Морская болезнь

      Марко месяцами напролёт бороздил морские просторы, посещал никому не известные страны на другом краю света, а потом возвращался в деревню и, раздав смурфикам свои находки, вновь отправлялся в плавание.       Не зная, что служил примером для подражания, не зная, что его истории с интересом пересказывали друг другу, не зная, что у Папы-Смурфа сердце кровью обливалось, когда Марко на вопрос «Не хочешь передохнуть пару недель?» твёрдо отвечал: «Извини, не могу. Дела».       Не зная, как шли дела в деревне, понятия не имея, как жилось остальным во время его отсутствия. Ловля себя на мысли о том, что всегда называл деревню деревней, домом — никогда.       В конце концов, он выбрал эту жизнь сам. Никто не нашептал ему на ухо о необходимости бросить свой тесный домишко в деревне и отдаться опасным приключениям в открытом море. Марко никогда не позволил бы другим диктовать ему свои условия: он — свободный смурфик и сам может решить, куда и когда ему идти, где и с кем оставаться, сколько раз в неделю есть и во что верить. Он — свободный смурфик, ни от кого не зависящий и не нуждающийся ни в чьих советах.       Вот только в последние годы он всё чаще и чаще просыпался в холодном поту и засыпал, свернувшись калачиком и шёпотом напевая самому себе полузабытые колыбельные из детства.       Но, в конце концов, убеждал себя Марко, это вовсе не проблема, что он отчаливал рано утром, нарочно не попрощавшись ни с кем на суше. Вовсе не проблема, что он заставлял себя забыть их лица и голоса, сколько бы секретов он не рассказал предыдущим вечером своим новым знакомым. Вовсе не проблема, что он никогда не говорил, куда направлялся — даже если знал, — для того, чтобы никому вдруг не пришло в голову искать его. Вовсе не проблема, что он говорил о своих чувствах исключительно бескрайнему морю и исключительно в нетрезвом состоянии.       Да и как это могло быть проблемой, если Марко половину своей жизни провёл в нескончаемых путешествиях? У него бы просто-напросто не вышло жить по-другому.       По крайней мере, ему самому так казалось.       Ему казалось, что он не смог бы без солёного ветра в лицо, без неизведанной земли на горизонте, без ярких красок диких цветов и заморских тканей. Без захлёстывающего адреналина во время шторма, без обезумевшего от страха сердца, когда за ним гнались пираты или блюстители закона. Без тихих ночных прогулок по набережным южных городов. Без грустной бардовской музыки, доносившейся откуда-то издалека и отчего-то отдававшей чем-то родным, близким сердцу.       Без бессонницы и запаха гнилой рыбы, без боли в голове и нарывающих ран, без ненавистной боли в груди и навязчивых мыслей. Без ощущения того, что, в конце концов, от этой его деятельности смысла не так уж и много и, умри он прямо сейчас, ничего бы всё равно не изменилось.       Без нависающей над головой смертью, без горячих слёз по щекам, без ничем не заполняемой пустоты внутри, о жизни без который Марко уже не помнил. Без отсутствия права на ошибку, без риска, в который он ввязывался по собственному желанию, без чувства азарта, давно заменившего ему разум.       Марко думал об этом. Иногда. Тихими, одинокими вечерами, когда было слишком много энергии для сна и слишком мало — для борьбы с самим собой. Мысли сами лезли в голову, и игнорировать их не было ни сил, ни смысла.       Думал о том, что хотел бы начать сначала. Беззаботно жить в деревне, иметь возможность играть, нежиться в кровати или сутки напролёт веселиться с друзьями. Быть рядом с теми, кто его любит и кого может любить сам Марко, не упрекая себя в том, что привязался к кому-то, с кем ему не судьба идти дальше. Никогда не узнать о том, как прекрасно море, никогда не чувствовать потребности в смертельной опасности и никогда не испытывать физической боли от нахождения взаперти.       Но Марко болел морем, был на нём абсолютно помешан и не за какие коврижки не сумел бы лишить себя этого удовольствия, даже зная, что оно его рано или поздно убьёт.       Он не протянул бы без него и недели.       Возможно, в следующей жизни он испытал бы то счастье, о котором всю жизнь твердили ему смурфики, люди и прочие существа.       Но не в этой.       Эта была обречена.