***
В деревне Гелоф, что далеко к востоку от Хатена, все свои короткие 20 зим, во всяком случае, столько его помнили старшины, жил Ян Чонин, молодой охотник при церкви. Мальчик остался сиротой в 15 лет, когда его отец сгинул от какой-то неизведанной болезни. О нём и будет первый рассказ. Гелоф будет на порядок больше Хатена. Здесь и территории разношёрстнее, и людей больше. Улицы шире, у рынка даже выложили площадь из булыжников и возле главного трактира своеобразную мостовую. А в глубине деревни, в конце центральной улочки стоит церковь с кладбищем при нём, часовенка, дом священнослужителей и охотничья хижина Яна с колодцем. Чонин добывал еду для священников, "готовил стол", так сказать. Смерть отца оставила в юноше ужасный отпечаток. С тех самых пор Ян жаждал научиться читать, писать и молиться и стать священником. Грамоте его может и научили, но на службу Господу так и не взяли, оставили охотником и мастером при кухне церкви. Смерть невообразимо пугала мальчика, а молодая голова думала, что Бог не позволит ему заболеть и повторить трагичную судьбу отца. Не сказать, что работа Чонина не устраивала, первое время было страшно обидно, но более в его душе поселилась тревога. Зато вот друг, с которым Яну приходилось делить книжку, Хван Хёнджин был принят на службу и живёт буквально в двух метрах от охотничьего домика. Но помимо этой пары метров его отдалял ещё и статус. Послушнику должно регулярно молиться, помогать собирать лечебные травы, переписывать молитвы, ходить по городу с благословениями и так далее. Глядя на своего высокого друга в чёрной робе с аккуратно вышитым крестиком, Чонина невольно съедала зависть. Хван в безопасности, за ним следит Господь. В Гелофе народ довольно религиозный. Существует масса традиций, обычаев, поверий и ничего не пренебрегается. Еженедельно церковь проводила общую народную молитву за урожай, здоровье и светлое небо над головой. Погодой хорошей Господь Гелоф обделил, но несмотря на это урожайность всегда была замечательная. В каждом доме обязательно есть иконы (и не одна), свечи, рисунки и книги о святых и обереги от неудач. Дети сначала учат молитвы, а потом кому-то может повезти научиться читать Книгу Божью. – Чонин! – приподнимая полы робы, Хван спешно подходит к охотнику. Юноша натягивает кожаные сапоги, уже собираясь идти в лес. Через плечо его перекинута сумка с болтами для арбалета, ножами, мелочками и прочим. – Ты сейчас на охоту к ужину, да? На лицо Чонин очень худой, бледный, глаза его щёлки, а смолисто-чёрные волосы немного отпущены и обычно прибираются лентами. Роста среднего, а вот в весе за последнее время сильно убавил, хотя тело его закалено работой и сильно́. Но на днях всё чаще серые круги под его уставшими глазами замечались послушником Хваном. – Мгм, – Ян поднял взгляд, поправляя кожаный ремень. Сейчас священослужитель доведёт мысль и просто пожелает удачи. – В этом сезоне картофеля и морковки много уродилось. У нас будет овощное рагу, так сказала госпожа Ли. Ты можешь сегодня не ходить, – Хван перекинул длинный низкий хвост с плеча за спину и указал на сумку. – Сделай выходной вечер. Посидим у меня, выпьем вина, почитаем, м? – лукавый взгляд, как у настоящего черта. Хёнджин относился к должности послушника как к обычному этапу жизни. Распитие алкоголя в святых стенах карается исправительными работами или изгнанием из церкви, в крайнем случае. Но вино – исключение. Вино есть кровь Бога. Изгнание не слишком пугает Хвана, но ему прилетают хорошие для его низкого чина доли серебрянников (вопреки своей некой несерьёзности, Хёнджин хорошо работал и учился) с народных сборов, есть кров, стабильность и пропитание. Лишение крестика и должности лишь на время бы затруднило его жизнь. А так, если подумать, Хвана можно было бы сделать настоящим перечнем грехов, как минимум за свою любовь. – Нет, я ночью пойду. Капканы проверю. К завтраку смогу притащить кого-нибудь, – затянув последний ремешок на сумке, охотник кивнул и слабо похлопал юношу по плечу. – Хотя чем раньше я уйду в лес, тем больше я успею, Хёнджин. – Ну и ладно. Ты просто давно уже обязывался отдохнуть со мной, господин занятой охотник, – Хван, словно глупая крестьянка, погладил Яна по плечу и обижено уложил руки на груди. – Я посижу с тобой утром, прибереги вино до утра. И не закрывай крест, господин послушник, – Ян указал пальцем на верёвочку на груди юноши, утянутую в сплетение рук, и, закрыв дверь в свой дом на старый железный ключ, двинулся вдоль улицы по брусчатке. За мясной лавкой Кимов у дальнего рынка была давно истоптанная тропинка в лес, обрамлённая ягодными кустиками. Там обычно и ходил Ян, попутно здороваясь с Господами Ким, крестьянскими детишками и другой более зажиточной молодёжью, что могла ошиваться в округе рынка. Бывало за ним кто-нибудь да увяжется, за таким ответственным юношей, работником при церкви. Как сегодня. Тропинка сначала очаровывает изобилием кустиков брусники и черники вдоль, спокойствием и гладкостью вытоптанной дорожки успокаивает. Высокие сосны, их толстые стволы сменяли друг друга, убаюкивая. Запах свежести, земли чистой, смолы, хвои прочищал лёгкие, а гул людной улицы за спиной не давал потеряться. Подняв голову к небу, неба этого самого не увидеть, кроме маленьких кусочков голубоватой синевы, что погрешно оставляли плотные кроны сосен. А чем дальше в лес, тем меньше жизни ты чувствуешь. Земля под ногами рыхлая и усеянная шишками и веточками. Ноги с усилием несут через все коряги и мощные корни, рвущие землю своими массивами. Лапы нижних ветвей елей царапают голени, что неаккуратно открыты. Всё холоднее, плечи, живот и пальцы ног мёрзнут. Запахи всё сильнее, а город уже совсем не слышно. Слышно лишь потрескивание веток под ногами и редкое кукование. Но охотничий слух слышит много больше. Например, неуверенные шаги за своей спиной, предположительно метрах в пяти позади. Чонин продолжает идти вглубь неприветливого леса, не сбавляя и не прибавляя темпа, расстёгивает ремешки на сумке и нащупывает внутри нож. Лес уже совсем не пропускает небесный свет, приближается глушь. И лишь тихо хрустят ветки под четырьмя ногами. Чьи-то шаги словно пытаются повторить звуки шагов Чонина, слегка запаздывают, расходясь. Они словно прячутся в тишине – всё равно что скрываться на равнине. Подстраиваясь под ритм охотничьего шага, некто стал приближаться, сокращать дистанцию. Отдавая себе лишь пару секунд на размышления, импульс в сердце, импульс в мозг – и Ян резко оборачивается, вынося руку с ножом из сумки. В глазах его невозможно что-то прочитать, но точно понятно, что это не страх. Зато мальчик, что преследовал его, не на шутку испугался. Взвизгнув как поросёнок, бледный паренёк в шёлковой рубашке и чистеньких штанишках вскинул руки вверх и отпрыгнул чуть назад. – Вы что?! Простите! – от страха мальчик тяжело дышал, хотя Чонин уже опустил нож. – Ты чего в лесу забыл? Зачем за мной идёшь? – охотник слабо усмехнулся, засовывая нож в ременную петлю. – Интересно же.. Мне не разрешали ходить в лес, говорят, что тут Дьявол обитает, – судя по одежде, мальчик из не бедной семьи, возможно, из купеческой. Но ведёт он себя точно как девушки при службе – краснеет, бледнеет, заикается, глаза отводит. Хотя настоящий крестьянский сын был бы смелее. – И Дьявол тебя не пугает? – Пугает, но я подумал, что раз я его не видел.. – мальчик опустил взгляд под ноги. – то его и нет.. – Свои уши ты тоже никогда не видел. Тебе интересно увидеть Дьявола, может быть? – Ян подшагнул ближе к мальцу. – Как тебя звать? – Я Дж-джеюн. – Ладно, Джеюн, за смелость твою я тебя родителям не сдам. Но теперь уж от меня не отходи, – Чонин делал всё, чтобы звучать старше, чем он есть. Охотник точно знал, куда идти, а мальчику только и оставалось, что доверчиво топать за ним. А в лесу всё темнее. – Ты умеешь читать? – Ян бросил это через спину, не оборачиваясь на мальчика. – Да, я ходил в воскресную школу. – Вас там учили молиться? Джеюн не стал ничего отвечать, а ответ, видимо, и не был особо нужен. Молчание хорошо объясняло всё само. А хруст веток под ногами грустно поддакивал. Только кукушка замолчала. Через спину юноши-охотника мальчик сквозь редеющие деревья завидел голую полянку, что небо, в отличие от окружающей её лесной глуши, щедро для вечера освещало. Выйдя на свет, Чонин остановился и опустил сумку на землю, принимаясь копаться в ней. Джеюну подумалось, что охотник сейчас будет раскладывать привал и достанет ловушки для дичи, которую весь путь совсем не было слышно. Мальчик стал рассматривать затоптанную траву под ногами. Вокруг высокие сосны словно высажены кем-то – настолько аккуратно обрамляли они круг поляны. Цвет травы не такой, как в городе или у опушки леса, более тёмный или желтоватый. Трава сухая, царапает щиколотки. Над головой, высоко в небе, пролетел далёкий силуэт орла, что вылетел на охоту. – Мы будем ждать дичь? Кабана? – Джеюн продолжал рассматривать интересного цвета траву под ногами. Охотник безмолвно поднялся, оставив на земле несколько вещей, что достал из сумки, и подошёл к мальчику. Небесный свет не успел оставить блик на быстром лезвии, что жадно впилось в плоть юнца. Тишину неживого леса, которую не нарушала даже кукушка, прорезал детский крик. Но далёкая глушь и высокие сосны проглотили его, не донося весть о смерти до Гелофа. Желтоватая трава окропилась алой горячей кровью, что стекала с охотничьего ножа. Чонин с силой держал мальчика за плечо, отводя окровавленное лезвие в сторону для замаха. Затем Ян ещё, с большей силой, вогнал нож в горячую плоть, прорезая путь новым потокам крови. На чистой и дорогой одежде расширялись алые круги. – Позволь, Господь, покоится этой невинной душе в Раю, награди её на небесах за благородную жертву своему народу. Аминь, – шептал Чонин, утаскивая труп мальчика в центр полянки. Запачканными детской кровью пальцами Ян листал книгу, что положил на траву, и продолжал тихо молиться Господу. Лента в его хвосту почти расплелась, волосы падали на глаза, но не мешали зрачкам бегать по желтоватым страницам с богохульными рисунками. Вновь занеся руку над детским телом, Чонин начал новую молитву: – Не дай мне умереть, от болезней страшных и от старости. Не дай мне повторить судьбу отца моего, которому Господь не помог. Не дай полнолунию, что урожай приносит, сойти с неба. Не дай нашим посевам умереть. Не дай небесам покрыться тучами, а Солнцу не одарить наши лица поцелуями. Не дай церкви разрушиться. Выполни мои мольбы, Дьявол, и взамен забери эту чистую душу, что принесла себя в жертву, – Чонин сделал короткий надрез на запястье мальчика, – Да восславлю я твоё имя, – затем надрез на своём пальце, – Да не забудет Гелоф твоей щедрости. Чонин прижал кровоточащий палец к запястью трупа и повторил "Аминь". Кукушка одобрительно встрепенулась и сорвалась с ветки, относить сородичам в Гелоф весть о завершении тридцать девятой охоты Святого. Так Дьявол, если бы он был, не без издёвки называл бы Ян Чонина, глупого верующего, когда-то научившегося на свою голову читать охотника, что боялся смерти. – О, ты всё-таки вернулся? – вернувшись в деревню, Ян сразу пошёл в церковь к послушнику. Помолиться. Хван сидел на скамье со свечкой перед крестом и читал, когда в вечерней тиши скрипнула тяжёлая дверь. Чонин не отвечал, лишь сел рядом со свечой Хёнджина, сложил руки и одними губами зашептал молитву. Закончив очередным "Аминь", глаза охотника метнулись к маленькому оконцу над крестом, в котором было видно поднимающуюся полную луну. – Выпьем? – послушник захлопнул книгу и поднялся на ноги. – Грех не выпить.***
Ближайшая от удалённого от всего мира Хатена деревня находится на расстоянии около 3 дней ходьбы. Это небольшое поселение Ванцин с богатым ягодами и грибами лесом. Торговцы с местного рынка ежедневно ходят в лес за едой. Да и детишки, желая полакомиться сладкой лесной черникой, часто бегали туда. Позже получая по ушам от родителей. Здесь лес подобен благословению, главному источнику пропитания, так как коз и коров тут совсем не водилось. Но в то же время Ванцинский лес наводил слишком много страха. Всегда приходилось перешагивать свой ужас, что вызывала дальняя чернота лесной чащи, ибо угроза голода пугала сильнее. Но возвращались из леса далеко не все. Корзинка всё ещё почти пуста, на дне катаются лишь парочка черничек, большинство собранного прачка, что решила сегодня сэкономить на лакомствах детям, отправляла сразу в рот. Манящие кустики с крупными ягодами манили всё дальше и глубже в лес. Настолько, что за спиной женщине придётся искать родной дом ещё долго. Ванцинский лес постоянно живёт. Всё в нём постоянно трещит, шуршит, хрустит, растёт. Птицы никогда не замолкают, всегда перекликаются и болтают, сплетничают. Дятлы словно соревнуются, кто ударит больше. Белочки всё куда-то бегают, переносят что-то куда-то, ищут, забирают и собирают. Женщину этот лесной гул успокоил от прежнего страха перед плохо известным древенистым массивом. Только словно кто-то выглядывает из-за сосен, но его не слышно сквозь звуки жизни. Под треском веток под своими ногами, пока нагибается перед очередным кустиком, прачка совсем не слышит шорох кого-то другого. Ветви словно шепчат, предупреждают об опасности, но она не слышит из-за громких собственных мыслей. Когда нечто роняет корзинку, оставленную на земле, набок, только тогда женщина замечает. Прижав руки к груди, она отскакивает от человека, представшего взору. Некто стоял совсем близко, словно только появился в воздухе из кустов. Человек что-то неразборчиво шептал, расставив руки в стороны. Он просто стоял, но весь его вид, поза и безумие, которое, казалось окружало его, вселяли страх. Лицо прачка рассмотреть не смогла, общий вид пугал куда больше. Слишком длинные рукава грязной, старой и рваной холщовой рубашки, поверх которой был не более чистый кожаный жилет без пуговиц, скрывали руки. Рабочие штаны тоже не по размеру, словно утянуты на щиколотках. Зато в руке его точно и чётко видно большой топор. Рукоять его вся скрыта тканью рукавов, но на обухе и лезвии, что являлись взору, темнели красные, почти чёрные пятна, которые спутать с чем-то сложно. "Это кровь барана ведь? Медведя? Кабана?! Не иначе!" – за секунду только и могла подумать прачка. Но более медлить нельзя – женщина лишь случайно пнула злосчастную пустую корзинку, когда, перепрыгивая через жуткие корни и пробегая сквозь ягодные кусты, она бросилась бежать. В страхе сложно определиться, куда смотреть, – на дорогу под ногами, чтобы не споткнуться и не упасть, ведь остановка будет равна неизбежной поимке, а даже Господу неизвестно, что будет тогда; вперёд, чтобы искать надежду среди бесконечного леса, увидеть где-то сквозь стволы деревьев заборчик или выход к деревенским воротам; назад, чтобы увидеть, насколько далеко страшный безумец, догоняет ли он, как быстро он бежит, его намерения. Но назад прачка смотреть не может, ужас от быстрых беспорядочных шагов, что слышатся за спиной так близко, что словно вот-вот наступят на пятки, не позволял повернуть голову, не позволял потерять хотя бы секунду. Всё мелькало в глазах, совсем ничего не разобрать, однообразные сосны сливались в общую массу. Ноги инстинктивно избегали пни и коряги до того, как глаза стала застилать белая пелена слёз, что выбили из глаз страх и накапливающаяся усталость. Мышцы дубели, горло и лёгкие, казалось, драло до крови холодным лесным воздухом, глаза предательски копили в веках влагу, не позволяя разобраться в местности. Отяжелевшие ноги сопротивлялись бегу из последних сил, пока не поймали таки торчавший корень туфлей. Весь мир вокруг опрокинулся перед глазами, голова столкнулась с сухой землёй, руки прокатились по коре других корней, от чего их обожгло болью ободранной кожи, а щиколотка неестественно хрустнула, застряв в петле коряги. Сознание словно поглотило безумие, а над лесом встрепенулась стая воронов, потревоженная истошным женским криком. Топор не отставал от жертвы ни на шаг, крепко сжатый в мозолистой руке. Безумный некто подгонялся ветром, будто ястребом летя за добычей, наивно забредшей слишком далеко. Лезвие тупого грязного топора украсилось новыми свежими алыми брызгами крови, а хруст костей и черепа лишь спугнул грызунов и птиц на ближайших деревьях. Хан Джисон обитал в бревенчатом доме с сараем в глубине Ванцинского леса. Никто его в жизни не видел, а кто и видел, то не может об этом рассказать. Мать помнила его округлое, но болезненно бледное лицо, светлые, будто выжженные солнцем, соломенные волосы и аккуратную родинку на щеке. Сколько лет ему неизвестно, но на вид, если всмотреться, совсем молод, не более 25 зим. Но за свои какие-либо годы он успел только сойти с ума. Он рос в другой неизвестной деревне в семье молодой учительницы. Жил в нормальном достатке, на заднем дворе их дома жили домашние козы. Маленький Джисон был мальчиком необщительным и замкнутым. Своего сына учительница не научила общаться. Единственным другом его был паренёк-сирота чуток постарше, что прибивался с другими детьми к учёбе. И тот не уберёг Хана от внутренних демонов. Джисон был настолько стеснительным, что когда приходили ученики мамы, он не выходил тоже на уроки, а запирался в холодной подвальной подсобке и сидел там до тех пор, пока людские шаги наверху не стихали. Взрослые, дети, ровесники – любые люди тревожили и даже пугали Джисона. И с возрастом его замкнутость только крепла. Мать злилась, когда младший сын её отказывался идти на рынок из-за того, что ему "страшно". Эмоции Джисона были ей непонятны, что, конечно, парнишке не помогало. Гонимый собственной матерью и страхом Хан Джисон сбежал из дома. Он просто бежал по лесу до тех пор, пока не наткнулся на хижину, что оказалась опустевшей и брошенной. Из глаз бесконечно текли слёзы, за которые дома бы его пристыдили, мол, мужчина не плачет. Дверь под его дрожащими руками неожиданно легко отворилась, совсем незапертая. Будущий дом встретил Хана тёмной комнатой, пахнущей деревом и старостью, холодными стенами из сосновых брёвен и запустением. В доме была серая массивная печь, стол со скамьёй без одной ножки, опустошённый сундук, на дне которого лежало только нерабочее ружьё и ножик, и топор, воткнутый прямо в пол. Всё для первой жизни. Воспалённому, обезумевшему от будто бы найденного одиночества и покоя мозгу хижина показалась высшей удачей. И Джисона не волновало, что тут кто-то ранее жил. Нужда в обустройстве заброшенного дома и одиночество сделали Хана лесником-охотником. Жизнь в лесной глуши, вдали от пугающих разум людей, только и располагала к такого рода занятиям. Но детишкам стали запрещать далеко в лес близ Ванцина ходить только тогда, когда в нём поселился Джисон, не зря. Открыв глаза от чёрт знает какого сна, Хан обнаружил себя свалившимся со скамьи на пол. Он починил ножку её совсем недавно, но в силу юного возраста, видимо, не очень надёжно. Голова не сразу поняла, что происходит. В дверь настойчиво стучали. В его дверь, в глухой чаще Ванцинского леса, кто-то мог бы стучать просто так? – Простите, я знаю, что там кто-то есть, у вас печь топится. Я сбился с тропинки и не могу найти дорогу к Ванцину. Вы не могли бы помочь? – слова кого-то за дверью складывались в понятные предложения после сна очень медленно, Джисон долго соображал, что от него хотят. Сердце быстро застукало, кровь забурлила в жилах кипятком, уши, казалось, вот-вот откажут от пелены нахлынувшего безумия. Руки затрясло, а ноги налились сталью. Быстро схватив топор, что валялся возле входа рядом с тушкой зайца, убитого на последней утренней охоте, Хан с усилием открыл дверь. В голове стук продолжался, словно закольцованный. – Я так долго стучал... Вы..? – Джисон даже не успел рассмотреть потерявшегося человека. Язык его, не подумав, перебил путника. – Что тебе нужно?! Как ты меня нашёл?! – Хан словно не слышал себя, звуки из его рта вылетали комками, то громче, то тише. Юный лесник спросонья не выглядел приветливым хозяином, странник оторопело ухватился за сердце и защитно выставил руку. – Я просто наткнулся пока шёл, мне просто нужна по.. – завидев поднимающийся в руке парня топор, странник забыл о том, куда ему надо, и закричал. – Что ты..?! Прошу..!! Поток его слов, его голос в голове Джисона провалами пропадал, словно падая в ямы на ухабистой дороге. Хан не слышал, что ему кричали, кровь в висках стучала "Спасайся! Спасайся!", будто потерявшийся путник по правде навредит ему. Все слова потеряли какой-либо смысл, когда топор вознёсся над бедолагой. Глаза Джисона, казалось, горели и вот-вот взорвутся от напряжения. Всё его тело сводило, а в голове туман страха. За долю до смертоносной секунды путник ловко уклонился от летевшего к нему лезвию, упав на колючую от засохшей травы землю. Топор встретился с дверным косяком, воткнувшись в дерево. Вопль заплутавшего напугал всех животных в округе. Вороны, которых иногда подкармливал Хан, испуганно улетели прочь, к более тихому местечку жуткого леса. Белки попрятались по дуплам, отвлечённые от дел неопознанным громким криком, нарушившим покой тихого воздуха. Джисон, плечами надавив, достал топор и ударил с замаха, вонзив его в плоть плеча путника. Истошный крик, сдавленное хрипение, а после покорное молчание – единственный ответ заблудшего. – Не трогай меня! Это мой дом, моя территория! Не трогай! – щёки обдало влагой и жаром, Хан не прекращал хаотично резать и бить уже истекающий кровью труп, теряя силы с каждым ударом. Охватившая паника не сходила, разум помутнел, тело сотрясало от внутренней дрожи. Он лишь лепетал, продолжая судорожно умолять. Топор упал на чёрно-бардовую землю подле бездыханного тела, рука хозяина его тряслась, не в силах держать инструмент более. Силы покинули ноги, а всю грудную клетку словно объяла холодная, вязкая и липкая тьма, заполняя лёгкие и сердце. Джисон упал прямо в собственном дверном проёме. Глаза увлажнились от сухости воздуха, но ни одна слеза не скатилась по пухлой щеке. Хан не смотрел на труп, обратив взор на свои руки – мозолистые пальцы мелко дрожали от напряжения и кипящего внутри, небольшие пятна крови на ямочке ладони, от стёкших с рукояти топора капель. Всё предыдущее время Джисон словно не дышал, только сейчас потеснив тьму в груди лесным воздухом, глубоко вдохнув. Горло засаднило, плечи потянуло усталостью, а спина напомнила о своей боли. Лесник наконец посмотрел на труп пару мгновений назад говорившего с ним путника – плечо разорвано, вся его одежда бордовая и насквозь в крови, грудь вся в коротких жутких полосах, голова завалилась на бок, от чего и щека его оказалась запачканной от кровавой земли. От дверей хижины лесника Хана по сухой земле тянется тёмно-красный след до его сарая. А в голове Джисона мысли сменяют друг друга, заводя "больной" и ржавый механизм. Сердце, как тоненькой ниткой, опутывала слабая тоска по единственной радости, которую он имел и оставил в родной деревне, но одурманенная сотнями других мыслей и страхом голова позабыла её и вела Джисона за собой целиком. Каждое утро Хан вставал и хватался за свой топор, чтобы потом весь день проходить в лесу и вернуться спокойно лишь в сумерках. "Не хочешь быть добычей – стань хищником". Если есть вероятность, что Джисона могут найти, значит нужно себя обезопасить самостоятельно. Когда Хан подумал об этом, тогда Ванцинский лес и стал опасен. Парень знал каждый закоулок "своей территории" на расстояние трёх миль и ежедневно обходил почти всё. И не дай Господь вам встретиться с ним на своей беспечной прогулке. Как сторожевой пёс, Джисон охранял свой дом чересчур надёжно. Лишь Луна и Солнце спокойно расхаживали по его лесу и наблюдали за его отчаянными, слабыми, потемневшими от крови, руками, что хватались за пустоту, ведомые страхом за свою никчёмную жизнь.***
Мальчик, сидевший возле бочки с подсвечником, всхлипнул. Девочка помладше, что сидела ближе всего к Гинаму, остекленевшими глазками пялилась на рабочие сапоги рассказчика. А самый старший парнишка в школе задумчиво глядел в сторону подвала, где сейчас, наверное, уже спит госпожа Хан. Безымянный окинул всех детишек холодным стальным взглядом и широко улыбнулся, видя в их бледных личиках подавленность. – Ну, что, вам страшно? Не хотите дальше слушать? – Гинам усмехнулся, глядя на перешёптывающихся девочек, одну из которых слегка потряхивало. Он вальяжно, с не присущей простому рабочему изящностью, уложил руку на колено, смахнув с ткани шаровар засохшую глину. Бойкий мальчик, хоть и тяжело переваривал уже рассказанные сказки, тревожно потирая кулачки, нахмурившись, едва ли не подпрыгнул на месте. – Хотим! – воскликнул он так громко, словно иначе мужчина просто уйдёт. – Подождите.. – тихо шепнула девочка у окна. – А если Хёнджин был грешным, а Чонин это знал, то почему его он не убивал? Он же ему ещё завидовал! Так просто к этому относился? – Хм.. – Гинам вновь ухмыльнулся. – Потому что Хёнджин его любит. Держи глаза шире. – Господин, пожалуйста, расскажите последнюю историю.. Вы обещали три! – вскрикнул Малыш Боки, сидевший на коленях старшей девушки. – Нет, я не хочу! Я пойду домой! – шмыгающий мальчик у бочки быстро поклонился и убежал, почти затушив свечу, хлопнув дверью. Комнату наполнил прохладны вечерний воздух, подгоняя мурашки. – Тогда последнюю историю выслушают только оставшиеся смельчаки? Не скажу, что она страшнее предыдущих, но эта история мне известна лучше остальных. Слушайте и будьте внимательны.***
Название деревни ускользнуло из памяти. Горы сокрывали деревушку от мира, огромная толща леса – единственный выход в мир, что никому неизвестен. Ли Минхо типичный трудяга, рукастый крестьянин, живущий на краю деревни. У него тёмные волосы пониже ушей, а волнистая чёлка иногда скрывает карие глубокие глаза, взгляд кошачий, холодный, ровный нос с еле приметной родинкой на крыле. Хорошего крепкого телосложения, руки сильные, плечи широкие. Вечно в старой льняной рубашке и рабочих шароварах. Завидный парень был бы, если бы не гадкий характер. Никто не называл его по имени, он никому не представлялся, угрюмо хмурясь, пожимая руку. Словно на весь мир озлобленный, но пока он работает, всех это устраивает. Ли и на лесопилке работал, и за скотом следил, и при церковном кладбище был дозорным, чтобы мёртвые из могил не выходили, и в трактире готовил отменное жаркое. Хотя если спросить "Кто такой Ли Минхо?" вам определённо ответят, что он охотник. Чаще всех других работ он ходил в лес за дичью. Вылазки его длились от половины дня до 7 лун. Но он иногда и вечерами и ночами пропадал на какое-то время, не принося добычи. Как и любой другой, иногда хочется ночку в трактире провести в компании вишнёвой настойки и грязной посудой. Второе – оплата за первое. В деревянном пабе душно, некоторые пьянчуги стоят в дверях, опираясь на резной косяк, будто проветриваясь. Свечная люстра под потолком медленно покачивалась, а огоньки трепетали от воздушных потоков. За столами во всю кипит жалкая деревенская жизнь – мужики громко хохочут, стукаясь тяжёлыми кружками с пивом, заигрывают с официанткой и сыном трактирщика, помогающего ей, играют в карты, агрессивно кидая на столешницы мятые карточки, горланят песни о волках, ведьмах и дальних горах. По всюду звенят серебряники, что посетители кидают друг другу, иногда слышатся короткие взвизги женщин, официантка всё бегает от кухни к залу, то и дело таская какие-нибудь закуски. Какой-то парень даже встал на стул и неразборчиво стал читать какой-то стих, поднимая вверх опустошённую кружку. В углу обжималась какая-то пара конюхов, которых Минхо иногда видал. Музыканты играли на лютне, рожочке, был даже барабан. Народ отдыхал и веселился, кому дело до того, кто моет посуду возле трактирщика, разливающего напитки. Минхо по факту тоже отдыхал – ещё пара тарелок и он пойдёт в зал, за дальний свободный столик у окна, пить свою заслуженную настойку. Из самого крайнего столика у выхода в углу ему прекрасно видно весь зал, каждого гуляку, а чуть отклонившись, можно и кухню увидеть. Ловкие глаза цеплялись за каждую пьяную рожу, влажную от духоты, отзывались на каждый мерзкий гогот. Нос сам собой морщился, а губы кривились в отвращении. Пальцы постукивали по сосновой столешнице в такт ускоряющейся музыке. Минхо размеренно дышал, провожая снующих в дверях с улицу в трактир и наоборот отдыхающих. Грудь обволакивала духота и вязкая сладость настойки. В ушах охотничьим горном гудело от общего шума и лёгкого градуса. К рукам прилила кровь, а с ней и сила. Молчаливый и нелюдимый гость никому не нравится, но так или иначе, на Ли никто не смотрел, кроме трактирщика и пары дам, стреляющих глазками в холодную стальную фигуру Минхо. Ему до них дела нет. За оконцами темнело, а музыка не стихала, градус не падал, голоса становились громче, а слова невнятнее. Уже начала наклёвываться драка – мужики не могут разобраться кто на чьи ботинки наступил. Ли усмехнулся, глядя как они сурово поднимаются на ноги, громко хлопая по столу так, что кухарка взвизгнула и стала любопытно подглядывать. Мужчина в одежде купца встал вместе с ними и, громко крикнув трактирщику "Мой кошель у тебя!", подмигнул и, брызжа слюной, стал с приятелями выталкивать бунтарей. Пляски, игры, азарт, грязные взгляды, пот и слюни, духота продолжились. Минхо чувствовал, как потеет его шея, почти ощущал, как поднимается жар, провожая взглядом на улицу ещё парочку драчунов. Дышать становилось невозможно, а злость всё быстрее закипала от вида пьяных уродов. Тело обдало мурашками от ночной прохлады, стоило Ли пересечь порог. Злобные крики, угрозы, стоны, воинственные возгласы и прочие звуки мордобоя уже во всю наполняли ночь шумом. Мужики махали кулаками, наклонялись, падали на пыльную дорогу, теряя силу в ногах от хмельного ветра в головах. Куча бунтарей с обоих сторон ссоры стояли перед трактиром и во всю проклинали друг друга, ругаясь и раздирая костяшки на руках. Минхо аккуратно обошёл очаг массовой драки, подходя к краю толпы. Пальцы похолодели, в уши задувало. Глаза внимательно скользили меж людей, ища удобный путь в сторону, руки сжались в кулаки, зубы стиснулись до скрипа. Всем своим нутром охотник напрягся. С края кто-то влепился в Минхо, стукнувшись плечом. Ли вздрогнул и потёр чуть ушибленный локоть. А вот неуклюжий мужик не скрывал свою боль и недоумение от столкновения. – Аргх! Изните.. Уфф.. – разбегающиеся глаза не могли найти Минхо, отделить его силуэт от остальной драки. Рослый мужчина в кожаной жилетке с меховой отделкой, похожий на знакомого охотнику резчика по дереву, схватился за голову. – Эк ты кто?! Ты за Хёка?! – он нахмурился, выставив кулаки. – А чего тут случилось? – почти участливо ответил охотник, отзывая подальше от толпы в сторону закоулка за трактиром. – Аа? Эт.. Драка! Этот урод Хёк Вону ноги отдавил! Ещё и должен ему давно! – отойдя от шумной кучи, мужик опёрся о стену трактира плечом, скрываясь вместе с Минхо в тени двора. – У него долгов, во! – Эээ.. знамо дело. А в честь чего пьянка? – юноша, выпрямив спину, стоял перед мужчиной. Ли сунул руки в карманы шаровар, наткнувшись пальцами на пустоту и лишь кусочком мела, о котором охотник уже забыл. – Дык.. это... бабу один из наших недавно завёл, вот и празднуем, – рабочий оскалил жёлтые зубы и тихо захихикал. Глаза его плавали от стены соседней лавки до лица собеседника. От мужика воняло дешёвым спиртом, самым убогим пивом, которое только могло производиться в деревне. Весь потный, в дорожной пыли, с пятнами от жирной курочки на штанах, волосы грязные собраны сзади в неаккуратный хвост, усы лохматые. Изо рта несло перегаром и чесночным соусом к курице. Омерзительно. – А ты... посудомойщик Джину? Там же тёлка была какая-то недавно.. ик, ой! – пьяница гнусно засмеялся. – Нет, ты перепутал, – Минхо поморщился, едва не раздавливая мел в кармане в кулаке. – Почему вы только пьёте, ублюдки канавные? – юноша выплюнул эти слова, как невкусный кусочек еды, едва не сбрызгивая их ядом. Мужчина перед ним стеклянно уставился в ответ. Повисла недолгая тишина, прерываемая руганью у входа в трактир, к которой присоединилась какая-то женщина. – Чего ты сказал?! – кулак не встретил лица Минхо, рассекая воздух. Рабочий яростно крикнул, ногой пытаясь лягнуть "обидчика". В говнище пьяный разум уступал слегка размягшему сознанию Ли, потому холодные мазолистые руки сильно сцепили потную шею быстрее, чем мужик успел снова найти притяжение в ногах. Грязные шершавые руки цеплялись за юношеские, не уступая в силе, Минхо вжимал в стену всё тело рабочего. Озлобленный оскал, хищный инстинкт, нездоровый блеск в чёрных глазах, пахнущие железом и животной шерстью руки, следы от крови кабана на рукавах и неосязаемый мстительный огонь, обжигающий сквозь кожу горло – последние вспышки в опьянённом и тлеющем разуме жертвы. Мужик хрипел, пытаясь поймать сквозь удушье хоть глоточек ночного воздуха, пучил глаза, что словно наливались кровью. А Ли дышал всё агрессивнее, растягивая лёгкие, как бы дразня угасающую в руках жизнь, ноздри его расширялись. Постепенно держать толстую потную шею стало проще, цепкие руки перестали пытаться схватить Минхо. Стоило жилке под пальцами перестать стучать, рту стенать, а ногам дёргаться, как Ли оттолкнул мужика от себя. Туша пьяницы повалилась на земь, поднимая дворовую пыль. Минхо судорожно дышал, в отвращении сморщив нос, и смотрела на жизнелишённого ублюдка. – Чего травитесь, если ваш яд не убивает? – Ли харкнул на труп и, обогнув лавку, ушёл домой. Ли Минхо рос одиночкой. Никто в деревне не мог знать, кто его отец. Свою мать он совсем не знал, но ненавидел людей за это – за то, что он не имел даже шанса узнать её. Госпожа была красивой женщиной, иначе в кого Минхо такой завидный юноша. Она была также мила, как глупа и не аккуратна. После рождения дитя прошло чуть больше недели, когда госпожа доверила сына своей подруге, церковной послушнице, и решила сходить в купальню. Поздним вечером девушку, только вышедшую из женской бани, подкараулили мужики, отмечающие конец сезона урожая знатной выпивкой, и мало того, что ужасно издевались над девой, так ещё и в порыве лишили жизни, ударив молотком по голове. Госпожа не успела даже дать имя сыну, а послушница не могла пристроить мальчика к себе. Долгое время беспризорнику позволяли жить в церкви с послушниками, но уже на счёте 14 зим за плечами парень стал бегать к местным ремесленникам и учиться работать. Он даже бегал в местную школу, чтобы знакомится с ребятами, не имея возможности учиться. Более всего парнишку жаловал нелюдимы старый охотник, который помер спустя недолгое время. Парень сам придумал себе имя, когда узнал, что оно у него быть должно. Но никому никогда не представлялся. Историю про свою мать Минхо знал с самого детства – его соседи, молодые послушники, часто говорили о неком безымянном мальчике, которого недавно к ним подселили, чью мать убили пьяницы так, что женщина даже имя дать не успела. Внутренне омерзение, чувство опасности и самогниения вызывал у Минхо алкоголь, а ещё большее презрение – забулдыги и то, чем становятся люди, напившись. Они виноваты в том, что Ли никогда не узнает о том, как его на самом деле зовут. Они виноваты в том, что воспитывали его работа, труд и жажда мести, уничтожения. Злоба кипела в крови, стоило Ли учуять вонь перегара. Охота помогала переживать эмоции, но... Зачем позволять гнили распространяться? Минхо чувствовал на себе долг лишать жизни этих червей, для которых бутылка пива – спутник жизни, верный друг, спасение или единственная цель. Они опасны. А как учил старый охотник, "Если ты видишь, что зверь опасен – либо беги, либо беспощадно убивай, пока не умрёшь" .***
– Эта история не страшная, господин, – буркнул бойкий мальчик, стоило Гинаму закончить. – Почему же? – Разве пьяницы не обычное для в Хатене? Наш сосед всегда колотит собаку свою, когда напивается, – рассказчик презренно нахмурился и покачал головой. – Ты не поймёшь этот страх, Гу, пока не столкнёшься с ним, – глянув в маленькое низкое окно, Гинам поднялся с места и потёр спину. – Не буду вам больше про охотников рассказывать, раз вам не интересно. – Постойте! – парень в углу звучал слишком громко для тихой ночи. – Вы знали Ли Минхо, господин? Он был вашим другом? Прямой нос парня и аккуратная стрижка с чёлкой указывали на хорошее происхождение (этот парень выглядел образованнее детей из очевидно более бедных семей, однако родителям, видимо, очень не хочется, чтобы сын сидел дома, поэтому он просиживает вечера тут), а проницательный взгляд, молчаливость и точные мысли на острый ум. Подобный вопрос сбил Гинама, но на размышления тот отдал себе лишь секунду, снова направляясь к выходу. – Нет, Сынмин. Он был моим врагом. В помещении стало холоднее от севшего голоса рассказчика и приоткрывшейся двери на улицу. – А.. господин.. – робко обратилась черноволосая девочка с родинкой на щеке. – Вы говорили, чтобы мы хорошо подумали над историями. Вы сказали они связаны. – Охотники убивают людей, вот и всё! – девушка с малышом Боки на коленях нахмурились, чем вызвала смешок у Безымянного. – А чем различаются? – Гинам вскинул бровь. Тишина стала почти осязаемой, когда подал голос Сынмин. – Мотивы?.. Гинам в ответ лишь перешагнул порог и захлопнул за собой дверь, оставляя детей в прохладе размышлений.***
Ванцинский, Гелофский и Хатенский леса имеют между собой совсем тонкие, почти не ощутимые границы, несмотря на большую протяжённость последнего. На стволах деревьев в любом из них можно заметить зазубрины или крестики, нарисованные мелом, но обычного человека они никуда не приведут, кроме как к смерти. Зато намётанный лисий глаз и безумные инстинкты охотника всегда найдёт по ним выход к старой избе с колодцем, окружённой капканами. Это место пахло жестокостью, кровью, мясом и сыростью одиночества – здесь никто не жил, до такой глуши не дойти просто так. Однако Безумец настоял на том, чтобы это место оградили ловушками от остальных людей. Высокие и старые сосны сокрывали от Луны и Солнца грехи, что вскрывались под крышей этой избы и прятались на дне колодца. Тихая глухая ночь, в лесу сумрак, лишь иногда сквозь шапки деревьев пробивался настойчивые лучи лунного света. Ветки под чьими-то шагами трещали всё громче. Хрясь! Раздался металлический лязг захлопнущегося капкана и тихий смех, который словно успокаивал испугавшийся воздух. Пахло одновременно ночной свежестью леса и железной смертью. Трава приятно хрустела, холод пролезал под рубашку в саму кожу, а нос улавливал слабый неприятный запах гнилого мяса из колодца. В окошке избы подрагивал свет свечки, слышалась лютня. Хан Джисон сидел на скамье, сведя колени, и вжимался в стену, глаза его, пуговички чёрные, нервно глядели лишь в окно. Когда раздался звон капкана, а после смех, ему словно стало проще дышать – напряжение покинуло тело, сердце перестало тревожно трепыхать. Дверь открылась, тонкие пальцы перестали перебирать струны тоскливой мелодии, глазам предстал статный парень в грязных шароварах и льняной рубашке, тёмные волосы его чуть ниже подбородка, пряди передние струйками прибраны за уши, в чёрных зрачках играет подобие приветливости. С грохотом он бросает на деревянный пол закрытый капкан, что держал в руках, и грабли, которым разряжал ловушку, видимо. Лисьи глаза вновь вернулись к лютне, а их обладатель лишь коротко кивнул в приветствие пришедшему. Ян Чонин ещё не полностью доверял Джисону, поэтому оставаться с ним наедине было... напряжённо. Зато Хана, очевидно, печальная мелодия, что Святой играл, очень успокаивала, заставляла мурлыкать под нос какие-то слова старой забытой колыбельной. Пухлые губы Безумца тронула улыбка, когда Минхо вошёл и сел за стол, по привычке стряхивая пыль со штанов. – Безымянный долго сегодня чего-то... – Ян выразительно посмотрел на Ли, поджав губы. – Детям страшилки рассказывал, былинные, – коротко хмыкнув, юноша расстегнул верхние пуговицы рубашки. На столе перед Чонином стояла бутылка красного вина, свечка, чьи слёзы уже растекались по столешнице, лежал нож, тряпка с бордовыми пятнами и мел. Черти от слабого огонька плясали в его бездушных глазах. Раздражённо шикнув, Ян откладывает лютню в сторону и отглатывает из горла немного вина. – Дети ночью долж.. – Былинные? – перебивает Джисон. Лицо его было необычно спокойно, вид старой любви не тревожил сумасшедшее сердце. Только плечи Хан сводил по привычке, но тело его было расслабленно, спиной он опирался в стену. – Да, как бы действительные страшилки. Про трёх охотников. Из Ванцина, Гелофа и, ой, как неловко, забытой деревни, – на эти слова Чонин вскидывает брови и усмехается. Безымянный улыбнулся и облокотился о стол. – А.. про нас? Ты про себя рассказал? – глаза Безумца округлились, кулаки сжались. – Я не дурак, Ханни. Да и дети не поймут, даже если я прямо скажу. Это же "байки".***
Ли Минхо – парень с невесёлой судьбой. Родился и всю жизнь рос в деревне Хатен, детство провёл в церкви среди священнослужителей. Мать не успела дать ему имя, её убили пьяницы спустя неделю от рождения мальчика, из-за чего парень именовал себя сам. Заимел прозвище Безымянный, Гинам. Единственным другом его был сын молодой домашней учительницы местной школы – Хан Джисон. Этот парень с большим трудом шёл на контакт, но трагичная судьба Минхо так его потрясла, что он почувствовал в Гинаме родственную душу. Парни часто запирались в подвале дома Хан (по совместительству школы) и болтали подолгу пока госпожа Хан не выгонит. Джисон рассказал Минхо о том, что собирается сбежать и в каком направлении. Спустя время они общались посредством записок, что оставляли друг другу в дальних уголках леса, в котором оба прекрасно ориентировались. Ли знал причины побега и потому шутки ради иногда называл друга Безумец. Однажды трактирщик послал Минхо добыть побольше мяса, так что Ли пришлось уходить далеко в лес, надолго. Дальние глуши привели охотника к Гелофскому лесу. В такой же сезон охоты. И, естественно, Ян Чонин смог довольно быстро найти в хитром прищуре Безымянного похожий на свой грех. Леса будут пропитаны кровью, колодец будет пахнуть гнилью, люди будут пропадать, пока на этих землях хозяйствуют Безумец, Святой и Гинам. Пока дети боятся баек о трёх охотниках.