о море и ветрах

боль никогда не была красивой. у боли сухие белые глаза, намертво сжимающая горло костлявая хватка и прогорклый вкус на основании языка. хочется сплюнуть и лишить себя возможности ощущать. ши цинсюань рвано вдыхает режущий лёгкие воздух и не делает выдох — наружу выйдет предательский всхлип — крепко сжимает челюсть, а вместе с тем и остатки самообладания. мгновение — и будут слёзы, вскрывшиеся раны снова начнут кровоточить и гнить, обнажая неприглядное нутро. сквозь туманное облако пустоты острым мечом режется вопрос. что так и останется на губах невысказанным клеймом. зачем ты меня мучаешь? но его понимают без слов. хэ сюань поднимает взгляд. у него не глаза боли, не глаза смерти, не глаза последней твари. у него тёмные, как воды утопленника, с сечением серого янтаря глаза. ши цинсюань хочет разбиться о скалы и сгинуть в этой пучине. жест рукой ощущается как жгучая пощёчина. из лёгких будто от реальности действия разом вышибает весь воздух. — сядь. ши цинсюань загнанно и бесцельно оглядывается по сторонам - всё равно ничего не найдёт, даже если сильно захочет. безлюдный постоялый двор будто намеренно умертвили. мелко подрагивающие пальцы непроизвольно мнут тонкую ткань ханьфу. — зачем ты здесь? вопрос слетает с губ и остаётся висеть в воздухе. зачем пришёл? зачем что-то приказываешь? зачем каждый раз разбиваешь как ненужное, дрянное зеркало? — ты задаёшь лишние вопросы, - металлически режет хэ сюань, и ши цинсюаню вдруг становится смешно. по-истерически смешно — в горле застревает ком. смех на похоронах, отвратительный мазок иероглифа на желтоватой бумаге, одиноко подаренный белоснежный цветок. звук гаснет ещё где-то на подступах к лёгким и остаётся там. — а ты всё так же их не любишь, — пересохшие губы изламываются в жалком подобии улыбки. у аляповатой, размалеванной куклы улыбка и то больше похожа на правду. потому что других эмоций ей не доступно. хэ сюань в ответ лишь молчит, невидяще смотрит, — плёнкой подëрнуты глаза, — словно думает о чём мелочно-важном и толкает к ши цинсюаню пиалу с мутной жидкостью, в которой угадывается чай. не мёртвая вода, лишь паршивая чайная церемония. ши цинсюань всë-таки садится, не находя причин и сил, чтобы развернуться и уйти, куда дуют ветра. вместе с ветрами и сломанным надвое веером он перестал ощущать течение жизни. веер вышло починить, — ши цинсюань похоронил его в восточном море. не хотел больше остаточными золотыми нитями связывать себя с небесами и лишний раз напоминать о собственной беспечности, что сыграла с ним в изначально проигранную партию. от резкого движения чай едва не расплескивается по поверхности стола. ши цинсюань берёт пиалу в руки и делает глоток, вглядываясь в муть и почти не морщась. кипяток до жжения в горле отбивает возможность ясно ощутить вкус. и появляется сожаление, что это был не алкоголь. чтобы заглушить осознание, что даже случайно брошенная фраза выбивает из колеи, напоминает о разрушенном. ши цинсюань всегда задавал слишком много вопросов и никогда не замолкал, мин и же — нет, никакого мин и никогда не было — хэ сюаню это было не по нраву. он недовольно хмурил брови, одëргивал, просил замолкнуть. хэ сюань много чего резкого говорил, ши цинсюань же пропускал эти слова мимо ушей и неизменно тянул его за руку, чтобы тот не отстал от него в толпе. хэ сюань говорил, что они не друзья. а потом терял сознание на не чужом плече. гротескно. — да, не люблю. — ненужное подтверждение очевидного. но иначе тишина упавшим небом давит. ши цинсюань всё ещё не понимает. делает второй, такой же обжигающий горький глоток и глядит в сторону окна: по небу проплывают разбухшие тучи, вот-вот дождь польëт. даже ненужные слова извинения не идут. его всё равно не простят. но хэ сюань перед ним. не марионетка, не двойник. живой мертвец со слишком знакомым взглядом. а значит что-то должно быть сказано. надежда на лучшую жизнь для неупокоенной души. тишина доламывает что-то изнутри, натянутая тетива отпускается, а с губ срывается: — почему ты меня не убьёшь? одно существование ши цинсюаня —— напоминание. напоминание о том, как ши уду пытался искалечить судьбу. та всепрощающей матерью мягко посмеялась над ним, позволила сыграть чужими жизнями и оставила пожинать плоды испитых до дна ненависти и горя. хэ сюань собрал себя из каменных крошек горы тунлу, а его жажду мести обтачивало веками бескрайнее море. слишком крепко переплелись меж собой чёрная и белая нить, сшивая внутренности и уродуя чувства. искажая суть. — я дал вам выбор, и он был сделан, — хэ сюань кривит губы, и если бы ши цинсюань не знал, это выражение, то никаких перемен в лице бы не заметил. — вопреки бессмысленным попыткам твоего братца сделать всё по-своему. а твоей смерти в выборе не было. упоминание режет слух. алым росчерком, болотной мутью, лишающим речи животным страхом. вскрылась гниющая рана на сердце. ши цинсюань прикрывает глаза и одним глотком допивает муть из пиалы. уже остыло — горечь не перекрыть. — тогда зачем ты сейчас здесь? я причина всего произошедшего, я причина того, что стало с тобой… — однотонно и на выдохе. лишь бы не перебил своей неприкрытой правдой, от которой больше слов не останется. — ты осуществил свою месть, сам сказал, что со всем покончено… — ты не понимаешь. — замолчи! но молчать должен не он. щи цинсюань обхватывает себя за плечи, дрожа всем телом. хочется вырвать душу с корнем и отдать на хэ сюаню на растерзание. лишь бы не выносить больше этой пытки. горло, казалось, насилу осушили. едва слышно, механическими движениями искусанных губ звучат слова: — тогда почему? почему не даёшь ране покрыться коркой и делаешь её только глубже? почему не даёшь воспоминаниям поблекнуть? почему никак не оставишь в покое? в чëм извращённое удовольствие от этой пытки? на лицо хэ сюаня ложится тень, оттеняя слишком горящие для мертвеца глаза. ши цинсюань встречается с ними взглядом. и замирает. глухой ужас, бьющийся о стенки черепной коробки. приходит осознание. бьёт эфесом в солнечное сплетение. отбирает остатки дыхания. и умерщвляет здравый смысл. демонов всегда что-то держит в этом мире. в янтаре бушует шторм. у каждого ветра и урагана есть своё имя. за окном похоронным мотивом ухает сова. хэ сюаня держит ши цинсюань.