойно, гордо рассказывая о своих подвигах и повествуя о своих страхах, обидах и печалях как всегда максимально честно, и в какой-то момент понимает, что его отпустило, и он перебирает струны уже задумчивее и спокойнее, рассказывая лютне о том, что Йеннифер без Геральта оказывается совсем другая. И что она опять спасла его, и что у них так смешно получилось вместе сбежать из трактира под носом у людей Лакло, и что она не оставила его идти пешком, а купила лошадь, и что у него есть время отдохнуть и даже библиотека, а ещё она слушает его и не просит заткнуться, как Геральт, и хотя, конечно, он привык к тому, как это делает Геральт, и он понимает, всё-таки ему приятно, что она слушала его. Кажется, происходит что-то странное и непривычное, где та Йеннифер-истеричка, где властная стерва, которую он знал? О, женщины, вы загадка. Но стоит признать, что он любит такие загадки и такую Йеннифер, она более близка ему, и почувствовать ему это приятно, как её талию под руками, когда они скакали вместе на одной лошади, и она ни слова не сказала по тому поводу, что он не хотел выбросить лютню. Мелодия сегодняшнего дня льётся из под его рук, пока он окончательно не приходит в равновесие и не чувствует свой желудок, который требует накормить его. И тогда Лютик идёт готовить в практически приподнятом настроении. А чего? А он жив, здоров, выспался, свеж, чист, в доме полном еды и с красивой женщиной наедине! Что ещё нужно барду?***
К вечеру Йеннифер решает затопить камин. Лежать перед ним на ковре из козьей шкуры с бокалом вина и читать — это одно из тех занятий, которые дарят ощущение покоя, столь редкого в её жизни. Сегодня у неё в руках «Особенности сложения магических знаков в Цитрийской Магии до и после Ксионтия», старое издание, с тиснёнными заглавными буквами в виде орнаментов, которые можно рассматривать часами. Она любит перечитывать его, потому что это, скорее, культурологические заметки, чем практическое руководство, написанное в таком спокойном и мудром тоне, в котором ей не говорить никогда в жизни. Мелисса Реданская, травница, жившая около двухсот лет назад обладала поистине уникальным нравом. Так что она вновь проникается её умиротворенностью, когда к ней присоединяется Лютик, только что наливший себе вина. Он садится рядом и молчит. — Ммм? Я и без телепатии слышу, что в твой голове зудит какой-то вопрос. — Слушай, а всё-таки, где ты училась перевоплощаться? Не в Аретузе же? Йенн переворачивается на бок, чтобы скептически посмотреть на барда: — Это запрос стратегической информации. Я готова поделиться, только если ты расскажешь, как присоединился к реданской разведке. Лютик думает недолго, если у него зудит любопытство (а у него зудит), ему сложно сдержаться: — Идёт. — В одном из новиградских воровских кланов. — Да иди ты. — Да. Страх потерять магию и остаться беспомощной свойственен многим чародеям. Каждый находит какое-то своё решение. Кто-то делает ставку на артефакты, кто-то строит башни из слоновой кости, а кто-то учится постоять за себя и без магии. После завершения магической академии я подумала-подумала и договорилась с одним из местных глав гильдий о том, что пройду обучение, которое проходят его люди, чтобы суметь выжить на улице в любом случае, даже если я останусь не только без магии, но и без денег. Мы договорились, что я не буду использовать магию всё время, пока я под его началом. Я не единственная, кто выбрал этот путь. Видишь ли, я слишком хорошо помню своё детство. И мне нужна была гарантия, что это не повторится. Люблю контролировать свою жизнь. — Экстремально. И сколько это заняло времени? — Пфф, в плане рисков по сравнению с Аретузой — это было почти летним лагерем. А уровень интриг и предательств примерно тот же. Так что чувствовала себя почти как дома. Времени у меня это заняло столько же, сколько и у остальных, около трёх лет. В первый год наши наставники учили нас всему, что знали сами. Во второй — мы учились делать всё это на практике и не попадаться. В третий — уже отправились в свободное плавание, и каждый из нас должен был найти свои фишки и сдать экзамен. — Я всегда знал, что ты сумасшедшая, но это... Что было твоей фишкой? Йенн пожимает плечами: — Догадаться несложно. Девушки чаще всего используют какие-то уловки, связанные с соблазнением. Но да, была у меня ещё одна... — Стой, стой, дай я угадаю. Ты всегда делала вид, что ты богатая аристократка. — Ну почти. Богатство и аристократия — это просто то, что позволяет обосновать власть. Моя фишка — это власть, — её голос наполняется силой, как всегда, когда она говорит на излюбленную тему, — Люди легко ведутся на голос и стать, даже если не вкладывать в них магию. Если ты ведёшь себя так, будто имеешь право — никто не будет тебя спрашивать, есть ли оно у тебя на самом деле. Твоя очередь. Как ты попал в реданскую разведку? Точнее когда? — И это правильный вопрос. Это было задолго до Геральта. Я заканчивал Оксфуртский Университет, и мои песни быстро завоевали известность. Я стал вхож в ряд богатых домов Оксфурта. И тогда на меня вышла реданская разведка. Вариантов отказаться у меня не было. Нет, можно было попробовать сбежать... но я был юн, Университет был моим миром. Те пару лет, что я работал преподавателем в Академии, был мне устроен именно ими, чтобы я под прикрытием мог одновременно учиться в разведшколе и одновременно поставлять им сведения, ибо это были сезоны, когда я, скажу это без ложной скромности, — Лютик приосанивается, делает большие глаза и делает такой жест рукой, как будто он сам конферансье, представляющий себя уважаемой публике, — был звездой местной светской тусовки, так что меня приглашали всюду. Другой вопрос в том, что это быстро надоедает, а отказываться я не мог. Так что я с большим удовольствием слинял оттуда, как только появилась такая возможность. Сейчас я не сильно связан с ними, не думай. Можно сказать, что я в резерве. Чародейка хмыкнула. Ещё бы он ей раскрывал текущий статус. — А что было твоим экзаменом? Готов поставить свою лиловую курточку, что это достойная баллады история. — Ещё бы. Но ты её не напишешь, потому что иначе я найду тебя и сожру вместе с потрохами. — Но ты же мне её расскажешь? — Я подумаю. Может быть. Слушай, так получается, что это ты ТАМ научился быть таким невероятным балаболом? — она щурится, помахивая полупустым бокалом для вина в руке. — Не, ну что ты. Ты меня недооцениваешь. Это мой врождённый невероятный талант. Всегда таким был. Единственное, что может быть подшлифовали немного... научили пользоваться им чуть более сознательно что ли. Йеннифер встаёт, чтобы взять бутылку, и опускается совсем рядом с ним, чтобы долить вина ему в бокал. Они делают глоток, не отрывая взглядов друг от друга, и одновременно отставляют бокалы. Мягкие губы, неторопливые ласки, постепенно накаляющаяся страсть, бесстыдство в своей открытости — о, они, как заядлые гедонисты, оба были хороши в том, чтобы получать и дарить наслаждение. И если у них есть пара спокойных дней и подходящий партнер рядом — красивый и чувственный — они знают, как сделать эти дни еще более приятными.***
Просыпаясь, чародейка чувствует довольство. Это такое особое ощущение хорошо удовлетворённого тела. Может быть, можно сказать, нега. Можно шевелиться, можно не шевелиться, но кажется, что всё тело и мозг расслабленно мурчат. Нечастое ощущение в её жизни. Она думает о том, что Лютик оказался редким исключением: бабником и одновременно хорошим любовником. В её практике Дон Жуаны, чаще всего, не умели доставлять женщине удовольствие, для них главное было завоевать, а сам процесс имел второстепенное значение. Нооо... бард вызвал её любопытство, и оно оказалось оправданным. Он играл на её теле, как на лютне, добиваясь всё нового и нового резонанса. Он умел слушать и слышать, отзываться на малейшие прикосновения и знаки её тела и голоса. Ну... она надеялась именно на это. Так что теперь она сыто и довольно потягивалась, чувствуя, как приятно ноют и поют после ночного марафона мышцы — они расстались уже под утро, потому что спать она предпочитала в своей постели. Ну кухне она видит Лютика в том же мурчащем, удовлетворённом и довольном состоянии и усмехается: сколько раз она видела его таким после ночи с кем-то? В голову бы не пришло, что этим кем-то будет в какой-то момент она. Однако, бывает и так. Чего только на ее веку ни случалось за последние пятьдесят лет. — Йеннифер, как ты думаешь, сколько нужно чародеек, чтобы сготовить завтрак? — Лютик хитро поглядывает на неё, поджаривая помидоры с яйцами и беконом. — Ни одной. Нужен один довольный бард. — Ну, сегодня да. А вообще, слушай. Их должно быть три: одна чародейка огня, чтобы зажечь огонь, ещё одна, которая умеет готовить, и ещё одна, которая справляется с интригами остальных, желающих помешать готовить завтрак, — он просто сияет, рассказывая эту идею. — Сам придумал? — Да! Она закатывает глаза и качает головой, а потом не выдерживает и улыбается: — Ну хорошо, в этом есть доля правды. Причём я была бы третьей. Это какое-то очень уютное утро, а потом не менее уютный день, когда они занимаются каждый своими делами, не мешая друг другу, и это очень спокойно и хорошо, и горячая ночь, потому что влюблённый Лютик неистощим на выдумки. А Лютик действительно влюблён, потому что он искренне влюбляется в каждую девицу на своём пути, с которой он спит. Поэтому он готов сегодня любить Йен, носить на руках прекрасную Йен, петь ей свои лучшие баллады и доставлять удовольствие так, как нравится Йен. Йен, которая не шарашит своей мощью, яростью или раздражением; Йен, такая близкая и понятная, спасающая его, слушающая его и говорящая с ним; Йен с которой он чувствует себя наравне и с которой они отлично работают в паре; Йен, с которой не надо притворяться ни в чём, потому что она знает его как облупленного и всю его подноготную, включая его работу на разведку — такая Йеннифер вызывает в нём бурю чувств. Потому что такого в его жизни еще не было. А он любит отдаваться своим чувствам. Он любит любить. Йен нравится. Не то, чтобы в её жизни её больше никто не носил на руках, но Лютик делает это настолько самозабвенно, что она кутается в эманации его влюблённых глаз и наслаждается. Ооо, её израненное Геральтом сердце напитывается и отдыхает. Вот! Вот как надо любить женщину! Ну и что, что ей самой надоест это на третьи сутки... Третьих суток не случается.***
Уже на вторые сутки Йеннифер просыпается от гудения магических охранных маячков. Кто-то пытается взломать защиту. Они выглядывают во двор, чтобы обнаружить за забором и магическим куполом весь оставленный в трактире отряд. Наёмники у костра ждут, пока чародеи проделают брешь в её защите, так что они стараются изо всех сил: зелёный и голубой дым, книга заклятий, посох, камни, горящие травы, амулеты... Йен презрительно фыркает, потому что половина из этого арсенала нужна только для того, чтобы пускать пыль в глаза заказчику. В общем-то вариантов нет, так что приходится собрать всё оружие и стоять наготове, потому что тем не менее брешь они могут прошибить в любой момент, а всё, что у них есть — это кинжалы, кастрюля с кипящим маслом, факелы, натянутые веревки... в общем, все подручные средства, которые они довольно нервно собирают за полчаса. Умирать никто из них не собирается, а отряд против них выставлен немаленький. — Когда должна вернуться твоя магия? — спрашивает немного побледневший Лютик. Йеннифер не обманывается его видом — иллюзия его бесполезности и беззащитности пала, увиденного не развидеть и она знает, что выглядеть он может как угодно, но рукоятку кинжала он сжимает достаточно крепко, и его поза тоже говорит о готовности сражаться в рамках своих возможностей. Впрочем, её возможности сейчас несильно больше. Да, они оба так или иначе прошли курс уличных драк и боевых рукопашных приёмов, да, у них есть опыт разных боёв, но в случае Йен — чаще всего, с поддержкой магии, а в случае Лютика — чаще всего, с поддержкой Геральта за спиной или с возможностью сбежать. И это не то, что сражаться против десятерых профессиональных наёмников и двух чародеев одновременно и без того и без другого. Да, шанс есть, но... — Без понятия. Хотя, кажется... кажется прямо сейчас, — говорит она, не веря сама себе, почувствовав покалывания на кончиках пальцев. — Ты шутишь?! Вместо слов Йеннифер щёлкает пальцами, меняя свой наряд на самый её любимый: фиолетовое платье с глубоким декольте, высоким воротником и богатым чёрным кружевом. Волосы укладываются в прическу, в ушах поблёскивают висячие серьги с аметистами и жемчугом. Да, странное сочетание. Да, она так любит. Да, она любит начинать бой в самом любимом наряде и с лучшей укладкой. Она торжествующе поднимает подбородок и делает шаг вперёд.***
Эта битва ещё долго стояла у Лютика перед глазами. Он, человек, который умел ценить красоту и силу, заворожённо смотрел на ту картину, которая разворачивалась перед его глазами и знал, что по ней он напишет одну из своих лучших баллад. Про то, как Йеннифер со своим самым высокомерным видом в вечернем платье открыла дверь щелчком пальцев, протянула руки и потянула силу из земли, втекающую в её руки световыми искрящимися потоками. Её вид был настолько грозным, что наёмники и чародеи на миг остолбенели. А когда очнулись — было поздно. Световые потоки её магии, следуя отточенным движениям рук и пальцев отшвырнули одного чародея и скрутили в бараний рог второго (и тот и другой оказались оплетены целым комом колючих растений). Пытавшиеся подбежать наёмники отлетали вверх тормашками в разные стороны, а она даже не меняла выражения своего лица, как дирижёр, создающий своё произведение и управляющий сразу многими мощными потоками. Зато яростный шёпот заклинаний в сочетании с прищуренными в холодном презрении глазами, казалось, неумолимо говорил последним двум нападающим, что у них нет никаких шансов. Но к их чести, они не оставили попыток напасть. Что, впрочем, им никак не помогло. Она щёлкнула пальцами, вскидывая руки друг к другу, и они столкнулись лбами и осели на идеально подметённую дорожку. Лютик любовался ею со смешанными чувствами: чародейка Йеннифер вернулась. Высокомерная, яростная, раздражительная, мощная. О, как он чувствовал всю эту привычную её гамму эмоций. Он восхищался тем, что она делает, уже подбирая эпитеты и представляя расклад по строфам, и одновременно чувствовал печаль и потерю. Эта Йеннифер не будет такой своей, такой понятной и близкой, какой она была с ним эти пару ночей и эти дни, начиная с побега из трактира в Третогоре. — Лютик... - обернувшаяся Йеннифер посмотрела на него совсем беспомощными глазами, — меня тошнит. Её вырвало тут же, с веранды на землю, и Лютик придерживал её за талию, чтобы она не упала, и вёл её на трясущихся ногах в комнату с дурацкими и неуместными мыслями: «Ну хоть тут пригодился».***
— Я сейчас, сейчас, всё в порядке, это просто откат, — она морщилась, сжимая его плечо, уже сидя на стуле. Лютик аккуратно освободил руку и принёс воды, которую она жадно выпила крупными глотками до дна. — Просто не стоит никогда вбухивать столько силы сразу, если она только вернулась. Чооорт. Голова будет раскалываться в ближайшие сутки. Слушай, нам нужно ехать. Они в отключке на три часа, и после этого у них будет потеря памяти последних суток, но нам нужно увезти их отсюда как можно дальше. Дальше всё закрутилось. Йеннифер говорила, что нужно сделать, Лютик носился кругами, пытаясь успеть всё, что нужно: складировать тела в телегу, заправить лошадь, закрыть в доме всё, что нужно было закрыть, чтобы он продолжал функционировать в прежнем магическом режиме, собрать свои вещи, собрать вещи Йен, перенести её в повозку... он даже толком не успел осознать, что они возвращаются в Третогор. Но зато изрядно ругался, обнаружив себя второй раз за неделю таскающим мужиков в отключке в разные кусты, и не преминул проехаться на эту тему по чародейке: — Йен, а это с тобой всегда так? Ты постоянно кого-нибудь вырубаешь или это исключительно в мою честь история? — Конечно, всегда так. Каждую неделю я привожу в беспамятство пару-тройку мужиков и оставляю их на опушке. Это у меня зарок такой перед моими богинями, — Йеннифер явно чувствовала себя уже лучше, но помогать не торопилась. — Вот ты сейчас вообще ни разу легче не сделала, — пробурчал Лютик, волокущий очередного бедолагу в кусты, где они должны были прийти в себя где-то через час, когда они уже отъедут подальше. — А я и не пыталась, — пожала плечами чародейка. — Ну прости, прости, ты героиня, ты нас спасла. Всё остальное — моя работа, не спорю, отдыхай, пожалуйста, не обращай внимания, я просто бурчу, несчастный поэт, витающий в своих облаках, и не приспособленный к физическому труду, что с меня взять. Йеннифер молча поднимает бровь. — Да всё в порядке, сказал же! Сейчас последнего... а, чооорт, я не буду натягивать на него штаны! — зацепившиеся за ветку штаны сползают с последнего мужика, оголяя часть его бледной задницы. — Всё! Моё терпение заканчивается, я умываю руки, не для того мой цветочек расцветал, чтобы я всяких мужиков по кустам таскал! Очнётся, сам переползёт, куда ему там надо. И вообще, пусть скажет спасибо, что живой. Лютик брезгливо бросает мужика наполовину у дороги и залезает на сиденье для кучера. — Слушай, мы вот так и будем ехать в этой телеге? Я как-то вот не привык к этой роли. Не моё это, знаешь, моя тонкая поэтическая душа глубоко возмущена столь приземлёнными средствами передвижения. Может всё-таки поедем верхом? Быстрее будет. Скажи, а что мы будем делать в Третогоре? Нет, я понимаю, что мы оба по Геральтову душу, и мы точно застанем его там, шанс разминуться становится минимальным. Но что насчёт де Лакло, когда он поймёт, что случилось с его людьми? — Я разберусь, — коротко говорит Йеннифер, — он тебя больше не потревожит. И меня тоже. Лютик умолкает, остро чувствуя её превосходство. Ладно, когда Геральт. Геральт это практически не человек... ах, да, она тоже практически не человек. Разрыв между ними слишком большой. Вот какого чёрта? Почему каждый раз, когда его кто-то цепляет... как он так умудряется? Как существовать вообще рядом с ними?***
И вот неделю спустя картина маслом: он в том же трактире, где хозяин по-прежнему рад тому, что он остановился у него, и готов его привечать и кормить даром, лишь бы он по вечерам развлекал почтеннейшую публику (и Лютик подозревает за этим руку Йен, потому что люди, за которыми кто-то охотится, обычно не привечаемы хозяевами трактиров, у них нюх на неприятности). И вот Йен по-прежнему в соседнем номере по правую руку. И Геральт в соседнем по левую — приехал три дня назад, жив, здоров, вонял болотной жагницей, чья голова была в седельной сумке, отмылся, получил денег и доволен, насколько может быть доволен Геральт из Ривии. И, кажется, даже рад его видеть. Всё хорошо. Ему есть где спать, ему есть, что есть, его любит публика. И девицы по-прежнему благосклонны. Только вот у него нет настроения. И его многолетнее... многолетнее помешательство тоже рядом. Только вот его, кажется, немного отпустило. Лютик хандрит и целыми днями валяется в номере, выбираясь только к вечеру, чтобы выполнить взятые на себя перед хозяином трактира обязательства. Что же, он имеет на это право, поэт он или где? Кажется, чародейка зовёт Геральта в Аретузу, разрешать очередные неразрешимые проблемы. И кажется, он даже не будет проситься с ними. У него есть своя гордость. Он проведёт это лето в Дол Блаттане, среди эльфов, его приглашали. А потом поедет в Оксенфурт и, наконец, примет их приглашение стать постоянным преподавателем. Студенточки там, сборище поэтов, наконец, тёплая ванная и приличная вечерняя жизнь. Безо всяких там могущественных существ, рядом с которыми он так остро чувствует свое унылое несовершенство. Йеннифер приходит к вечеру. Она входит, едва постучавшись, и останавливается у двери, прислонившись к косяку и сложив руки на груди, скептически глядя на него. Лютик словно человек, который не может перестать сдирать корочку с ссаднящей царапины и делать себе больно, отмечает про себя, что на этот раз она в глубоком зелёном, которое ей чертовски идет. На груди мерцают подобранные в тон изумруды. Лютик даже не встаёт. Он мрачно в сумерках комнаты перебирает струны лютни, полулёжа в незаправленной кровати. — Чем занят? — Сочиняю балладу о простом парне, которому вечно везёт на каких-то то драконов, то чародеев. И он там вечно, знаешь, не пришей коню рукав. Нелепая ситуация. Шляется за ними годами, терпит кучу неудобств, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в тепле. А потом он влюбляется в высокомерную королеву ведьм. Но ему до неё как до звезд. И всё, что ему остаётся, это прыгнуть в ночь Бельтайна со Скалы Отчаяния и стать русалом. Русалов девки любят, только вот ему их теперь любить нечем, у него один хвост, увы. — Да ладно. Ты не слишком прибедняешься, простой парень? — А я что, это всё песня. Представляешь, какая красивая получится? Пафос, драма, любовь! Девицы обрыдаются. Маре белла донна, Э ун бель канцоне, Сай ке ти амо, сэмпре амо, — Лютик поёт, глядя ей прямо в глаза, отчаянно звонко и надрывно. Донна бель амаре, Крэдере, кантаре, Дамми иль моменто, Ке ми пьяче пью!* — Балабол. Ты не заслужил, но я сегодня добрая, поэтому подкину тебе ещё один сюжет, — она проходит в комнату, как всегда со своей невыносимой царственной осанкой и садится прямо на кровать рядом с ним, такая же неуместная в этом бардаке, как он в её чародейской жизни. — Я не очень хороша в поэзии, но мне кажется, что он неплох для баллады, вот послушай: жила-была высокомерная королева ведьм. Она никогда никого не любила до одного момента, когда встретила одного там Ведьмака. И они были красивой парой, и бард воспел их любовь, только вот беда — счастлива она никогда рядом с ним не была. Может быть дело было в её характере, может быть в его, никто не знает. А потом они, наконец, поняли свою ошибку и расстались, — она говорит это все ровным тоном, глядя в сторону, и он не может перестать смотреть на ее профиль на фоне окна. — И королева ведьм не планировала никакой любви и никаких свадеб, как в детских книжках. Её сердце было пустым и холодным. А потом она встретила одного, как ты говоришь, простого парня. И выяснила, что она умеет смеяться, и что завеса тьмы может спадать с её сердца, и что ей может быть с кем-то легко и хорошо, так как может быть только восемнадцатилетним девицам, а не древним королевам ведьм, повидавшим на своём веку много всякого дерьма. Потому что иногда нужен рядом кто-то лёгкий, с кем можно посмеяться и не думать о всяком дерьме. Ну и рядом с кем ты не стесняешься проблеваться. Это знаешь ли, очень важный фактор. А может быть, ей просто нравится как один простой парень играет на лютне и она хочет переманить его у бывшего, кто знает. И конечно, королева ведьм никогда и никому не может ничего обещать — она давно не верит в сказки. Но она бы...не отказалась продлить этот небольшой кусочек счастья, выпавший на её долю Наконец Йеннифер поворачивается и смотрит на Лютика нечитаемым взглядом. — Как тебе сюжетец? — Так себе. Народ в трактирах не клюнет, маловато пафоса и вечной любви, — Лютик по привычке тянет драматическую паузу, глядя ей в глаза, но не выдерживает слишком долго, и усмехается — Но мне нравится, знаешь. — Ну, тогда у меня для тебя кроме сюжета, есть предложение. Как ты насчёт Аретузы? Намечается небольшой апокалипсис и ещё одна мировая война. Ну и Цири. Нам надо защитить Цири. И я думала, что еду за Геральтом... но кажется, не только. И я... Лютик, я ничего не могу обещать... — её голос внезапно выдаёт небольшоооое, но волнение. — И не надо, — вскидывается бард, — я тебе тоже ничего не могу обещать! Я балабол и повеса, помнишь? — Такое забудешь, — она улыбается с облегчением. — Вот и славно. Я просто хочу прогуляться с тобой до Аретузы. Мне всегда нравился этот остров. И женщины, с которыми можно посмеяться и разделить пару путешествий и приключений. Женщины это моя слабость, ты же знаешь. Никогда не могу отказать женщине, если надо там, ну не знаю, прогуляться до Аретузы, втянуться в пару апоклипсисов...нет, я конечно, бесполезный бард, но... Слушай, что мне пришло в голову (говорит он оживлённо и его глаза снова сияют): я напишу балладу об одном повесе и балбесе, и об одной ведьме, которая по юности была воровкой (два торжественных аккорда для вступления выдают его готовность писать балладу прямо сейчас). — Только попробуй. — Это будет лучшая баллада во всей Редании! — Лютик! Он уворачивается от её попыток забрать лютню, продолжая извлекать аккорды и громогласно вещать: — Про то, как они вместе странствовали, и на каждом привале она сражала всяких разбойников направо и налево, а ему приходилось оттаскивать их в кусты, а в третьем куплете про то, как нежно он держал её волосы, когда она блевала! — И я тебя прибью! — улыбка противоречит смыслу её слов настолько очевидно. — Не-а, — он садится в кровати, оказываясь рядом с ней, прижимаясь и шепча на ухо: — А в четвёртом они будут трахаться прямо в соседнем номере рядом с её бывшим, и её стоны будут раздаваться на весь трактир. Но никто ничего не скажет, потому что она королева ведьм, — его голос понижается на пару тонов, — как тебе такие планы? Йеннифер чувствует, как меняется его дыхание, когда он притягивает ее к себе, и улыбается. Неисправимый балбес. То, что ей сейчас нужно. Она не будет загадывать слишком далеко, но кажется, они действительно неплохо работают в паре.