Râler

      Агата Акром соткана из жалости к себе, упрямства и гордыни.       Она безумна, непоседлива, комочком катится по шелковым простыням, рвет ткань тонкими пальчиками, выжигая на них полосы, давит своим присутствием до хруста в костях.       Волосы спутаны, ширмой закрывают обзор на девчачье лицо, но он содрогается: взглядом приковывает к месту, проклинает всех и вся за клевету, мертвым блеском в зрачках сдирает кожу на шее. Рот противно булькает обиду, вырывая из глотки протестующий крик, уже осипший из-за постоянства:       — Я не виновата! Я не жульничала! Скажи им, Лорога!       Ловентон застывает, прерывает контакт кашлем, не смея оставаться более в тесной клетке девы.       Мальчик знает: она действительно не виновата в своей эрудиции, в том, что зубрит сигилы на ходу и талантлива от природы — кистью взмахивает, точно перо на ветру танцует, вихрем вздымается ввысь, опаляет чернилами скулы неба, дотягивается до звезд и обмакивает кончик серебряным порошком.       Мальчик знает, потому что сам пустил сей слух среди зевак, шепнув несуразицу: «она, должно быть, смухлевала. Невозможно в таком возрасте владеть подобным мастерством, этому учатся годами»       Маги клюнули на ложь, как птицы зерно: яростно, с треском и свистом, давясь чрезмерной завистью к девчонке Акром восьми лет отроду.       И пусть гнусный стыд таится в подкорке сознания, с языка песней струится одна сплетня за другой — его уже не остановить от трепетного вкуса злости этой особы.       Словно долька фрукта тает на кончике, волной скатываясь по деснам и отдавая нотками сочного нектара, он смакует ее поражение, и, как порядочный злодей, утоляет свою беспомощность в мастерстве, довольствуясь ее шатким положением и теперешним статусом в семье.       С годами Лорога задумывается о своем поступке, корит за детскую жестокость к той, с кем дружил несколько лет в Ателье и кого очернил перед собственной матерью, заглушает жжение в груди учебниками и усмехается от недостатка и крупицы тех знаний, что владела она.       Указатели плыли под натиском чернил и дырявили тонкий слой бумаги, глифы искривлены из-за нервного тика у пальцев, сигилы упорно не смыкались браслетом, вычерчивали овал вместо положенной монеты. Лорога безжалостно сминал листки, терялся в пространственно-временном континууме, не отличал сон от яви и при восклицании нового соседа по комнате и не обратил должного внимания на фигуру некогда подруги.       Морская зелена придает контраст ее глазам-орхидеям, ярким пятном затмевая обзор на столовую. Волосы подрезаны коротко, скручены, кончики гладят блеклые щеки, осанка прямая, шаги тихие.       Она столь незаметна своим спокойным нравом, что его передергивает, но оторвать взора от темной макушки и колпака с кисточкой не способен.       Ловентон сеет зерно сомнения в девочке из Ателье Агаты, понижает голос до шепота, под кожей его тонко струятся мурашки, приятно щекоча.       Лицо подруги омрачено, в зрачках проглядывается сильный, как буран бьющий ставни, страх, она убегает от них на носочках, и пусть в душе клокочут извинения, Лорога держит лицо искусителя до последнего.       Иначе маска, что так долго собиралась по крупицам на его лице, треснет, и он сорвется от боли в груди, выкрикивая несусветную чушь про безответную симпатию.       Тянулось сукнами на груди, распуская почки при каждом ее появлении и оставляя осадок вкупе с неугомонной болью в районе солнечного сплетения, било наповал своей кроткой красотой и талантом к созданию магии, выводило на отчаянный вопль в сознании. С годами он перерос в бушующий шторм, не смыкался сутками напролет, принося тяжесть и усталость.       От этого он каждый день неустанно делал замечания всем, бурчал под нос упреки, по любому поводу спорил и взрывался. До повторной встречи с Агатой.       На сей раз оставили униженным и возмущенным уже его, Лорога, персону, поставив факт сомнения в его словах и возвысив Акром до пьедестала почетных дарований этого фестиваля.       При смешении в палитре оттенков зависти, едкого нрава со смущенностью и внутренними комплексами неполноценности, на холсте получится изумительный лик нахального заносчивого юного волшебника.       Автопортрет пустослова — Лорога Ловентона.       Прячась в шатре, он тер щеки неустанно, бубня об оскорблении человеческого достоинства. Кисточник на его подергивания не реагировал, обвивая шею мехом и утыкаясь в висок противному мальчику.       Влага обжигала ресницы, нос онемел от давления, губы тряслись в судороге.       Мальчик взвыл, утыкаясь в колени лбом, закрывая шторкой-каре обзор на лице.       «Так глупо… Это так глупо…»       Если столь сильное чувство симпатии и существует, то оно отдает вкусом горечи и приступами удушья, наполняя легкие интоксикацией от чернил.