Мой свет, мое спасение

—Мне больно... — Укун почти без сил, хватается за голову. Но Мак не уйдет. Знает причину боли – он сам. Мак не уйдет. Он снимет это несчастное кольцо, даже если придется пойти ради этого по головам. С чего же все, собственно, началось... А началось это ну вот совсем недавно. Ещё неокрепшие умы молодых Укуна и Мака находят этот живой рай – Гору Цветов и Плодов. Тут красиво. Необычайно красиво. Здесь цветет и пахнет: хочешь – лежи в тени деревьев, ешь то, что на них растет, хочешь – окунись в воду водопада на вершине, хочешь – просто вдыхай и расслабляйся. Вот и они с Маком, сбежав из своего храма, очутились здесь. Они уже все знают, чего им задерживаться там? Да, там уже родня... Но надо двигаться вперёд. Это их общая мечта: найти живой рай, и вот, он найден. Но теперь появилась ещё мечта. Найти как можно больше закадычных друзей, чтоб прям ну не разлей вода, чтоб и в огонь, и в эту же самую воду. Укун сидит рядом с Маком, положив свою голову ему на плечо. Он... Пьян. Первый раз пьян. Оказалось, пить – это довольно весело. А когда рядом те, кто тебе дорог и кого ты любишь – еще веселее. Друзей они нашли, конечно, вон они, все ещё сидят за столом и смеются с старых, но очень даже актуальных анекдотов и шуток. Мак распрекрасно слышит, как кто-то стучит рукой по столу с громким смехом. Он слышит это, но ещё лучше слышит тихое бормотание напившегося Укуна. —Ма-а-а-ак... — он так устало и сладко это тянет. Аж сам улыбаешься и в сон клонит. Вроде, такие несовместимые вещи. Но Сунь это уже само воплощение несочетаемого. — А я тебя люблю-ю-ю... —Я тоже тебя люблю, Укун, — Шестиухий легко улыбается, обнимая пьяного за плечо. Для них эти слова очень дороги, пусть они и говорят это так просто, на первый взгляд. У них больше, чем дружба, но меньше, чем настоящие отношения, такие... Романтические, когда целуешь глубоко и настойчиво, когда лезешь руками под одежду и трогаешь столь родное тело. Нет, их отношения это нечто особенно. Они засыпают и просыпаются вместе в обнимку, они всегда расчесывают друг друга перед сном, они даже моются вместе, в том самом водопаде. Они иногда одаряют друг дружку лёгкими касаниями губ щеки, это и поцелуем не назовешь, так, самое невесомое. И им достаточно. Они могут перейти дальше, но каждый стесняется. —Спать? — Мак пытается приподнять Укуна. —Нет! — Сунь вдруг извивается и теперь вовсе падает головой прямо на колени Шестиухому. И все ещё такая довольная у него улыбка, так быстро бьётся об землю его хвост. Ну как тут можно взять и прогнать его с колен? Если Мак так сделает, то это будет стыд и позор до конца своего существования. —Ну ладно, ладно, лежи... — он усмехается. Кладет руку ему на грудь, чувствует сердцебиение. Оно очень быстрое, похоже, он волнуется насчёт следующего дня, даже пока он в невменяемом состоянии. А насчёт чего же он волнуется... Пока они разговаривали с остальными друзьями, они решили, что завтра возьмут и пойдут на сражения, на драки, будут бросать каждому вызовы. Каждому, кто будет или равен им по силе, или же тем, кто будет сильнее. Слабых они ни за что не возьмут. Вот такие они благородные. Наконец они все смогут выложиться на максимум, смогут показать себя в деле, во всей своей красе. Шестиухий тоже волнуется. У него долг: защищать Укуна. Но этот малыш, который даже с алкоголем, пусть и лёгким, перебрал, может нарваться на что-нибудь. Мак не жалуется, что вот, мол, он влезает, а мне расхлёбывать. Просто он беспокоится за него. Очень сильно. Если с Укуном что-то случится и Мак не сможет это предотвратить-исправить, то он себе этого никогда не простит. Он будет винить себя до конца жизни, если не сможет уберечь Укуна от чего-то. В нем течет девственная кровь, он чист, как белый лист, в нем ни грамма зла, такое чудо нельзя ни коим образом осквернять. Чтоб не сглазить Шестиухий стучит по дереву, на которое он опирается. Он чувствует, как грудь Укуна начала все медленнее и медленнее опускаться и подниматься, его дыхание больше не было сбивчивым, интенсивным. Уснул. Ну, тогда надо будет его сейчас взять и отнести внутрь Горы. А друзья уж как-нибудь разойдутся. —Голова не болит? — Мак с самого утра вертится вокруг Укуна, как заботливая мама. —Все хорошо, ничего у меня не болит, не переживай, — он как всегда беспечен. Сунь стоит перед выходом. Его слегка напрягает то, что Шестиухий НАСТОЛЬКО сильно беспокоится. Вчера ведь все спокойно обсудили, решили крепко-накрепко что, где и когда. —Ладно... Пойдем... — Мак берет его за руку. Они летят на облачке Укуна на место сбора. Мак переживает. О чем? Да ему с утра интуиция кричит о том, что что-то может пойти не так. И ведь по дереву не постучишь сейчас. Остаётся только плевать через плечо. Он не суеверный, но это внушает доверия. Вдох-выдох... Вдох-выдох... Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдохнуть не получается. Над его Укуном нависает кто-то. А он стоит внизу. Окруженный приспешниками этого кого-то. Страшно. Укун тоже напуган, не меньше, чем Мак. Оба одновременно затаили дыхание. Трудно. Страшно. Не подобраться. Ещё хоть секунда лицезрения напуганного Укуна и Мак по щелчку пальца научится летать со скоростью света и бить настолько сильно, чтоб прям насмерть, лишь бы обезопасить, лишь бы спасти его. Сунь понимает, что это была ошибка. Это была ошибка. Бросать вызов Небесам после тысячи вызовов другим, не равным Небесам. Может, стоило посражаться ещё с тысячью? Или, может, десятью? Наверное, десяти бы точно не хватило. К нему спускается кто-то в очень красивой, роскошной одежде. На нем шапка монаха, в руках длинный, звенящий посох. Он делает всего один жест рукой и приближающиеся противники останавливаются, но копья никуда не убирают. Все равно схваченным Маку и друзьям некуда бежать. Монах протягивает к Укуну руку. В один момент на его голове появляется золотое кольцо. Оно закруглено по краям. Это, наверное, даже коронка-диадема. Выглядит красиво. Если бы не одно "но". "Но" будет всегда. Первое, что пришло в голову Укуну – посмотреть вниз, на Мака, на остальных. Только он делает движение головой вниз, только он подумал, только в его голове пронеслось "Мак", так сразу же его голову пробила жуткая боль. Она была невыносимой, она была нетерпимой. Хватается за голову. Шестиухий видит все. Видит, как Сунь страдает. Видит, как ему плохо. И он ничего не может сделать. Он не злиться на него. Он боится. Не зря интуиция кричала. Но в этот раз послушать он ее не мог. Дальше все как в тумане. Укун не может снять кольцо. Оно давит ещё сильнее, под коронку нельзя просунуть даже мизинца. Нет, не то что бы мизинца нельзя, даже самая тонкая ниточка под нее не пролезет. А самое главное, ему больно только тогда, когда он думает о Маке и остальных, о предыдущем образе жизни на Горе. Теперь он приравнен к Небесам. И это оказалось сложнее, чем он себе представлял. Больнее, чем он себе представлял. Он пытался сбежать. Но тщетно. Кольцо снова и снова давило, это было просто невыносимо... Маку тоже больно. Больно от мысли, что какой-то монах, сошедший с этих чертовях, проклятых Небес, взял и так просто забрал его Укуна. Его свет, его лучик, его солнце. Да, у них до сих пор никаких отношений серьезных, но он вернёт его, противореча всему... А ещё больше гложила мысль, что "друзья" отреклись. Каждый из них возненавидел Укуна. И Шестиухого просто поражало, как они отзываются о нем, он слышал, как они перешептывались. Аж противно. Хотелось достать свой посох с шипами и воткнуть его каждому в глотку, да поглубже. Но сейчас не до этого... Вечер. Светило скрылось за горизонтом, его сменило другое. Укуна выводят на прогулку. Это звучит так, словно Сунь теперь какое-то домашнее животное, ручная обезьянка со смешной коронкой. Но нет. Это просто вечерняя прогулка, просто "подышать свежим воздухом". А воздух и правда свеж. Да только вот все равно что-то не так. Он следует за монахом. Его зовут Танг Сюаньцзан. За это время Укуну пришлось давить естественную улыбку, вызывать почтение, уважение к нему. Может, он и до этого восхищался им, но после того, что он на него надел... Он даже возненавидел его. Сунь всегда идёт позади Танга. Он следует за ним, куда Танг – туда и Укун. Это даже не сколько имитация преданности, сколько возможность наконец показать свои настоящие эмоции. Сюаньцзан никогда не поворачивается, поэтому можно спокойно показывать ему язык, какие-то ещё неприличные жесты, про себя посылать на все четыре стороны, а так же к черту, в баню и в пень. В общем, можно было вести себя естественно. Он уже смирился с тем, что не может думать о Маке. Но все вокруг ему поначалу напоминало о нем. Да даже он сам, пока смотрел в зеркало, представлял, как рядом с ним стоит Шестиухий. Становилось больно. И вот теперь он тоже не думает о нем. Серьезно, он не думает. В голове вообще никаких мыслей, даже никакого намека на эти самые мысли. Сосредоточится вообще невозможно, такое паршивое и отвратительное настроение в этот день было. Поэтому он даже не хочет показать язык Тангу. —Ты в порядке, Сунь Укун? — вдруг впервые за всю прогулку спрашивает вдруг монах. —Конечно в порядке, что Вы, не беспокойтесь, — он делает максимально непринуждённую интонацию, сразу меняется в лице. —Мне просто кажется, что ты сегодня какой-то не такой. Может, тебе пойти обратно? — иногда он и правда добр с Укуном. Разумеется, монах на то и монах, что тоже чист, может, не без греха, но он хотя бы хорош, честен, справедлив и так далее. Вообще, смешанные чувства у него к Сюаньцзану. То вот он его вчера ненавидел всей душой, то вот он улыбается, когда он предлагает пойти обратно. —Если не будете возражать. Я сегодня что-то сильно устал... — он врёт. Не только сегодня он устал и даже не вчера. Он устал с самого первого дня, как его приравняли. Так и хотелось завалиться в кровать и спать настолько долго, насколько можно. —Не буду. Иди, — Танг делает неоднозначный жест рукой. И снова не поворачивается. Укун разворачивается и бредёт обратно. Медленно, неспеша. Появилось ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Наверное, выходцы монаха... Но те уже спят в такое время. Кто же это мог быть? Вдруг перед Укуном появляется что-то фиолетовое. Оно растекается, оно двигается, растягивается. Он знает, что это такое. Голову снова пронзает боль. Он сгибается, старается не издать ни звука, чтоб Танг не дай бог услышал что-то. Из тени появляется Мак. Кажется, это так легко, взять и вылезти из тени, но на самом деле было трудно реализовать, появится именно в тени Укуна. Да, сейчас темный вечер, даже ночь, но луна все так же светит, бросая тень. А до этого тени не было, луна совсем не светила, да и не полная была. Шестиухий рад видеть Укуна. До ужаса рад. Ему хочется сейчас обнять его и долго так с ним стоять. Но сейчас времени нет. Он берет его за плечи и хочет подвести к тени, из которой он вылез, но... Но Сунь не может сдвинуться с места. Ещё немного и он, наверное, точно отключится. —Мне больно... — Укун почти без сил, хватается за голову. Но Мак не уйдет. Знает причину боли – он сам. Мак не уйдет. Он снимет это несчастное кольцо, даже если придется пойти ради этого по головам. Он все равно обнимает Укуна. Все равно прижимает к себе, закрывает руками. Он зол. Он недоволен. Он готов убить. Тихое рычание доносится с его стороны, когда монах, услышав жалобный голос своего "подчинённого", наконец повернулся. —Не ожидал меня тут увидеть? Снимай с него это кольцо несчастное. Голос у него громкий. Интонация приказная. Он приказывает, он не даёт выбора, как "снимай, или..." Есть только один вариант: снимать кольцо. Опять все в тумане. У Укуна звенит в ушах. Он не слышит ничего, даже когда звон наконец прекращается. Он только видит. Видит, как что-то очень быстрое, фиолетовое, стремительно атакует светлую фигуру. Повсюду что-то красное. Он не уверен, что это, и знать Сунь не хочет. Снова прикрывает глаза. А когда открывает, то перед ним стоит Мак и Танг. Шестиухий держит руку Сюаньцзана над головой Укуна. Наконец, кольцо снимается с его головы. Но все равно, не веря тому, что случилось, что случалось, и что случается, он снова падает без сил, закрывая глаза. Мак откидывает монаха в сторону, не заботясь о том, кто он там, какой у него статус и какие способности. Он сильнее. Он спас Укуна. Спас его свет. Спас. И теперь он, нежно беря на руки его спасенное чудо, проваливается во мглу. Что было во мгле? Наверное, длительное восстановление. Но все стало хорошо. —Мой свет. —Мое спасение.