Wait, wait for the windier day

— Ждите теперь, ждите ветреных дней… — тихо обронил Лангон, глядя на запад. Хорошего в его мыслях не было ничего. — Что вы сказали, господин глашатай? — тихонечко решился спросить неприметный, как все у Лангона в распоряжении, слуга. Майа от него отмахнулся, как от назойливого насекомого. — Оставь меня. Ступай. — тон его был полон не то скуки, не то равнодушия. Слуга, поклонившись, бесшумно удалился. Господин глашатай сам всегда появлялся с блеском, но вот в услужении ярких не любил. Раздражался, мог и озлиться, и даже руку поднять за чрезмерное самомнение и активную точку зрения на всё. Лангон, не провожая того взглядом, оперся ладонями на обледенелые каменные перила террасы и выдохнул. Посмотрел на белый пар в воздухе. Поёжился. Ветер налетел, наполненный колкими кристалликами снега, взметнул его белые волосы, нарушая аккуратность, растрёпывая пряди. Одна колкая иголочка попала в глаз. Лангон сморгнул мгновенно растаявшую капельку, она скатилась по гладкой бледной коже, как слеза, и герольд быстро вытер её. Ветер, он знал, доподлинно приближался западный. Медленно, но неизбежно, чтобы разом взметнуть весь снег вокруг Ангамандо ледяным ураганом, а потом растопить теплом, принесённым из краёв прекрасных и светлых. Птица может бороться с ветром и, изломав крылья и потеряв перья, упасть на камни умирать. А ещё птица может полететь по ветру, позволив ему унести себя, и устроиться на новом месте как на прежнем, а то и получше. Лангон никогда не считал умение приспособиться и вовремя оказаться на нужной стороне дурным. Чуть-чуть жалко, правда, оставалось всех столетий, что он служил Мелькору. Он господину был предан искренне, из глубокого уважения и восхищения силой, мощью и великолепием когда-то за ним и пошёл. Мелькор ему казался невероятно другим каким-то, не как все айнур, Лангон чувствовал совершенно инородное нечто, ещё только принося свою клятву: пока тебе владеть и править — мне служить и покоряться, быть голосом твоим везде, где повелишь ты мне. Но и тут он сумел вывернуться. Время властвования и правления Мелькора неумолимо заканчивалось, это глашатай тёмного властелина чувствовал всей своей сущностью… А, значит, заканчивалось и его служение, и его верность. «Наконец ты поступил правильно, Лангон. Благодарю тебя за это.» — сказал ему сиятельный Эонвэ, милостиво улыбаясь. Глашатай успел побывать у него, там, на западном берегу Средиземья. Успел пообещать, что останется в Ангбанде, пока будет нужно, чтобы уследить за тем, что бессильны были сейчас контролировать войска из Амана. Обменял это на снисхождение и защиту перед судом Круга Валар, на свою воплощённую жизнь, на жизни своих самых дорогих прислужников — чёрных воронов, вестников, шпионов и друзей герольда. Готмог когда-то, когда ещё был жив, обозвал птиц глашатая летающими крысами. В шутку, скорее. Ну кто ж знал, что ткнул повелитель валараукар пальцем в небо, да попал в солнце прямиком? «Я рассчитываю на выражение всех этих благодарностей потом. — он тогда закатил глаза, от мягкости и света Эонвэ становилось тошно. Но два глашатая двух сильнейших из королей Арды нашли общий язык. — А влиять на меня пытаться не надо. Я и сам знаю, что мне делать. Без вашего вездесущего сияния и благости.» Осадочка у него никакого не оставалось. Когда-то он отказался от служения в тихих чертогах Намо Мандоса и от учений светлой и спокойной Эстэ, наставлявшей его много в первые времена Эа. Предавший спокойно однажды предаст спокойно и дважды. Он даже не страдал, что вернётся в клетку — вернее, многие здесь, в Дор-Даэдэлоте, назвали бы Валимар клеткой. А он знал, что его осудят, что потребуют (и дождутся, куда он денется) раскаяния… И всё. Оставят в покое и в воле выбирать самому, каков путь его будет дальше. Все эти мысли приносил больно коловший кожу льдом ветер, пока что не западный, но уже теплевший. Лангон готов был поклясться, однако, что где-то ему слышится капель. Или казалось?