В имени твоем

Одарив собеседника дежурной улыбкой, молодая блондинка с пышными, завитыми локонами юрко выскальзывает прочь из парадной залы. Празднество идет своим чередом — и вереница нежити и нечисти празднует очередную Самую Темную Ночь. На Прекрасную ведьму, как всегда, бросают множество взглядов, но среди них нет того самого, нужного. Поэтому она двигается вглубь замка, поворот за поворотом, петляющий коридор за петляющим коридором. Нужная дверь находится не так скоро как хотелось бы, но все же находится. Иванна стучит, однако ответа не получает — и вместо того чтобы покорно удалиться, глубоко выдыхает и укладывает ладонь на ручку. В конце концов открытая дверь — тоже своего рода приглашение. — Здравствуйте, Госпожа, — мягко произносит она, проходя в большую и просторную комнату. — Не помню, чтобы призывала тебя к себе, — холодно и ровно роняет женщина за столом, едва ли отрывая глаза от свитка, по которому скользит длинное перо. — Да? — и переспрашивает Иванна с такой наивностью, что всякий посторонний поверил бы что девушка ошибиться не может, — Вы так рано ушли с праздника… — Думаю, веселья там достаточно и без меня. — И все же вы — лучшее его украшение, — и на эту реплику Княгиня Тьмы с раздражением закатывает глаза. «Иронизирует значит», — нахмуривается она, но почти сразу возвращает лицу ровное, отстраненное выражение. — У меня много работы. Зачем явилась? — Разве я не могу прийти просто так? — тихо отвечает Иванна, проходя к столу и опускаясь на колени, облокотившись на одну из причудливых резных ножек. — Можешь, но прямой ответ значительно ускорит мое понимание твоего «просто так», — спокойно произносит Морана, не отрывая глаз от своих записей. Ответа девушка не дает, и они погружаются в долгое молчание. Очень долгое- длящееся не минуту и даже не десяток. Иванна терпеливо ждет, лишь прикрывает глаза. В комнате тихо, слышен лишь скрип пера, и толстые каменные своды надежно уберегают их от шума пиршества в большой зале. — Платье твое простовато, — роняет княгиня, наконец кося взор на покорно и смиренно сидящую возле ее ног. Да на нее хоть мешок надень или пыльные лохмотья — все равно будет сиять, и даже эта почти безвкусица с алыми розами на бедрах и плечах смотрится притягательно. — Меня бы больше украсило его отсутствие, — легко и шутливо произносит девушка, склоняя голову, — Но я запомню, что Госпоже не по вкусу этот наряд. Морана в ответ сжимает зубы почти до скрипа и наконец отбрасывает перо в сторону. Она, вообще-то, хотела лишь притянуть незваную гостью к себе за грудки, но выходит так что Иванна, потупляя взор, проскальзывает на ее колени. — Так что тебе нужно? — холодно, чеканя слова произносит княгиня. — Шабашу сейчас сложно… — спустя долгую паузу отвечает Иванка, укладывая голову на острое плечо, — Было бы легче если… — Так разве беда не в ваших оплошностях? — перебив, Морана резко поднимается с места, и ведьме ничто не остается, как разомкнуть объятье и остаться в кресле в одиночестве, — Если затеваете распри — будьте готовы нести ответственность. — Быть может…вы бы могли чуть смягчиться? Знаю, что мы подвели ваше доверие, но все же, если бы вы вернули шабашу былую свободу действий, мы бы… — Это твоя просьба или просьба Яги? — оскаливается Морана. — Я говорю от всех ведьм так же, как говорила бы любая моя сестра, — и хотя в ответе сквозит определенная доля смирения и почтения, Иванна очи долу не опускает, неотрывно следит за высокой фигурой, отошедшей прочь от стола. — Не юли, тринадцатая, — резко бросает Морана, оборачиваясь на собеседницу, — Все это слишком на поверхности. Ведьма в ответ в лице не меняется, но укол почти достигает цели — если Княгиня называет ее даже не по прозвищу, лишь по крайнему порядковому номеру в этой череде старших ведьм — дело скверно. Малая да удалая — так ехидно величала ее Матушка. Ни Премудрая, ни Ужасающая, ни Громовая, ни Всевидящая. Так, лишь Прекрасная. — Все это — что? — коротко, мягко улыбнувшись, протягивает ведьма поднимаясь с места и мягким, кошачьим шагом подходя ближе. — Жалкие попытки манипулировать через тебя, — клацнув клыками, роняет Морана, — Пусть…просительница явится ко мне сама. — Никоим образом не хотела огорчить вас, Госпожа, — протягивает Иванна, облизывая губы, — И ваша просительница уже перед вами. — Не говори глупостей, — холодно произносит Морана, ощущая, как внутри поднимается раздражение. Чему мне огорчаться? Это буквально твоя служба, твое дело, твоя природа, в конце концов — огрызается грубая хватка цепких рук, резко притягивающих девичий стан. Знаю я, что тебя расстраивает — голубые глаза ярко вспыхивают, бросая длинный взгляд из-под ресниц. Ты ничего не знаешь — шипит укус в шею, грубо приходящиеся по бокам когти, что безжалостно разрывают одежду. Княгиня толкает ее на кровать, нависая сверху. — Просьба-то велика, несоразмерна моему милосердию, — зло сощурив глаза, протягивает она, скользя когтем вдоль шеи до груди, распарывая платье со слабо зашнурованным корсетом. «Злится», — думает Иванна, коротко прикрывая глаза и расслабляясь, позволяя остроте скользить по нежности своей кожи. — Быть может, Госпожа, — тихо произносит девушка, — тогда будет соразмерна вашему желанию? — и хриплый, томный выдох оборачивается короткой, едва заметной усмешкой, сверкнув глазами она обхватывает шею Мораны, втягивая ее в поцелуй. Дальше все походит больше на сражение, чем на ласку — поцелуй, в котором каждая борется за то, чтобы взять верх, руки, что сплетаются друг с другом, и всякая попытка оттолкнуть оборачивается только притяжением. Грубая сила берет вверх, хотя ушлым аккуратным пальчикам почти удается расшнуровать парадный корсет. Но их ловят, вжимая в кровать, пока платье с алыми розами остервенело рвется почти в клочья. Иванна подается телом в ответ, соскальзывая на шелковых простынях, обхватывая коленями бока, желая сильнее прижаться, пока губы спускаются по ее шее, язык плашмя скользит меж грудей, облизывая сладкую впадину. Пару тактов вниз, к мягкому животу — и ноздри Темной Княгини вдыхают запах возбуждения. Она уже влажная, эта сладкая, податливая девочка. Морана замирает, отстраняясь и всматриваясь в раскрасневшееся лицо с припухлыми губами, часто вздымающуюся грудь с бесстыдно топорщимися сосками. «Надо вышвырнуть ее отсюда», — думает она, и словно в ответ на эту мысль Иванна приподнимается на локтях, резко подаваясь вперед, касаясь губами губ, пытаясь уложить ладонь на шею партнерши. С глухим рыком ее отталкивают, и вцепившись в тонкие, хрупкие запястья Морана с легкостью разворачивает девушку спиной к себе, а лицом — к зеркалу. Картина прекрасная в своей пошлости — скомканные простыни, разорванная одежда почти не скрывает плавных, округлых изгибов. — А не дешево ли себя продаешь? — шипит княгиня, сжимая мягкое лицо в ладонях, — Хоть какое-то достоинство есть? «Чем сильнее хочет, тем сильнее злится», — думает Иванна, давя в себе не то самодовольную ухмылку, не то горькую усмешку. — Быть может и дешево, — пожимает плечами девушка, приходясь языком по пальцам, что смыкаются на лице холодной клеткой, — Но разве тебе не нравятся дешевки? Для Княгини у тебя удивительно плебейский вкус. «Сучка», — со сладостным восхищением думает Морана, вгрызаясь поцелуем в наглый рот — грубо, резко, прокусывая до крови губы, ощущая как при том тяжелеет внизу живота. Нет, выпустить из своих рук это определенно невозможно. — Не рыпайся, — шипит голос на ухо, пока когтистая рука вцепляется в волосы, с удовольствием накручивая золото на ладонь. Вторая скользит меж грудей, дразняще очерчивая когтями соски. Едва ощутимое касание, чувственная ласка прекрасно контрастирующая с тянущей болью в скальпе. Ей хочется увидеть ее слезы, это прекрасное во всех смыслах лицо заплаканным, быть может, даже специально сделать больно, расцарапать самую тонкую нежность. Да, сделать больно, довести до предельного экстаза, и все это одновременно, лишь бы заставить треснуть эту маску безмятежности, или неутомимой страсти, ложной покорности, или что там сегодня из своего арсенала она выбрала — не важно. Все, чтобы увидеть ее настоящую, хотя бы мнимый отблеск, хоть призрачное видение. Морана неотрывно наблюдает за отражением — как ее когти скользят по телу, спускаясь ниже, зарываясь в пушок под животом, обещая большее — и вновь поднимаясь обратно, чтобы ущипнуть чувствительный сосок. До смерти хочется лизнуть эти торчащие алые пятнышки на персиковой нежности кожи, закинуть тонкие икры на плечи, впиться когтями в мягкие бедра, и… С губ слетает глубокий, гортанный рык распаленного вожделения — — Шлюха… — прикусывая шею, на выдохе хрипит княгиня, и в этом куда больше изнеможенности, чем бы ей хотелось. Она толкает ее вперед, лицом в подушки, наваливаясь сверху. Одна рука так же запутанна в волосах, словно в клетке с золотыми прутьями другая — скользит меж девичьих ног, чтобы плашмя уложить пальцы на истекающее влагой лоно. Сама же Иванна едва ли может что-то сделать. В какой-то степени это было ее наказание — причудливое, извращенное, в котором ей больше не было позволено касаться холодного тела Госпожи с тем же бесстыдством, что она касалась ее, только принимать и почти никогда не отдавать. Позволить Иванне целовать себя, ласкать, отдаться во власть этих безусловно умелых рук — о, это самая сладкая пытка на земле, никто не может сравниться в искусстве любви с Прекрасной ведьмой. Княгиня все же предпочитала держать все под контролем — и поэтому ее движение ритмичны, быстры, она не останавливается ни на долю секунды, продолжая скользить губами по плечам и шее, прикусывая, всасывая мягкую кожу до алых кровоподтёков. Тело под ней колотит в судорожной дрожи, с девичьих губ слетают хриплые, протяжные стоны порой переходящие в короткие вскрики, порой — почти в отчаянный скулеж. Покрытая испариной кожа обжигает теплом, Морана скользит языком по шее, позвонкам, прикусывает плечо, вгрызается в загривок и тут же зализывает рану. Проблема в том, что она не знает, что из всего этого — настоящее. Иванна пытается что-то сказать, не то попросить остановится не то, наоборот, ускориться — все в ней пульсирует, готовое вот-вот взорваться, рассыпаться блестящими звездами, расколотыми острием этой страсти. Даже не страсти — княгиня словно хочет поглотить ее полностью, пожрать, и каждый укус обещает стать последним, достать до бьющей в жилах жизни. Единственный способ выжить — отдаться без остатка, расплыться в холодных и смертоносных руках, позволить обжигающей волне пройти с головы до пят, взорваться на грани, отделяющей бытие от небытия. Моране хватает этого, чтобы дойти до экстаза самой, не нужно никаких касаний — высокий вскрик Иванны, судорога пульсирующей плоти под ее пальцами, всего того достаточно, чтобы перед глазами помутнело, а давно повлажневшие бедра свело в сладкой неге. Она почти сразу хочет отстраниться от осевшего под собой тела, боясь придавить своим весом, но изящная ладонь, что накрывает ее руки, сжимается, переплетая их пальцы. Рвано выдохнув, Морана утыкается в затылок, во влажные кудри, нежно и осторожно целует оставленные на шее и плечах укусы. Так хрупко, хрустально — любое неосторожное слово сломает. Иванна разворачивает голову, мажет губами по острому подбородку, мягко укладывает подрагивающие пальцы на грудь с темными сосками, вырывая глухой рык из уст их обладательницы. — Я… — пытается начать было ведьма, но нахмурившись, княгиня прикладывает пальцы к ее губам, перехватывает ладони, что пытаются спуститься ниже по животу. Иванна дергает уголками губ в короткой, горькой улыбке. И просто вплывает в объятие, закрывая глаза в изнеможении. Ты в своем положении должна из нее веревки вить, — Темная Мать смотрит на нее недовольно, зло сощурив глаза, — Сапожник без сапог, какой от тебя толк в таком случае? Когти зарываются в волосы, мягко, ласково поглаживают, губы княгини скользят по ее виску. Острая нежность, и в миллиметрах до встречи в поцелуе– почти что горечь отчаяния. В этом зазоре между губой и губой пролегает совсем иной зазор — Между любой или любым из тех других, кого ласкали их руки и тобой, но имеет ли каждая них них право на подобное? Ты так близко, но ты всегда будешь так далеко от меня, — теплые руки ложатся на холодное лицо, — Как мне тебя догнать? Разве если я позволю тебе догнать, — тонкие губы целуют ее, нежно царапая клыками, холодные ладони смыкаются на спине, — то объятье не закончится ножом в спине? — Спи, — хрипло и коротко бросает Княгиня Тьмы, проскальзывая по спине от лопаток до копчика кончиками когтей. Гряда красных царапин — и наконец не удерживаясь, облизывает пальцы, на которых вкус крови смешивается со вкусом девичьего лона. Такой сладкий яд — принимать исключительно малыми порциями, иначе несдобровать. Иванна же коротко морщится, но все это затянется быстро — за внешней хрупкостью этого теплого, маленького тела, скрывается стальная мощь. Горе тем сгинувшим в агонии, кто этого не знал. Обессиленная ведьма действительно быстро засыпает, обхватывая руками подушку из темного шелка. Дыхание ее постепенно выравнивается, свернувшаяся клубочком фигура выглядит такой обманчиво-хрупкой на этом широком, смятом ложе. А Моране сон не идет — он ей в прочем, и не нужен. Когти тонким касанием проходятся по золотым волнам, заливающим собой темноту — кажется, что эти пряди и вправду сияют, пылая в сумраке спальни блестящим созвездием. — Ванечка… — на грани возможной слышимости произносит хриплый голос, надламываясь на последних звуках, пока кончик носа скользит по теплой шее, вздрагивающей от размеренного дыхания крепко спящей. Девичье тело сладко вздрагивает, льнет к обнимающим его рукам. Не Иванна — это имя ощущается на языке обволакивающе, мягко. Словно пух, в котором тонешь, мягко, да на ноги не подняться. Зыбучие пески, которые утянут, и ты даже не заметишь, как оказался по шею, как почти уже не можешь дышать. Она окинет томным, мягким взглядом сверху, огладит по щеке, со слезой безжалостного, но искреннего сочувствия к очередному павшему к ее ногам. Не Прекрасная- это хлесткий удар, жестовая улыбка одной из самых опасных ведьм, красота, в которую опасно всматриваться слишком долго, ибо она поглощает, вцепляется когтями в грудь и горло. Роза, чьи шипы ядовиты, достойная дочь своей Темной Матери. Она одарит снисходительным взглядом сверху-вниз, оскаливаясь, она — то уродство восхитительного, что скрывается за идеальной красотой. Ванечка же — это искренний смех, босые ноги, бегущие по луже, взлохмаченные пуховым облаком волосы, потерявшие идеальную выверенность от пряди к пряди. Она смотрит не льдом сапфиров, ее глаза — теплое июльское небо. Моране безумно хочется добавить — моя. Но это словно самой глотать иголки, царапать когтями пустую грудь, в которой звенит и дрожит то, чего нет, что давно уже умерло. Ее — как и все из них ее, каждая из них подданная, склоняющая голову, преклоняющая колено. Но это ведь не та мера и степень обладания, все это о власти, все это не о любви. Обладая такой властью, слабых мест не заводят, не позволяют себе выделить ту, в угоду которой качнется лежащее на весах хрупкое равновесие между всеми темными тварями. В голом остатке нет, не ее- Княгине Тьмы ничьей любви нельзя доверять, особенно любви Прекрасной. Поэтому поутру Иванна всегда просыпается одна.