***
Казалось бы, отныне сомнениям в голове Серёжи не место, не сейчас, когда у них с Игорем всё так хорошо складывается. Понемногу, осторожными шажками, но так правильно, что он чувствует себя неприлично счастливым, и чувствовал бы ещё больше, если б мысли его не переключились на что-то другое. Это «другое» Серёжа наблюдать не любил, но избегать, увы, не получалось: то и дело вылавливал отражения в стекле, видел собственные фото с очередного душного мероприятия, важной презентации, и видел в зеркале, в те нечастые моменты, когда всё же приходилось в него смотреться. И вид собственного тела вызывал всё ту же реакцию — хотелось отвернуться. Раньше Серёжа и с ним свыкался: ну, подумаешь, ладно, ему и так комфортно, какая вообще разница, но стоило ему увидеть Игоря… Поближе, как это стало беспокоить гораздо больше. Какие-то несовершенства острее бросались в глаза, отчего Серёжа с удвоенной неприязнью смотрел на свой впалый живот, выпирающие рёбра, будто видел не половозрелого мужчину, а нескладного подростка, которому предстоит пережить период нелепости тела. У Разумовского этот период длится до сих пор. И бледные пятна, разбросанные по всему телу, точно с издёвкой… Серёже остаётся кусать губы, украдкой смотря на Игоря, и вид его мышц, перекатывающихся под тканью футболки, того, как он, по полюбившейся привычке, чмокает рыжую макушку (а особенно — факта, что для этого ему нужно наклонить голову), жар мгновенной волной проходится по всему телу, до кончиков пальцев, отдаётся внизу живота, и тогда Разумовский чувствует себя не только счастливым, но и самую малость сумасшедшим. Он, правда, не догадывается, что Гром, вообще-то, видит всё. И то, как Серёжа зажимается, стоит обнять его покрепче, как нехотя смотрит в зеркало, с каким неизменным смущением стаскивает с себя толстовку, и как прячет затуманенный удовольствием взгляд… Да, Игорь всё видит, и вовсе не собирается оставлять это так, как есть. Будет убеждать Серёжу в том, какой же тот прекрасный, прибегая, правда, к не совсем привычным способам, решая, в первую очередь, делать это физически. Как сейчас, например. Серёжа обхватывает лицо Игоря, то ли притягивая к себе ещё ближе, то ли пытаясь чуть затормозить, чтобы попросту не распластаться под таким напором. Гром его, видимо, слушается, а может, и вовсе меняет тактику — отрывается с громким выдохом от чужих губ под тихий стон парня, на что, усмехнувшись, чмокает напоследок перед тем, как атаковать шею. По-другому и не назовёшь: щетина то и дело царапает чувствительную кожу, оставляет розоватые следы и лишь добавляя ощущений к кусачим поцелуям. Разумовский вновь стонет, также негромко, на что Игорь лишь усмехается про себя — ничего, всему своё время, Серёжка ещё успеет порадовать его своим голоском, нужно просто найти подход… А уж кто, как не Игорь, знает, как именно? Он выцеловывает шею, попутно сминая бока, забираясь под футболку, с наслаждением впитывает дрожь чужого тела; отстраняется, молча тянет ткань вверх, и Серёжа его, конечно, понимает, торопливо выпутываясь из ненужного предмета одежды. Его руки застывают, словно Разумовский хочет по привычке прикрыться, спрятаться, только Игорь не позволяет: бережно обхватывает запястья, прижимает руки к кровати, и почти сразу же отпускает, уверенный, что Серёжа послушается. И он слушается — не закрывается, но руки без дела тоже не оставляет, укладывая их Игорю на шею. Тот улыбается коротко, и в следующий момент склоняется над телом, накрывая губами затвердевший от возбуждения сосок. Серёжа непроизвольно вскидывает бёдра, насколько это получается, будучи почти придавленным к постели чужим весом; всхлипывает, зарывается Игорю в волосы на затылке, того предсказуемо ведёт — чуть сбивается с темпа ласк, но вскоре возвращается, принимаясь за второй сосок, легонько прикусывает, лижет, срывая с чужих уст тонкий стон. -Игорь, Игорь, я… — Разумовский снова дёргается, пытается выпутаться, чтобы подарить ласку в ответ, тоже поцеловать, довести до экстаза одними лишь губами… Игорь это понимает, но сделать не позволяет: в другой раз — обязательно, а сегодня всё для тебя, хороший мой. Гром, напоследок потеревшись колючей щекой о грудь, выпрямляется, стаскивает с Серёжи штаны вместе с бельём. Тот, не ожидая такой прыти, сводит ноги почти инстинктивно, но стоит Игорю ласково погладить кожу, провести руками от коленей к бёдрам, то открывается покорно, надеясь, что мужчине не заметно то, как он дрожит. Игорю заметно, но он, конечно, молчит, продолжает гладить ноги, внутреннюю сторону бедра, чуть сжимая нежную кожу и дразняще пробегая пальцами совсем рядом с пахом, но никак больше не касаясь. Серёжа дышит тяжело, прикрыв глаза, замирая в мучительном ожидании, как вдруг Гром произносит вкрадчиво: -Давай-ка тебя перевернём. Серёжа невольно чувствует облегчение в какой-то степени — ему, не смотря в глаза мужчины напротив, будет куда легче расслабиться, он себя знает, потому и разворачивается довольно резво, укладываясь на живот, чтобы потом приподняться на колени и опереться на локти. Гром не заставляет себя ждать. Оглаживает спину, ласково надавливая на позвонки, и с придыханием опускает ладони на ягодицы, чуть сжимая упругие мышцы. Вид — головокружительный, как и всегда, но он специально медлит, растягивает ласки больше, чем обычно, ведь сейчас это необходимо. Разумовский, кажется, успевает даже заскучать, потому поднимает взгляд и по-настоящему столбенеет — прямо напротив кровати располагается зеркало, в котором и он сам, и Игорь, нависший над ним, отражаются просто прекрасно. Игорь отрывается от созерцания изгиба его поясницы, тоже смотрит в зеркало и подмигивает, поймав Серёжин взгляд. Отпускает его задницу и, наконец, раздевается сам, пока Серёжа продолжает наблюдать за ним через отражение, всё ещё находясь в какой-то фрустрации. Ещё бы — его всегда завораживал вид Игоря, а вид раздевающегося Игоря — тем более… Как постепенно оголяются сильные руки, крепкий пресс, то, что ниже… Разумовский прикусывает губу, румянец обжигает кожу кипятком: Гром был внушительным везде, и эта мысль отдаёт сладкой дрожью в паху, но стоит ему увидеть в зеркале себя, как вместе с возбуждением приходит и смущение, снова хочется прикрыться, уткнуться лицом в подушку, не видеть. Отбросив последний элемент одежды в сторону, Игорь пододвигается ближе, снова гладит по спине, второй рукой опускаясь ниже, к ложбинке между ягодиц. -Сейчас покажу, какой ты красивый, — хрипит Гром, и возбуждение затапливает у Серёжи все остальные чувства. Он порывается что-то сказать, но вместо слов с губ слетает только растерянный стон — Игорь, оглаживая колечко мышц смазанными — и когда только успел? — пальцами, проталкивает сразу два, немного, буквально на фалангу, но Серёжа уже хнычет, комкая в руках простыню, умоляя о большем, вызывая беззлобную усмешку. Гром даёт ему то, о чем парень так просит — бережно растягивает сначала двумя, оглаживает мягкие стенки, пока не задевая чувствительную точку, но стоит ему ввести третий палец и войти чуть под другим углом, по телу Разумовского опять проходит ощутимая дрожь, на этот раз — от наслаждения, он подаётся бёдрами назад, желая получить ещё. -Какой жадный. Потерпи немножко, сейчас сделаю тебе хорошо, — Игорь чуть резче толкается пальцами, у Серёжи почти глаза закатываются. Хочется сказать, что ты уже делаешь так хорошо, что невозможно просто, но на связные слова он уже не способен. Гром в скором времени добавляет ещё палец, и Серёже выть хочется, пусть он и понимает, почему его готовят так долго. Пальцы попадают по простате через раз, и когда после очередного толчка Игорь окончательно выходит из его тела, Разумовский из последних сил приподнимает бёдра, за шумом крови в ушах почти не слыша шороха за спиной. -Разведи ноги пошире, — просит Игорь, устраивая руки у него на талии, отчего Серёжа кое-как сдерживается от восторженного скулежа, послушно разводит ноги сильнее, ощущает, как крепчает хватка на его теле, но главное — как в него с натугой входит тяжёлая головка. Гром склоняется ниже, почти прижимаясь к его спине, покрывает поцелуями всё, до чего может дотянуться — загривок, плечи, лопатки, отвлекая от не самой приятной части, как бы вновь обещая — ещё чуть-чуть, давай. Серёжа жмурится, жмурится и от поцелуев, и от ощущения, как его постепенно растягивает член, куда больше, чем пальцы, горячий даже через латекс, снова стискивает пальцами простыню, чувствует каждый миллиметр, и когда Игорь наконец прижимается лобком к ягодицам, войдя полностью, замечает, что всё это время не дышал. От распирающего изнутри чувства хочется развести ноги ещё, или самому податься вперёд, снимаясь, чтобы получить хоть какое-то движение, потому что Игорь, так замечательно вжавшийся в него, замер, тяжело дыша, наверняка тоже переживая головокружительные ощущения. -А теперь, Серёжа, — он с новой силой сжимает его талию, -Смотри внимательно и не отворачивайся. Серёжа успевает набрать в грудь побольше воздуха, но ничего не сказать, так как в следующий миг Игорь, переместив руку, подхватывает его под животом, вздёргивает на колени и крепко прижимает спиной к себе. Разумовский по инерции вцепляется в обхватившую его руку, поднимает взгляд и опять замирает. Представшее зрелище затапливает стыдом и возбуждением в равной степени — сам Серёжа с покрасневшими от поцелуев губами, не менее зацелованной шеей и вздымающейся от тяжёлого дыхания грудью; торчащий член с потемневшей головкой так и сочится смазкой, а крепко обхватившая поперёк живота рука так контрастирует с бледной кожей, что наталкивает на самые неприличные мысли. -Игорь, я… — Серёжа срывается на стон, чувствуя долгожданные толчки: Игорь двигается с небольшой амплитудой, чтобы постепенно, как обычно, набирать темп, и под конец уже вбиваться до дрожи в напряжённых бёдрах, -Я не смогу, когда так… -Почему же? — поцеловав его в плечо, Гром тоже смотрит в зеркало, и от его тяжёлого, тёмного взгляда у Серёжи опять сбивается дыхание, -Такой красивый мальчик, как на такого можно не смотреть, — он нежно оглаживает линию челюсти, не переставая совершать толчки; проходится кончиками пальцев по губам, мимолётно касается шеи и укладывает руку на бедро, пока сжимая едва ощутимо. Серёже уже сейчас много. Он всё-таки начинает постанывать, сжимает Игореву руку, вздрагивает от горячих губ на загривке, то и дело сменяющихся зубами. В какой-то момент глаза невольно застилает пелена слёз, он жмурится, чтобы их сморгнуть, и не решается снова посмотреть в зеркало. Гром реагирует тут же — мигом сбавляет уже приличный темп, возвращаясь к поддразниванию, кажется, что вот-вот остановится, пусть и самому уже невмоготу, судя по хриплому дыханию, опаляющему Серёжино ухо. -Нет, так не пойдёт, — он в самом деле останавливается, Разумовский протестующе стонет, -Давай, открой глаза, ты же хочешь, чтобы я тебя взял. Так, как ты любишь, как я люблю, чтобы у тебя ноги дрожали, чтобы без рук кончил, ты же это умеешь, я знаю, — он трётся подбородком о висок, склоняется ниже, прикусывает ушную раковину и шепчет, -Ну же, Серёженька, тут только мы с тобой, а я так люблю на тебя смотреть, теперь попробуй и ты тоже… Серёжа, ко всему своему стыду, всё-таки всхлипывает, но разлепляет глаза, взгляд фокусируется, а низ живота обдаёт новым приступом жара. Игорь прижимается к нему близко-близко, такой сильный, мощный, прямо за спиной, и Разумовский чувствует себя практически беспомощным в больших руках, обхвативших его крепко, буквально не давая и кроху инициативы перехватить. Только сейчас Серёжа понимает, почему же обуявшая Игоря страсть не дала им дойти до жилой спальни — у Разумовского в комнате нет ни одного зеркала, ему ни к чему, а здесь, в одной из гостевых спален, обычно пустующих, зеркало стоит так удачно, прямо напротив кровати, чем Игорь по случайности, а может, и напротив, умышленно воспользовался. -Умница, — Гром целует за ухом и возобновляет толчки, -Только посмотри на себя, какой ты замечательный, жаждущий, так и хочешь, чтобы я был в тебе, таком узком, горячем, — он срывается на стон, особенно удачно толкнувшись, стискивает Серёжу крепче, -Ты знаешь, какой тесный? Ну конечно, не знаешь… В тебе так хорошо, я каждый раз почти возношусь, когда вхожу, просто охрененно… Серёжа стонет высоко, отцепляет одну руку, обхватывает член, уверенный, что ему хватит пары движений, чтобы кончить, но удовольствие лишь распаляется от скользящей по органу ладони. Игорь всё ускоряется, хриплые выдохи перемежаются с порыкиваниями, и у Разумовского от такого волосы дыбом встают, добавляя ещё ощущений, хотя он и так чувствует себя далёкой звездой, что вот-вот взорвётся, ослепит своим светом всё вокруг. Он всё ещё не отрывается от зеркала, несмотря на топящий стыд, от которого пальцы на ногах поджимаются, смотрит, переглядывается с Игорем — тот улыбается абсолютно раздолбано. -Видишь, какой ты старательный, — его ведёт не меньше, судя по тому, как из обычно скупого на откровенности Грома так и лезут слова, -Такой маленький, а принял мой член целиком, словно ты специально для меня и создан, чтобы только я мог так заставлять тебя стонать, кричать, плакать… — он вдруг опускает руку ниже, давит на низ живота, усмехается из последних сил, -Потрогай, давай, почувствуй, насколько я в тебе глубоко, как же хорошо ты меня принял, какой молодец. Разумовский, плохо соображая, слушается, трогает себя рядом с ладонью Игоря и не может поверить — под кожей едва ощущается бугорок, значит, правда так глубоко, что можно не только внутри чувствовать… Этого осознания становится достаточно, чтобы подвести Серёжу к грани: он стонет, даже скулит, дрочит себе быстро, даже запястье начинает болеть, пытается не сбиться с ритма, ведь весь трясётся от того, какой темп берёт Игорь — обнимает медвежьей хваткой, на бедре точно останутся синячки, вбивается, почти не выходя, давит изнутри так, что их обоих не хватает надолго. Оргазмом выламывает, по ощущениям, до хруста в позвоночнике. Серёжа ещё проводит пару раз по члену, продлевая удовольствие, и обмякает, глубоко и тяжело дыша. Гром, лениво толкнувшись несколько раз, осторожно выходит, но Разумовский всё равно немного морщится, ощущая, как член проезжается по чувствительным после оргазма стенкам. Он ложится на кровать прямо так, сворачиваясь калачиком, расфокусированным взглядом смотря на возню Игоря — тот стягивает презерватив, находит силы его завязать и, кажется, даже не на пол бросить. Вскоре он ложится рядом, и Серёжа охотно подползает ещё ближе, ныряет в объятия и обвивает Игоря конечностями, прямо как осьминожка. Гром прижимается губами к его лбу, и постепенно дрожь в хрупком теле стихает. Им всегда нужны эти мгновения тишины, абсолютного покоя, как бы бурно они не провели время — просто чтобы насладиться друг другом вот так, когда ничего не мешает, когда каждый настолько открыт перед другим. Эту тишину разрывает тихий всхлип, раздавшийся где-то в районе Игоревой шеи. Он тут же отрывается от лёгких поцелуев, чуть отдвигается, только чтобы осторожно заправить рыжие волосы за ухо и увидеть лицо Серёжи. -Серёнь? — тот мычит вопросительно, но головы не поднимает, -Ты чего? Я переборщил? Что болит? — Гром, несмотря на бушующее беспокойство, старается говорить ровно; нежно поглаживает шею, и Серёжа всё-таки смотрит на него, и слёзы, застывшие в его глазах, лишь подтверждают опасения. -Нет, — отвечает тихо на всё сразу, мотая головой, -Просто… Спасибо. Мне это правда было нужно, наверное. Он шмыгает носом, а Игорь смотрит на него и чувствует затапливающую нежность. Поглаживает по волосам, не прерывая зрительного контакта. -Конечно, нужно. Ты же правда очень красивый, Серёжа. Я это сразу понял, как только тебя в первый раз вживую увидел, как ты за своим столом навороченным сидел. Разумовский обнимает его крепче, не выдерживает взгляда, снова утыкаясь в шею, попутно приникая к разгорячённой коже поцелуем. -Правда? — так робко спрашивает, будто ожидает, что его тут же осудят, высмеют, выставят вон, и от этого Игорь только отчётливее понимает, что просто обязан убедить Серёжу в том, что он на самом деле достоин всего мира. -Конечно правда. Тебе осталось только самое сложное — увидеть всё самому, — Гром целует медную макушку, млея от тёплого дыхания в шею. -Значит, я должен учиться у лучших, — Серёжа, успокоившись, посмеивается, и, как следствие, начинает играться — тычется носом и шумно дышит, как неугомонный лисёнок. Игорь быстро подхватывает его настрой, ненавязчиво щекочет кожу на рёбрах, вызывая ещё больше хихиканья и получая ласковый укус под подбородком. И утопая в этом хрупком моменте, в этой любви, которую они смогли построить вопреки всем тем ужасам, что окружали и окружают их до сих пор. Какая разница, если они всё перенесут, переживут, ведь будут вдвоём, вместепрошу
13 мая 2023 г. в 20:29
Серёжа нервничал, наверное, на протяжении всей жизни. На разных её этапах поводом для такого состояния могло стать что угодно: будь то не оправдавшая ожиданий оценка, насмешки окружающих, неумолимо приближающиеся экзамены или инвесторы, так и норовящие задрать планку повыше да отхапать кусок побольше. И сейчас, стоя во главе всё набирающей популярность соцсети, Серёжа всё также мог не спать ночами, перепроверяя код для обновления или же переживая о том, как его воспримут и воспримут ли вообще; пальцы его часто подрагивали от так и клокочущего изнутри волнения, и подвернувшаяся под руку канцелярская резинка далеко не всегда могла хоть чуть-чуть его унять.
Но это всё уже стало привычным, настолько, что неудобств почти не доставляет, по крайней мере, сам Разумовский так и думает. Но в то, что в один момент причиной для новой утраты нервных клеток станет один майор с вечно хмурым выражением лица, Серёжа всё ещё не может поверить окончательно. От этого, может, только лучше становится.
Знакомство с Игорем нельзя назвать странным, конечно, но то, что маньяк в птичьей маске, по делу которого майор, собственно, и пришёл в самый первый раз, сможет так кардинально повлиять на чью-то личную жизнь, Серёжа и предположить не мог.
Он понял сразу, что тут что-то не то. Волнение от визитов Грома было… Другим. После них вовсе не хотелось грызть ногти или забиться в угол, зато руки тоже иногда дрожали, реже — та же дрожь отзывалась где-то в коленках. Чувство смутно-знакомое, возвращающее в юность, оттого и не кажущееся каким-то чужеродным, неправильным.
А судьба, как нарочно, только подкидывала новые встречи — несмотря на невозможность вычислить маньяка по его действиям в соцсети, Серёжа высказал готовность помочь, в чём может и в чём потребуется, так что Игорь наведывался в Башню ещё не раз. Но и не только в её пределах они виделись — после нападения на казино Разумовский себе места не находил, беспокоясь, правда, вовсе не о том, что в этот раз сам находился на волоске от гибели.
Рука Игоря оказалась тёплой, по сравнению с вечно мёрзнущим Серёжей — горячей даже, и её прикосновение ощущалось непривычно-настоящим. Неужели он настолько отвык от общения хоть с кем-то, что начал потихоньку сходить с ума?..
Если бы. Природу этих ощущений Разумовский осознаёт прекрасно, оттого они и вгоняют в отчаяние: Серёжа сам никогда бы не стал следовать каким-то предубеждениям, но, может, это детдомовское воспитание оставило неизгладимый след, отчего, глядя на Грома, только убеждался, что чувства эти неуместны и отголоска никогда не найдут.
«Он, может, и не такой», — лишь поддакивало сознание, тоже возвращая в юность, теперь к куда менее приятным воспоминаниям.
Конечно, самому себе надумать можно что угодно, но лишь мысль о том, чтобы сказать Игорю напрямую, приводила не то, чтобы в ужас — напротив, в какой-то степени она не просто не пугала, а завораживала, но вместо того, чтобы поступить, как все взрослые люди — обговорить что-либо словами через рот, Разумовский только засиживался за кодами ещё дольше, чаще шипели, открываясь, баночки, и гораздо больше среди них проскакивали цветастые энергетики.
К этому Серёжу тоже почти успел привыкнуть, поэтому на предложение «пойти на крышу» прозвучавшее от Грома в очередной его визит, реагирует не сразу. Молчит, смотрит на Игоря, хлопая глазами, и тот, наверняка почуяв это замешательство, поясняет:
-Я знаю одно место, недалеко от центра, оттуда вид — нереальный, тут, конечно, тоже ничего, но… Всё равно не то.
Он глядит в ответ, трёт затылок таким несвойственным — Разумовский, несмотря на непродолжительное знакомство, в этом уверен, — для себя жестом, что Серёжа, думая совсем не долго, соглашается.
К чёрту.
С того самого момента что-то неуловимо меняется — даже направленные на него взгляды теперь ощущаются совсем по-другому. Либо Серёжа наконец открыл на всё это глаза, либо это лишь то, что он хочет, надеется увидеть. Третьего не дано, только вот Разумовский и без этого вновь не был уверен хоть в чём-то, но попытки обдумать неизменно приводили к выводу, что у кое-кого просто слишком живая фантазия.
Это, вообще-то, абсолютная правда, пусть Серёже всё-таки удалось убедиться, что ничего он себе не выдумал. Немногим позже, благодаря Игорю — то, как он с внезапным, но совершенно очаровательным смущением вдруг в один момент спрашивает о разрешении поцеловать.
И снова Серёжа замирает, осознавая услышанное и как никогда ярко ощущая дежавю. Лёгкая, уже знакомая дрожь нарастает в коленках, а в голове бьётся лишь одна мысль — значит, правда, не выдумал, значит?..
Его молчание, видимо, лишает Игоря и без того хрупкого настроя; он начинает говорить что-то ещё, никак оправдываться, и Серёжа отмирает. Подходит ближе, хоть они и так рядом стоят, почти как тогда, когда Гром в самый первый раз пришёл, ещё думая, что по «Вместе» удастся кого-то вычислить… Уже и не надо — псих не так давно сжёг себя в очередном прямом эфире, напоследок затирая по сотому кругу тираду о правосудии и своим поступком вызвав фурор у общественности. Игорь, собственно, за этим-то и пришёл, нет, не сообщить новости — Разумовский же наверняка всё узнал намного раньше, — просто поблагодарить за оказанную помощь, все дела… И, как оказалось, не только за этим.
Серёжа стоит рядом, тянет руку к игоревой, касается пальцами чужой кожи совсем не навязчиво, будто тоже спрашивая разрешение; приподнимает голову, чтобы заглянуть в глаза напротив — те блестят и, наверное, отражают и его собственные чувства.
-Да, — слова из неожиданно пересохшего горла вырываются только еле слышным шёпотом, -Да, можно…
Разумовский вмиг решает, что, даже если это всё не взаправду, то терять ему всё равно нечего, и будь, что будет. А Игорь оказывается проворней навязчивых мыслей, норовивших снова утянуть в омут — получив разрешение, даёт и своё, обхватывая бережно Серёжину ладонь, тянется к его лицу, и Разумовский, прикрывая глаза, чувствует нежное прикосновение к губам, и как никогда ощущает, насколько всё по-настоящему.