Возлюби врага своего

Наступила тишина. Умопомрачительная, гнетущая. Под такой аккомпанемент неугодным бедолагам мозги в заброшках выносят. Или же херачат током. Живучий говнюк поднимает голову: пара искрящихся лютой ненавистью зрачков из разорванных дыр грязного мешка прожигает меня насквозь. Я никогда не встречал его, не был с ним знаком, я даже не знаю, как он выглядит и кем работает. Однако после нашей первой игры я понял одно: — Я уже выиграл. Повторяю это про себя уже который раз, а сейчас все же вырвалось… Мелисса, подожди чуть-чуть, доченька. Скоро папа вернется… Он усмехается, и я вздрагиваю. Дико, глухо, наверное, из-за мешка на голове, а может, его наконец усмирил электрический ток? Уж больно хочется верить во второе. Надеюсь, ему там мозги окончательно отшибло. Из динамиков словно гром среди ясного неба раздается хохот сумасшедшего дилера. Его бы током тоже пару раз херануть, чтобы мозги вправились. Но пусть лучше сгинет вместе с этим придурком Клэнси. — Хоффман, вот это настрой! Прости, Клэнси, дружище, но теперь я болею за этого типа! «Поддержка — супер…» — подумал я с глубокой досадой, вспомнив первую ничью, которая для нас с оппонентом оказалась диким провалом, то есть проигрышем. Повезло, что ставка была на тройке, и не было так обидно: током нас обоих шарахнуло… Не переживай, доченька, папа скоро вернется. Я набрал в грудь побольше воздуха, выдохнул, скользнув взглядом по хлипкой гильотине, по разбросанным по столу отрезанным в прошлом раунде пальцам (боже правый, его рука — это какое-то страшное кровавое месиво!), по гибельному электрошокеру и роковому числу семь на датчике прибора. Нет, десятка роковая, а семерка еще терпима. Клэнси только что это проверил на себе. Что, Клэнс, обидно? Мне тоже было неприятно первым расставаться со своими пальцами. Отрезало бы еще три, и дрочить не смог бы. А я, знаешь ли, правша. Семерка, впрочем, тут же сменилась на цифру восемь. С каждым раундом смерть все крепче стягивала веревку на шее одного из нас. От такого сравнения по коже, без сомнений, пробежит холодок. Как бы я ни старался, отсеять через старое сито кошмарные мысли не получалось. С началом нового раунда становилось все дурней. — Горите… — внезапно послышалось из-под чужого мешка. Смотрите-ка, живехонький еще… Смешно. Очень, учитывая, что мы находимся в равных условиях, и все зависит от, мать ее, удачи, на которую каждый из нас сейчас надеялся. — Паленым пока что несет только от тебя, сука, — не выдержал я и взял в руку карты: пятерка и четверка. Пятерку он не видит, как и я не знаю его основную карту, зато я вижу его семерку. Даже если в качестве основной карты у него там одиннадцать или десять, в сумме у меня все равно будет больше очков. Вот только для этого надо рискнуть. Его ход. Клэнси смотрит на карту, мнется, а я чувствую, как он лажает. Наконец он кладет карту на стол. Семерка. Я отмахиваюсь от мешающих визжащих размышлений. Набираюсь наглости, вхожу в роль, надев маску отрешенности. Размашистым жестом вытаскиваю из колоды мятую карту. Десятка. А следом за ней — «возврат». Полезный козырь, нужно сохранить. В сумме девятнадцать. Больше не буду рисковать. Всем своим видом показываю старухе-смерти, что рано мне еще носить на шее украшение мертвеца. Однако чувствую, как от страха и волнения начинают потеть ладони. От этого всего кружится голова и бросает то в жар, то в холод… Ну же, Клэнси, твой ход! В ответ на это я получаю тихий то ли хвастливый, то ли безумный смех. И в этот раз не от дилера. Я в недоумении поднимаю взгляд на чужой мешок, застываю словно мелкое трусливое животное перед хищником, а мысленно все повторяю и повторяю: «даже если одиннадцать — у меня будет больше, даже если одиннадцать — я выиграю…» Что такое? Смерти радуешься? Я перевел взгляд на попавшийся ему козырь. «Возлюби врага своего»? Как мило, Клэнси. Но я обязан отметить, что сегодня удача явно не на твоей стороне. Я выдавливаю широченную улыбку и внезапно вздрагиваю. На стол со звоном падает козырь. Улыбка тут же стирается с лица, я впиваюсь взглядом в блестящий золотой квадрат и тут же начинаю заливаться смехом. Полное сумасшествие. И сейчас я без шуток. — Сучий сын… Ты… Будешь светиться, как гирлянда в Рождество, ты это понимаешь?! — кричу я ему, чувствуя, как сестра-победа уже идет со мной шаг в шаг. Двадцать одно. Я с восторгом смотрю на свои карты. Понимаю, как благодаря чужому козырю получил два дополнительных очка и сохранил свою жизнь. В самый раз. Точь-в-точь. Свободной рукой сгребя свои карты в одну колоду, бросил их на стол рубашкой вверх. Я победитель, и это было предрешено еще в самом начале. Мелисса, родная, жди меня! — Ты уже мертв, Клэнси! Ты это понимаешь!? Ты сам себя закопал заживо, идиот! — не унимался я. Переполняемый безграничной радостью, я совсем не заметил продолжительного молчания и бездействия оппонента. Рядом с бесценным козырем, показавшимся мне поначалу бесполезным, лежал еще один — «плюс два». — Воу, Хоффман! Видимо, твой друг решил использовать всевозможные козыри, находясь на краю обрыва. Как благородно и… Бессмысленно, — вещал дилер насмешливо, напыщенно. — Видимо, в этот раз утешительный приз достанется Клэнси. Зачем ему добавлять мне разряд до десятки? Он ведь проиграл. Проиграл, мать твою! Я взглянул на мешок перед собой: Клэнси смотрел прямиком на меня. Равнодушно, холодно. Будто был уверен во всем. И главное — в себе. Запугать меня решил? Какая глупость! Смазливая мысль о проигрыше и мгновенной смерти заставила мои оставшиеся пальцы рук на мгновение похолодеть. Она тикала в моей голове как часовой механизм бомбы; трещала, как напряжение в проводах электрошокера, отрезвляя меня, заставляя сердце с каждой пройденной секундой заходиться в бешеном ритме. В полной тишине, казалось бы, слышалось лишь мое сбитое от нескончаемого волнения дыхание. Я настолько был оглушен шумом собственной тревоги, что даже не заметил, как он сделал ход. Черт, опять поддался панике... — Ты проиграл еще до того, как мы начали раунд, — внезапно заявил он, не отводя от меня взгляд. Он взял карту… Единица. В сумме восемь. Даже если у него одиннадцать, он проиграл. Проиграл — умер. — Да когда ты уже сдохнешь, Клэнси… Пас! — крикнул я в ответ и до скрипа стиснул зубы. Черт, черт, черт… Давай же, не тяни, пасуй, паскуда! Он преспокойно… Нет, равнодушно крутит еще один жетон и сразу бросает его на стол. Тот падает рубашкой вверх. Я смотрю в упор на него. Секунда, две, три… Пять, десять — никто из нас не решается перевернуть его. В любом случае ему уже ничего не поможет… Даже если у него одиннадцать или девять, я победитель, я выиграю. Нет… Я уже выиграл. Раз наши судьбы уже предрешены, то что же тогда мешает мне перевернуть жетон? Внезапно оппонент потянулся к козырю, положил, как надо, сказал непринужденно и весело: — Пас. В наступившей тишине слышался напоминающий о скорой смерти одного из нас треск электроприборов. Я воспитанно сдерживаю смех. Скорее всего, истерический смех. Но получается откровенно плохо. Вперившись взглядом в козырь, я, к своему же удивлению, прохрипел еле слышно: — Цель… Семнадцать? — сердце в один миг рухнуло куда-то вниз. Нет, даже остановилось на секунду. Я весь похолодел. — Нет… Как?.. Быть не может. — С чего ты взял, что «быть не может»? — вдруг во весь голос рассмеялся оппонент. — «Возлюби врага своего» — это же надо было придумать такой полезный козырь! Надо же, а ведь поначалу он мне показался совершенно бесполезным, — никак не унимался он, продолжая заливаться смехом. — Ты так проебался, Хоффман! Ну-ну, не плачь, даст бог — еще на том свете свидимся! Не навеки ведь расстаемся. Внезапно я чувствую, как по ледяным щекам текут рекой горячие слезы. Неужели этот говнюк так просто меня уделал? Не верю. Точнее, не хочу верить. Я пытаюсь собрать разыгравшуюся нервозность и панику веником в кучу, словно мусор, и выбросить куда подальше вместе с совком. По факту же выходит, что я старательно заметаю сор под ковер. Пытаюсь притвориться, будто в голове чисто и спокойно — нихера. Там полный кавардак. А я в полном ахуе. — Боже мой, а ведь я болел за тебя, Хоффман, — подал голос дилер. Ноты разочарования... Страх тут же сковал все тело, прочной веревкой обвил мою шею, нещадно сдавил. — Что ж, мальчики, показываем карты! И мы синхронно переворачиваем наши основные карты. Он — уверенно, резко, а я — ледяной дрожащей рукой. Два, четыре, пять, десять… В сумме двадцать один. Один… Семь и одиннадцать… В сумме девятнадцать. Похоже, я действительно объебался по полной? Нет, Мелисса, доченька… Не могу же я просто взять и... — Ой-ой! Кажется, в этот раз утешительный приз достается Хоффману! Быть не может. Не может! Мой взгляд беспокойно мечется от карт к козырям, от отрубленных пальцев к электроприборам. Цифра восемь на панели рядом с гильотиной сменилась на роковую десятку. Я поднял внезапно потяжелевшую голову. Перед глазами все сверкает, я ничего не вижу и не осознаю. Мозги словно уже поплыли… Где-то справа слышится угрожающий треск. — Увидимся в аду, сука, — слышится глухо из-под чужого мешка. Тут же раздается победный смешок. Не мой... Прости, родная. Возле моей гильотины опасно засверкали разряды. Разбушевавшиеся эмоции и чувства тут же погасил мощнейший электрический разряд. Последовавшие за ним крики растворились в воздухе. Мир затих. Все застыло.