soulmates never die

Объятья длятся жалкие секунды, но бархатный шёпот в ухо успевает пробить её дрожью с головы до ног: — Это всё благодаря тебе. Юля выглядит такой сильной и уверенной, что дыхание от восхищения перехватывает. Тине уже давно привычно задыхаться рядом с ней: четвёртый год пошёл, а не отпускает ни на миг. Въелась под кожу, растеклась по венам, сердце забрала так, будто всегда оно ей принадлежало, — и никуда от этого, видимо, уже не деться. Тине и не хочется. Ей большая сцена так идёт, но для Тины это никакое не открытие: всегда говорила, что Юля целого мира достойна и даже больше. Ей смешно думать, что она для Юли — пример, ведь в её голове роли распределились с точностью наоборот. А Санина, кажется, даже не понимает, кто тут чья фанатка. Она очаровательна в своей простоте: совершенно не осознаёт, насколько уникальна. Тину это притягивает сразу, и она будто цель себе ставит — заставить её увидеть себя такой, какой сама её видит. Юля краснеет, смущается, говорит:  «Да брось ты», а Тина не сдаётся. Весь их путь в её памяти до мельчайших подробностей задокументирован, и она бережёт их историю как сокровище, не зная, в какой момент она может подойти к концу. Вот они стоят перед камерами, впервые вместе, соприкасаясь плечами; Юлю от волнения трясёт, и она почти не дышит. Тёплые руки прижимают её к себе и гладят медленно и нежно: «Разреши мне себя почувствовать, и я обещаю, что пойму». Вот Тина протягивает ей руку, помогая спуститься со сцены, и в синих глазах видит восторг и благодарность. Аплодисменты оглушают, и сердце бьётся как сумасшедшее: они сделали всё идеально, потому что иначе быть не могло. «Без тебя, Юлечка, ничего бы не вышло». Им задают вопросы, требующие вполне конкретных технических ответов, но отвечать не хочется. Хочется сказать всему миру, но чтобы услышала она одна, и слова вылетают сами собой: «Единственная, в кого я готова быть влюблена». Она не врёт. Она не может принять решение, и Тина искренне не понимает, как она может хоть на секунду в себе сомневаться. Она слушает все доводы 'за' и 'против', но ничего толком не слышит, потому что очарована румяными щеками и Юлиным искренним доверием: ей правда важно именно её мнение. «Думаешь, у меня получится?» «Я уверена, что у тебя получится всё, чего ты захочешь». Юля растрёпанная и перевозбуждённая, всё ещё в образе, но не спешит переодеваться. Хлопает дверью гримёрки и прижимается к ней спиной. Им даже говорить не нужно, но она всё-таки говорит: «Знаешь, даже если бы мы не прошли дальше, я счастлива просто от того, что ты была сегодня со мной». Тина смотрит на её горящие щёки и внутренне кричит на саму себя, запрещая касаться. Иначе катастрофа. «Я буду рядом столько, сколько позволишь». Не только на паркете или сцене. Они держатся за руки до неприличия долго, но оторваться кажется невозможным. Кофе на столе давно остыл и, кажется, они к нему даже не притронулись. «Ты знаешь, что была в моей жизни и до нашего знакомства? Всё ещё не могу поверить, что ты сидишь на моей кухне, а не смотришь с экрана старого телевизора». Она бы ответила, что с радостью провела бы на этой кухне всю свою жизнь, но нельзя. Поэтому шутит: «Только не говори, что выросла на моих песнях». Объятья — единственное, что остаётся. Её объятья — единственное, что возрождает желание жить. Она плачет, зарывшись лицом в тёмные волосы, и чувствует такие же горькие слёзы на своём плече. Слова никак не формулируются, в голову лезет только давно обдуманное и окончательно принятое «я люблю тебя», сдерживаемое из последних сил. Сдержаться необходимо, потому что рушить — это не про них. Про них — беречь. «Слава богу, ты рядом» «Мы рядом». Юля пишет ей сразу, как узнаёт, и это ни капли не удивительно, но до безумия тепло. «Тина, меня выбрали! Я счастлива и в ужасе!» Тина радуется за неё больше, чем когда-либо радовалась за себя. Она знает, что от ответа на Юлиных щеках появятся ямочки. Она представляет их себе с живой точностью, отправляя: «Никто не справится лучше тебя. Я невероятно тобой горжусь». «Благодаря тебе» Она теперь совсем другая: стала заметно взрослее, держит гордо осанку, не пересчитывает нервно собственные пальцы; в глазах — не тревога, но мудрость и какое-то доступное лишь немногим глубокое понимание действительности. Тина помнит её разной, но любит любой. Потому что кое-что всегда остаётся неизменным. То, как Юля на неё смотрит. В этом взгляде всё: и искреннее восхищение, и хрупкая нежность, и благодарность, и — безусловно — любовь. Словно совершенно неважно, сколько ей лет — пятнадцать или тридцать; неважно, кто она — никому не известная девчонка, поющая в барах, или рок-дива, разрывающая главную сцену Европы; ведь в любой своей роли она не забывает о главном — о том, кто её вдохновил и всё это время был, — иногда осознанно, иногда нет, — но рядом. Тина смотрит в её яркие живые глаза, и ловит себя на мысли, что те самые три слова не вертятся на языке. Не потому что это не правда, а потому что она вдруг понимает яснее, чем когда-либо — слова эти уже были сказаны ими обеими десятки раз. Может, не прямо. Может, не так, как в классических романах. Но, возможно, им так и не нужно, ведь они — попросту вне системы любых координат. Прежде чем Юля скрывается за дверью, спеша на репетицию, Тина отвечает, как всегда, абсолютно искренне: — Я всегда в тебя верила и верю, Юлечка. И ей тоже нужно идти, и она идёт, зная, что совсем скоро они вновь окажутся рядом, — пусть на несколько минут, пусть на всю жизнь. И, наверное, их история всё-таки не может закончиться. Потому что они вне пространства и времени. Потому что им неважно, как это называть. Потому что они родственные души, связанные случайностью, но неслучайно. И это то, что не под силу отнять никому.