Саммарайз

Есть ли среди её знакомых люди, которых она ненавидит больше, чем своих родных? Как они удручают, эти семейные посиделки, как они вгоняют её в мерзкую каменящую злость! Всегда, всегда одно и то же, в любое время, в любом месте одно и то же, те же разговоры, неизменно сводящиеся к сплетням и политике, те же жеманные попытки вовлечь её в разговор, следующие за умилительными воспоминаниями о её младенчестве. Как она ненавидит всё это! Как тошнит от этого показушничества, от этой фальши, лжи! Ведь она знает, сколько они скрывают друг от друга - как часто предупреждают её: бабушке об этом - ни слова, дяде о том - ни буквы! Она знает, что они разойдутся, чуть ли не целуясь, а потом ещё неделю будут рассказывать, как груб и неотесан их зять, как суетлива их тёща, как... Есть ли среди её знакомых люди, которых она ненавидит больше, чем своих родных? А ведь она их действительно ненавидит, ненавидит, ненавидит, не... - Мариша... Мариша! Ну бляяяя. - Да, мам. - Что такая поникшая сидишь, иди, сходи на кухню, поставь чайник! - Иду. В этот раз ей повезло: поход на кухню - возможность сбежать из-за стола и больше не обороняться от настойчивых попыток дальних и близких родственниц её накормить. Пусть себе сидят, жуют истории о чужих работах. Ей тут делать нечего. По какому случаю вообще такое сборище? Восьмое марта. Съехалась почти вся семья. Неудобно - много глаз. Шагу не ступишь, не напоровшись на кого-нибудь. Неудобно. Приходится таиться ещё старательнее, чем обычно. Мариша проходит на кухню, ставит чайник и, не задерживаясь, направляется дальше - по холодным кафельным плитам к порогу, по шершавым ступенькам и пыльным бетонным дорожкам, нагретым солнцем, - босыми ступнями, ступая быстро, но осторожно, - за дом, в сад, потом через сад по траве, через забор и с забора вниз. Здесь Мариша останавливается. Участок все-таки чужой, хоть и его, и внаглую разгуливать по нему без разрешения совестно. Остаётся ждать. Ждать не приходится долго. Слышатся шаги. Она стоит молча, не шевелясь. Заметит, если повезёт. - О, Мариша! Она хлопает глазами - как будто удивлена, а потом с разбегу бросается ему на шею. - Теооо! Когда он ловит её, по обычно непроницаемому лицу проскальзывает улыбка. - Ты опять сбежала? - Ха-ха, ага! Они там опять болтают. Нуудные! Есть заставляют. - Так ты ещё и не ела? - Я ела! Утром! Правда, ела, ты не веришь, что ли? - Верю. Пойдём в дом. - Я на тебе поеду! - Мама увидит, будет ругать. Ты же так выше забора. - Я - выше забора? Ого! Ну, тогда опусти меня. Теодор ставит Маришу на землю, и они идут к дому по узкой тропинке, протоптанной между сараем и розовыми кустами. хххх В доме пусто, темно и тихо. Неровные стены, пожелтевшие бумажные обои, на фотографиях под мутными стеклами - чьи-то серые лица, хмуро глядящие мимо камеры... деревянные шкатулки с аркообразыми крышками, полные катушек грубых цветных ниток, громоздкий ящик телевизора с выпуклым экраном, диваны на тонких ножках, покрытые узорчатыми коврами и паутина, паутина везде. Параллельная реальность. Мир иной. Не стоит и говорит о том, что Марише нравится здесь куда больше, чем дома. Теодор живёт здесь около года, а она обнаружила его прошлым летом - через забор увидела, как он рисовал деревья, сидя на крыльце. Тогда они и познакомились, тогда она и начала его навещать. хххх Они говорят о ерунде, перескакивая с темы на тему, и как-то приходят к тому, что Маришина школьная учительница - ведьма, потому что растит на подоконнике папоротники. - А ещё у неё единственной во всей школе в кабинете стоят чёрные мягкие стулья. - Да я тебе говорю. Она их вместо котов держит. - Стулья?.. Ну Тееооо! Чего ты издеваешься, а? - Что ты! Я - издеваюсь? - Ну стулья же неживые! - Но они же чёрные. И у них четыре ноги. Мариша смеётся. хххх Она мало что помнит о старом доме. Она заходит, клацая каблуками, и захлопывает дверь. Озирается. - Тео здесь? Теодор, ты поедешь с нами. Машина снаружи. Он ошарашен. - Аня?.. - Узнал. Так, давай, времени нет. Вещи не понадобятся, поговорим в машине. Гоу, гоу, мы торопимся! Тео! - Но Аня... Скажи хотя бы, куда мы едем? И вообще, - он оглядывается на Маришу, - у меня гость... - Мы едем в город. Гостя можешь взять с собой, если не хотите расставаться. Он моргает. - Постой. Это ещё зачем? - Тео. - Да. - Не спорь. Пока они сверлят друг друга взглядом, через щель в двери в дом заходит пёстрая кошка, пересекает комнату и прыгает на колени Марише. - Я буду ждать тебя в машине. Аня выходит, клацая каблуками. хххх Гудит что-то. Мотор? Они в машине. Теодор сидит, прислонясь к окошку. Когда машина подскакивает на кочках, он бьётся головой о стекло, но положения не меняет. Снаружи жарко и солнечно; бело-желтыми солнечными лучами залиты поля пшеницы, домишки, дорога, эти лучи отражают стекла и дверцы соседних машин, их яркие белые отблески мучительно видеть. Теодор прикрывает глаза; режущая картина сменяется хороводом красных и фуксиевых точек. хххх Новая многоэтажка. Просторная кухня. Из окна - стройка и частный сектор. Солнечные полосы на обоях, на посуде, на Анином лице и её рыжих волосах. - ...ты знаешь про голодных духов? Считается, что они вечно голодны и никогда не могут поесть, потому что у них огромный желудок, размером с целую страну, и очень тонкое горло, тоньше, чем игла для шитья. Они не могут вместить в себя пищу. Их кормят дымом - зажигают им благовония. Так и с Маришей. Огромное, размером со страну честолюбие в сочетании с неуверенностью в себе делает её похожей на голодного духа. Она никогда не может насытиться вниманием, не может проглотить ни куска. Тоненькое горло, - неуверенность в себе, - не даёт ей ничего вместить. Сколько бы внимания и любви не уделялось Марише, она не может это принять. Она остаётся замкнутой в себе одиночкой, считает себя никому не нужной просто потому, что не может осознать, что кому-то нужна. От этого она уязвима, не способна разобраться в себе. Это искажает её восприятие мира настолько, что она уже не разбирается в своих собственных мыслях. Ей кажется, что она ненавидит всех вокруг, но в действительности это не так. У неё мягкое, доброе сердце. Но её неудовлетворённость собой и всем окружающим заставляет её считать себя неполноценной. Она душит в себе эмоции, пресекает свои искренние порывы, воспринимая их как нечто чуждое, хотя на самом деле чуждым является то, что душит их. Мариша как будто раздваивается на себя настоящую и себя, следящую за собой. Это можно было бы назвать совестью, которую используют для самоедства. Аня вещала уже с полчаса. Голос у неё был надтреснутый, как будто вот-вот заплачет, но в глазах - никакой воды. Теодор не помнил, когда она начала краситься, но с тех пор было почти невозможно определить её настроение по лицу. Оно будто окаменело за эти несколько лет. - Откуда ты знаешь Маришу? Кем она тебе приходится? - спросил он, постукивая пальцами по столу. Аня резко обернулась. - Что за странные вопросы? Я всегда её знала. Она же... Теодор насторожился. - Кто? - Моя дочь. - Ч-что... Что?! У него задергался левый глаз. - Ты шутишь?.. Аня хмыкнула. - А ты не знал? Ха-ха, нет, правда, ты не знал? Да... Ха-ха, конечно, ты не мог знать... Как раз ты уехал, а она родилась через несколько месяцев... Она же живёт с моими родственниками. Теперь стало известно, что она представляет угрозу. Поэтому ты и понадобился. - Что ты несёшь... Аня рассмеялась уже в полный голос. - Понятно, что тебя удивляет. Она кажется такой маленькой, безобидной, да? Но дело в том, что она... не совсем человек. Она драконий ребёнок. Теодор молчал. Аня перевела дух и продолжила. - Такое случается довольно редко, и объяснения этому нет. У двух людей появляется ребёнок с нечеловеческими качествами. Например, драконьими. Драконы отличаются от людей невообразимо сильной волей. Мощь их сознания позволяет им управлять умами более слабых существ, хотя бы тех же людей. Они опасны как раз поэтому, даже не из-за способности извергать пламя или физической силы. Силой мысли они могут уничтожить обитателей целого города. Она вдруг отвернулась и заговорила вполголоса. - Ты нужен нам как "ключ". Ключ к её сердцу, к сердцу Мариши. Чтобы обезопасить от неё окружающих, нужно помочь ей выплеснуть свой гнев. Для этого нужен "ключ" - человек, который примет его на себя. Этим человеком должен стать ты. - Что-то вроде жертвы? А почему я? - Действительно похоже на жертвоприношение. А ты - потому что ты сам ввязался во всё это. Ты ведь приехал сюда специально. Ты искал Маришу. - Откуда ты... - В твоём доме нашли альбомы. - Вы его обыскали? - Вроде того. Аня облизнула пересохшие губы. - Боль, которую ты примешь на себя, не будет ощущаться физически, но едва ли ты сможешь выжить. Да, думаю, не сможешь. Не знаю точно, что может произойти, но... Если её гнев распространится на многих людей, то каждому достанется по чуть-чуть, и все они отделаются расстройствами психики. Если всю эту бурю эмоций примет на себя один человек, едва ли он продержится долго. Зато прочие останутся целы и невредимы. Конечно, я не могу тебя заставить... Просто понимай, что если ты не согласишься быть "ключом", прийдётся искать кого-то другого. - Например?.. - Например, меня. - Я согласен. - Тогда можешь идти. Мариша ждёт тебя в отеле. Скажи свою фамилию на ресепшене, тебе дадут ключ от номера. Я её закрыла. хххх В номере пусто, темно и холодно - задернутые шторы, кондиционер на двадцать два градуса. Мариша сидит на аккуратно заправленной кровати, почти не создавая складок, прислонившись к стене и упираясь взглядом в потолок. Потолок не совсем белый - не соответствует её представлению об идеальном потолке. Теодора нет уже минут сорок. Или больше. По полу вдоль плинтуса сочатся муравьишки. Дверь хлопает, и он входит. - Мариша, - со вздохом. Она опускает на него взгяд. - Да?.. - Я. Я тебе... Она недоумевает. - Я твой отец. хххх Фарфоровые пальчики впиваются в шею.