"Люди"

"—Иногда можно не знать человека лично лишь по причине близкого общения. Разговариваете много, но вовсе не знаете, кем на самом деле является ваш друг. Может, он только сидит с заинтересованным выражением лица, а вас не слушает или вовсе проклинает? Хотя, первое будет хуже второго, на самом деле. Честно, я сам, бывает, страдаю подобным пороком, хотя это в основном из-за того что я часто уступаю и бываю забывчив. В эти моменты я злюсь на самого себя. Но когда друг начал ставить меня на второе место, прикрывая это традициями и не слушать после то, что я говорю, отвлекаясь на другие дела, которые обычно не имеют весомой важности (например, взять и нахально отвести взгляд или отвлечься на сестру, на которую он смотрел секунд пять назад) и пропуская большинство моих слов, я начал говорить, что ничего не было интересного. Однако называть чужие дела неважными было и правда невежливо, очень. После этого я стал убеждаться больше, что люди крайне эгоистичны. Даже я, раз стал высказываться о добром друге в таком ключе. Однако это завершило полностью мысль о том, что люди, обличившие себя перед друзьями, многое не знают друг о друге. Очень много друг о друге знают враги, ведь это крайне выгодно. Однако всë они ищут только в плохом ключе. Скажу по секрету, у меня не было прямо заядлых врагов. Ни во дворе, ни в школе, ни на работе, ни даже в обществе. Думаю, из-за этого у меня появились некоторые проблемы с идентификацией своей личности. Никто не мог, да и вряд ли даже хотел стать моим врагом. Я не умею злиться правильно или яростно кричать, не могу манипулировать. Иногда мне кажется, что если бы не эгоизм и не желание быть одним из лучших, не желание добиться успеха... Я бы не выжил в этом мире, раз даже не могу нажить врагов в нашем общем понимании с этим человеком. Другое дело люди, знавшие друг друга только по стилю письма. Не знавшие лично, даже не списывающиеся... Такие видят друг друга со всех сторон, всех. Здесь больше подойдëт серая мораль, ведь через книгу можно понять многое о авторе, через музыку услышать, а через картину увидеть. Нет ничего, что могло бы сделать его только плохим или только хорошим. Нет такого. Вовсе." — задумался Лев Николаевич. Он думал много. О морали, о мире, о людях. По крайней мере, когда речь зашла про последнее, Толстой думал о Достоевском. Он был его фанатом, чуть ли не боготворил, как помнил из жизни. Помнил, что они не были знакомы. Большинство воспоминаний, не затронутых чернилами, были о таком человеке, как Фëдор Михайлович. О его произведениях, которые он любил перечитывать от скуки. Помнил и последние свои написанные слова о нëм: "Как бы я желал уметь сказать все, что я чувствую о Достоевском. Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним; и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек." Хоть они и были очень разными, были с невероятно несовместимыми взглядами на жизнь, они были близки. Да и что таить, когда они встретились... Толстой был так счастлив, что просто невозможно описать. Думается, такого лица не было даже у самых преданных поклонниц творчества Достоевского, когда они встречали его лично. Сейчас тëмноволосый старается отцепить голубоглазого своим холодным выражением лица, но это было тщетно. —Ну Фëдор Михайлович, ну пожмите мне руку! — всë доставал своими упрошениями Лев. И только чтобы увидеть счастливое лицо. Только ради этого сын Михаила пожал ему руку, которую Николаевич начал жать с еле сдерживаемым манерами чувством пленительного восхищения. "—Я так боюсь Вас потерять вновь, только найдя встречи с Вами..."