* * *
Научный труд, который он после смерти отправит Тигнари. О любых изменениях в его здоровье, о подробностях в плане чувств, о влиянии на обыденную жизнь. Все, что могло бы интересовать гениального лекаря, будет в этой тетради. Может и не только в этой — Кавех не знал, хватит ли места. Тетрадь он предусмотрительно прятал в Мехраке, куда разрешен доступ только ему. Вызвать чужую жалость казалось отвратительным, и Кавех, сам того не осознавая, встал на путь протеста, поплатившись за это глубинными искрами жизни из глаз цвета киновари. Кавех больше не цеплялся за жизнь. Но и умирать пока не собирался.* * *
Участились хрипы. Кавех стал слышать свое дыхание — и невозможно отчётливо — из-за этого хотелось заткнуть себе уши, но, закономерно, это не было решением проблемы. Ничего не поменялось с его жуткого осознания не скорой, но смерти. Кавех носил плотную повязку на руке, рана почти затянулась и корка не норовила потрескаться от любого движения. Работе это, конечно, мешало, но приходилось терпеть. Под кожей вились усики стеблей. Они все ещё были еле различимы, но если немного надавить, растянуть тонкую кожу руки, то можно было насладиться неестественной зеленью, вперемешку с синими венами. «Но как?.. Вы не имеете права!» «Я возвращаю вам предоплату, — терпеливо повторил Кавех, будто бы не замечая ужасного недоумения и недовольства заказчика, — По контракту я могу отказаться от работы на ранней стадии и вернуть деньги» «А мне вас советовали... Как знал, что не стоит обращаться к молодым специалистам, — язвительно выплюнул мужчина, — И за что только вас так рекомендуют? Да вы.... — Кавех молча протянул мешочек с деньгами дрожащей рукой. Как же ему хотелось оправдать репутацию, помочь человеку и спроектировать всё-таки этот невозможно огромный дом с кучей элементов, которые абсолютно не сочетались друг с другом. Однако, этого хотелось исключительно из-за боязни вины, совести, причем своей, что загрызет его при отказе. Бывший заказчик махнул рукой, выхватив деньги, крикнул что-то в ответ и удалился» Он впервые отказал человеку. Сложный проект, заказчик с тяжёлым характером, огромная занятость и душащие кредиторы. Слишком много "но" в его потенциальном заказе. Кавех потратил бы недели, а идеальный план не пришелся бы по душе. Кавех давно утратил интерес к своей работе. Поразительно, что он этого не замечал. Что делал заказы на автомате, с единственной мыслью — угодить и получить — хоть немного денег. Раньше мысли об аль-Хайтаме перебивали все удручающее настроение. Теперь мысли об аль-Хайтаме были под запретом. Кавех вваливается в дом с недопитой бутылкой в руке. Задевает плечом им же повешенную картину, опрокидывает пару стульев на пути к кухне, роняет стопку книг с полки — пытался удержать равновесие после приступа головокружения. Аль-Хайтам вылетает из своей комнаты и недоуменно смотрит на погром — до него не сразу доходит, что его устроил Кавех, так как тот уже завалился куда-то под стол, допивая остатки из бутылки. Аль-Хайтам возвышается над ним — Кавех упорно не смотрит, лишь пьяно смеётся и начинает нести всякую чушь. Аль-Хайтам отбирает бутылку и морщится — это самое дешёвое пойло в таверне. — Давно ты так не напивался, конечно, — и качает головой сокрушенно, переживая скорей за себя — если Кавех так победно мчался по улице, то точно привлек внимание к его дому, а значит... Короткий стук в дверь не заставил себя долго ждать. Аль-Хайтам, полыхая гневом, который, правда, никак не отразился на его лице, переместился к двери. Кавех пытается ползти за ним, но задевает ножку стола, от чего тот содрогается, и бутылка, поставленная туда Аль-Хайтамом, успешно летит вниз. Разбивается перед самым носом Кавеха, тот вздрагивает, чуть протрезвев, взлетает на ноги. И тотчас мчится к двери. — ...я вас ещё раз спрашиваю, чего вы хотите? — взглядом аль-Хайтама можно резать ткань, настолько он острый. Кавех внутренне содрогается, но виду не подает, лишь толкает соседа плечом, влезая в проход, и приветственно машет собутыльнику — какому-то ученику из академии, факультет он не запомнил. — Меня попросил... О, вот и... Господин Кавех! Архонты, так вы не соврали, вы правда... Правда живёте с секретарем вместе? — щеки мальчишки покрывал румянец, то ли от фантазий на тему сожительства, то ли от выпитого алкоголя. — Я? Да я не вру никогда в жизни! — кичится Кавех, повышая голос. И даже стоя спиной он чувствует, как выжигает его спину взгляд аль-Хайтама. — Студент, я думаю у вас есть другие дела, помимо того, чтобы бессмысленно проводить их в таверне, — парень вздрагивает от тона, по-новому и с видимым испугом взглянув на аль-Хайтама. Кавех говорит что-то незначительное и смягчающее, что не помогает совершенно. — Я искал господина Кавеха... У меня была к нему работа, а он... И я... Хотелось составить компанию... Он так грустил, и я... — парень смущался ещё больше от непослушного языка, коверкающего произношение. Аль-Хайтам потемнел. «Еще один альтруист, желающий помочь всем и каждому» — мелькнула мысль. — Уходите. Я помогу Кавеху и доведу его до дома, — подчеркнул секретарь, хотя был уверен, что парень не вспомнит и половину сегодняшнего вечера, — С заказом подойдёте в другой день. И... — он шагнул вперёд, наклоняясь, — Не пейте с людьми, когда им «грустно». Рискуете получить проблемы на всю жизнь. Парень завороженно кивнул, пугаясь ещё больше. Мгновение — его у дверей уже не было. Аль-Хайтам захлопнул дверь. Кавех стоял у стены со сложенными руками, безэмоционально смотря в одну точку. — Я все слышал. Тебе нужно лучше выбирать выражения. Аль-Хайтам не ответил, лишь прошел мимо, не считая нужным реагировать на претензию пьяного человека. Но Кавех, казалось, соображал больше, чем нужно. — Это я — твоя проблема на всю жизнь? Ты хоть себя слышишь!? Хайтам! — фигура в проходе замерла. Аль-Хайтам медленно обернулся, и внутри Кавеха все сжалось от плохого предчувствия. Сейчас будет что-то, что он очень не хотел бы услышать, чего избегал бы в любой другой ситуации. — Да. Холодный, спокойный ответ. Обыденный, как согласие на утреннее чаепитие. Кавех знал, что не вспомнит этого диалога на утро, знал, что об этом знает аль-Хайтам. Но внутри с треском сорвалась в черную бездну тонна неиспользованной, задвинутой на черный день надежды. — Да как ты.... — Не рыдай только, — морщится аль-Хайтам. Кавех сжимает кулаки, проглатывая непролитые слезы, — Поначалу ты был другим. А после я и правда пожалел, что приютил тебя. Ты растерял свои идеалы, где-то набравшись глупых самоуничтожающих убеждений. Ты неисправим. Кавех смотрел неверяще, а внутри расползалась туча темного торжества. Получил подтверждение? Остались надежды? Может, признаться, пока не поздно? Тогда к презрению в замороженной зелени в глазах добавится мерзкая жалость. Определенно желанный исход. Кавех пропускает момент, когда бросается на секретаря с кулаками. Тот тоже этот момент пропускает, так как абсолютно не верит в вероятность такого исхода. Какой процент того, что случится именно это? Что Кавех, который всегда был пацифистом, накинется на сожителя с явным желанием вырвать ему глотку. Костяшки врезаются в идеально ровную скулу, проезжая вдоль нее с чувством, мажут в сторону. Секундной заминки хватает, чтобы аль-Хайтам среагировал. Быстрая подсечка. Короткий удар в спину. Кавех охает и валится на пол. Откатывается, не давая себя прижать. Швыряет что-то — вроде очередную книгу. Маневрировать в узком коридоре тяжело, перемещаться в комнату — дорого. Из двух зол они выбирают меньшую, значит первую. Кавех с нескончаемым энтузиазмом делает ещё попытку — по ногам бьют ощутимо, без малейшей жалости. Уподобляться примитивному кулачному бою аль-Хайтам не собирается, лишь пытается лишить соседа возможности размахивать руками. Кавех прикладывается головой о полку, сдавленно шипит и, наконец, успокаивается. Принимает свое поражение на ватных ногах, со скованными запястьями. Смотрит на чужой наливающийся синяк и измученно растягивает губы в болезненной улыбке, не несущей ни капли радости или удовлетворения. Лишь бесконечную боль. Аль-Хайтам молчит, ждет чего-то, будто пытаясь прочесть ответ в глазах напротив. Кавех чувствует стиснутыми ладонями чужое ровное дыхание. Он не может пошевелиться, а из разума выветрились все слова — что это было? Аль-Хайтам высвободил одну руку. Осторожно провел большим пальцем по чужой скуле, — как учёный, готовящийся препарировать распятую лягушку, — стёр ощутимую полосу крови. Тонкая рана защипала, принявшись вновь извергать густую кровь. Аль-Хайтам покачал головой. — Знаешь, что я к тебе чувствую? — внезапно выплюнул Кавех. Аль-Хайтам, будто бы с интересом наклонил голову, — Ты мне отвратителен. Вот, что я чувствую. Кавех не видел, как отреагировал Аль-Хайтам на слова, которые с таким трудом он выскребал из глотки — Кавех опустил глаза. Силы кончились, ещё минута и он бы позорно обмяк в чужих руках. Но аль-Хайтам отстранился, и Кавех обмяк, распластавшись по стенке, удерживая себя на честном слове. — У тебя глаза потухли. Только и сказал секретарь, неслышно покидая коридор. Послышалось — казалось Кавеху. Что за метафоры? Откуда они в словарном запасе аль-Хайтама? К чему вообще это было? Они оба знали: Кавех не может врать под алкогольным опьянением. Они оба знали, что Кавех — как? — но опроверг эту аксиому. Однако, один из них задумался, а другой — забылся сном.* * *
Кавех очнулся нетронутым в коридоре. Под им же сломанной полкой, с ноющим телом, в особенности — кулаками, с израненным будто мелкими стеклышками лицом. Кавех не убирается, не готовит и не извиняется, последнее — потому что не помнит, за что. У аль-Хайтама выцветший след на щеке, будто от удара. И блестит он странно и неестественно — неужели помогла женская косметика? Кавех забывается в работе, отмирая через пару дней из-за жуткого желания выпить. Обычную воду. Желательно несколько литров. Воды в доме мало, на полу кухни — разлетевшаяся бутылка чего-то дешёвого из таверны неподалеку. На улице какой-то парень кидает на него взгляды смутного «Я тебя видел, но не помню где» — и Кавех отвечает тем же. Купив воду, он мгновенно выпивает половину, оставляя жалкий литр для существования аль-Хайтама — пусть сам вспомнит, как ходить за покупками. На третий день Кавех убирается, надеясь не попасться на глаза соседу — пока это получалось весьма удачно. Убирает только кухню и только пол. Моет за собой тарелки, демонстративно оставляя добрую половину. Идёт в комнату и лицом к лицу сталкивается с аль-Хайтамом, у которого в руке метла. Пару секунд они молчат — Кавех недоуменно рассматривает странный предмет, не находя ему применение в чужих руках. Аль-Хайтам будто бы смущен — замер камнем в немом ожидании. Кавех чуть хмыкает, отходя в сторону — пропуская, скользит взглядом по лицу. И в спину бросает: — Я убрал. Он ждёт упрёков, насмешек и раздражения. Вопреки всему получает долгий вопросительный взгляд. Нечитаемый, как обычно. — Я ничего не помню, если ты об этом. — Болит кулак? — Что? Аль-Хайтам приподнимает уголок губ на неразличимый миллиметр. Исчезает в стороне кухни. Кавех ещё минуту пытается осмыслить сказанное, точно на что-то намекающие. Но приходит к неутешительному выводу, что либо он слишком туго соображает, либо случилось что-то на грани фантастики, во что точно не получится поверить. Начавшийся со вчерашнего дня кашель не тревожил его ещё несколько дней.* * *
— Скажи «пожалуйста». — Что, прости? — Слово такое, означающее просьбу. — Зачем? — Я жду от тебя вежливости. Аль-Хайтам смотрит непонимающе и чуть разочарованно, всем видом показывая: «Если любишь впустую тратить время, то жди». Кавех закатывает глаза, показательно громко ставя тарелку на стол. — Если тебе что-то надо — попроси. — Мне от тебя ничего не нужно. И я не против того, что тебе наскучило заниматься хозяйством, — бросает аль-Хайтам, теряя интерес, утыкается в книгу. Синяк на скуле почти прошел, оставив еле заметный темный налет, — Но потрудись объяснить, чем ты занят? Твои скандалы с заказчиками слишком громко звучат в последнее время. Кавех откашлялся и бросил презрительный взгляд куда-то мимо секретаря, злясь больше не на него, а на сплетни, разносящиеся с невообразимой скоростью. «Вам лучше найти другого человека, который сделает этот же проект за меньшую сумму» «Но господин... Вы — моя последняя надежда! Вы гениальны и талантливы, моя мама была бы рада, что в ее честь построил такое здание такой человек, если бы была жива, конечно... — Кавех склонил голову, не в силах выдержать взгляд, полный просящей жалости» «Я не смогу сделать это, — он обвел рукой сложные наброски, — за половину названной мной суммы. Прошу меня простить. Я искренне сочувствую вашему горю и верю, что такая девушка, как вы, найдет подходящего архитектора. Я могу дать контакты, тот человек не менее талантлив, чем я» «Да как вы... Мне нужен ваш труд, слышите?! — Ее глаза жалят болью, но Кавех напомнил себе что ему умирать через несколько месяцев» «Прошу меня простить...— как заведённый повторял он, не давая чувствам взять власть. Каждое слово ранило ножом по сердцу, вызывая ответное желание сегодня напиться снова. Но нет — ему осталось доделать пару важных заказов. От клиентов, которые платят полную стоимость, — хмуро напомнил себе Кавех. Девушка уходила с опущенной головой и дрожащими плечами, и Кавеху казалось, что сегодня он предал кого-то, что сегодня он переборщил» Судорожный кашель не дал возможности долго рефлексировать. Аль-Хайтам не был идиотом и если бы заметил зелёные прожилки на руках, то все — конец. Кавех в последнее время был занят поиском решений, как скрыть позорные хрипы, звучащие с каждой неделей все страшнее. Лепестки лотоса кальпалаты он выкидывал далеко от дома, или сжигал у окна. Не нужно лишних улик и намеков. Он все сделает сам. — У меня пара заказов, не терпящих конкуренции, — бросил Кавех, надеясь, что его ложь не раскроют раньше времени. Аль-Хайтам задержался взглядом на методично скользящей ткани по поверхности тарелки. — А как же твоя благотворительность? — Кавех не позволил себе увести опасную тему словами «да так, это не стоит твоего внимания». Сколько раз на провокации он реагировал пассивно, не желая портить и без того натянутые отношения? Уводил тему, смягчал углы, терпел западающие в душу слова о бессмысленности. Теперь в этом не было необходимости. — Очень иронично. Деньги я всегда брал, только, бывает, в меньшем количестве. — Я не буду покрывать тебя, если кредиторы заявятся ко мне на дом. — Я тебя и не прошу. Деньги я раздобуду. — Наконец-то осознал важность качества над количеством? — Напомни, я просил у тебя совета? — Напомни, в чьем ты сейчас доме? В этих стенах я говорю то, что считаю нужным. — О архонты, мы постоянно приходим к одному, — Кавех возмущённо вздохнул, откладывая тарелку, — Тебя так волнует мое присутствие? Я заработаю денег и съеду. — Ты не в первый раз так говоришь. Пока ты убирался, от тебя была хоть какая-то польза, — Аль-Хайтам привычно скатывался к чьей-либо бесполезности, зная, что Кавех терпеть не может эту тему, пытаясь пробудить в нем те эмоции, которые когда-то превалировали в нем — жаркий романтизм впротивовес пресному реализму — они дополняли друг друга, создавая уникальный дуэт. Но в какой-то момент все поменялось, Кавех вбил себе в голову какую-то мысль, привил ещё один груз вины и вуаля — все обязанности по дому свалились на него. Но хуже было то, что он перестал пытаться. Смирился с такой жизнью. Проекты, которые раньше кружили ему голову, забирая все внимание, стали банальным ремеслом. Искра любви к делу пропала, хотя Кавех все ещё оставался талантливым мастером, совмещающим в себе эффективность и кратчайшие сроки. Сейчас ещё и глаза погасли — что бы это ни значило — дело ушло не в ту стезю. Аль-Хайтам перевел взгляд на ритмично сжимающиеся от бессилия кулаки — и вспомнил. Неясная, оттого неприятная волна электричества прошлась по телу. Тот вечер, те эмоции. Это было настолько непредсказуемо, что острота на корне языка чувствовалась ещё долго. Шаблоны рвались, Кавех менялся. В честь какого праздника — не ясно, но факт оставался фактом. И пока аль-Хайтаму это не нравилось, как и не нравится любая вещь, выходящая за рамки и вызывающая неоднозначные эмоции. Кавех предпочел промолчать, но язык жестов все сказал за него. — В общем, у меня важные проекты. И я не буду больше намывать весь дом. Извини. Хотя почему я извиняюсь? Мне не важно твое мнение. И не вздумай говорить про то, что я у тебя в доме и ты за меня платишь! Повторять аргументы — глупо. — Даже если они все ещё в силе? — поддел аль-Хайтам. — Конечно, это также вторично, придумай что-то новое, — буркнул Кавех. Аль-Хайтам решил оставить без внимания этот бред, ведь и так уже сказал слишком много за последний час. Лишь перед тем, как покинуть кухню, проговорил, будучи в полной уверенности, что сказанное пройдет мимо Кавеха: — Примирись с собой хоть когда-нибудь. И хватит пить по вечерам после несостоявшихся заказов. Кавех ничего не ответил. Причем пункт «напиться» серьезно входил в его планы, правда, не в доме секретаря. После хлопка двери в чужую комнату, Кавех обречённо закрыл лицо руками и судорожно закашлялся. От постоянного кашля горло саднило, голос постоянно казался ниже. Примирись с собой, значит? Тоже привычная фраза, которой аль-Хайтам любил бросаться, делая вид, что знает больше других. Однако сейчас она заиграла новыми красками. Кавех подцепил идею, а терять ему было нечего.* * *
— Пожалуйста. — Извини?.. — Приготовь ужин. Пожалуйста. Кавех смерил недоверчивым взглядом аль-Хайтама на пороге своей комнаты. На счастье, тот догадался постучаться, и вещи, собранные в дорогу, были мгновенно задвинуты под кровать. Кавеху казалось, что тот начнет отчитывать его за постоянное пьянство: за все время он выбил неплохую скидку; нашел несколько одноразовых друзей-собутыльников, а также дом, где можно было отдохнуть в вечернее время с бутылкой вина; пару дней назад он уснул в таверне, а когда ему окончательно наскучивали такие будни или если его слишком часто узнавали из-за недавних скандалов — пил в своей комнате в обнимку с ватманом, но больше старался не буянить и не привлекать к себе внимание. Кавех на протяжении всех дней делал то, на что бы не решился в любой другой момент: отказывал, ссорился, терпел агрессивные оскорбления в свою сторону, после — пил и продолжал отказывать. У него не было мотивации не получать хоть кратковременное, но удовольствие, зато был железный аргумент — через пару тройку месяцев Кавех умрет. Это сносило все прошлые убеждения, которые мешали жить, в два счета. А аль-Хайтам, удивительно, но умудрялся попадать в моменты его трезвости. — О... Я... «Без проблем» «Естественно» «Само собой, я как раз собирался идти на кухню, не стоило себя утруждать и приходить в мою комнату...» Кавех мысленно влепил себе пощечину, в реальности только вонзил ноготь в ладонь, вызывая острую боль — нет, ты так не ответишь. Теперь готовил он редко, перебиваясь едой из таверны, а секретарю было слишком все равно — в деньгах он никогда не нуждался. Кухня простаивала, в достатке всегда был лишь кувшин воды и несколько литров в запасе. Пока Кавех рассуждал про себя — аль-Хайтам трактовал его молчание по-своему. — Если ты занят, — дверь была готова захлопнуться, но Кавех сорвался с места, удерживая соседа за предплечье. — Не будь таким гордым и подожди лишнюю секунду, — выпалил он, — Для кого? Ужин, в смысле. Сказал и тут же был вынужден отбиваться от накатившего смущения — какое ему дело? А если это девушка? От второго предположения в груди неприятно кольнуло. Горло защекотало, в лёгких будто подул живительный ветерок. Кавех поморщился. Аль-Хайтам всё-таки ответил: — Тот мудрец — помнишь? — вновь будет у нас. В этот раз здесь сугубо мои интересы, — и как бы между делом секретарь добавил, — Ему понравилось то блюдо. Цыпленок, вроде, — Кавех с трудом сдержал удивленный смешок. Данную ситуацию можно трактовать как благословение свыше. Ведь, если подумать, он мог уйти и завтра, так? До ужаса смешно, что Кавех подумал про девушку, на секунду будто забыв о характере секретаря. Забавно, как аль-Хайтам всматривался в его глаза, — этот жест стал настолько привычным, что Кавех к нему уже не цеплялся, — высматривая, с уверенностью человека, который умеет читать мысли. На языке вертелось тысячи причин отказа — он успешно практиковался в этом последние недели. Но что-то придавало сакральную важность моменту — аль-Хайтам пришел сам, попросил, проявив вежливость. Это ли ни чудо? Даже бездна равнодушия уступила привычному алому, намекая: на все воля Кавеха. Ведь если результат и правда принесет ему удовольствие — то почему бы не сделать исключение и не поменять планы? — Да... Думаю, найду время, — высокомерно протянул Кавех, набивая себе цену. Но сразу же добавил обычным тоном, — Я рад, что ему понравилось. Этому блюду меня научила... Приятельница. Мы с ней были в очень плохих отношениях, а после как-то подружились, представляешь? Я сам до конца не понял, как это случилось, — Кавех улыбнулся воспоминаниям, но тут же спохватился: зачем он вообще это рассказывает? Рука все ещё покоилась на предплечье аль-Хайтама, придерживая — тот тоже невзначай мазнул по ней взглядом. — Наверное, вежливость подразумевает то, что мне нужно чаще тебя благодарить? — Аль-Хайтам осторожно взял чужую ладонь, осматривая давнюю рану ниже запястья. Она уже почти срослась, тонкая розовая кожа покрывала место бывших царапин. Кавех интенсивно обдумывал внезапный интерес секретаря к вежливости — уж неужели это из-за их недавнего диалога? А должен ли Аль-Хайтам благодарить его? Если должен, то будет ли делать над собой такое усилие? Раны мягко коснулись, выводя контуры касанием. Кавех вздрогнул, наконец, осознав их положение. Пылкое смущение сменилось липким страхом. Он резко выдернул руку, пряча ее за спину, натыкаясь на похолодевший взгляд аль-Хайтама. Похолодевший, но не настолько обеспокоенный. Не заметил. — Извини. Я... Я приготовлю ужин, — пряча глаза, Кавех прошмыгнул мимо, упорно стараясь не коснуться секретаря, прижатого к косяку двери. Потом он всё-таки обернулся, ловя вернувшийся взгляд невозмутимости, — Посуду помой сам. Пожалуйста.* * *
— Милочка, я сочувствую тебе очень-очень сильно, но обещаю, что не скажу никому даже за пять миллионов моры! — Дори жмурится довольно. Она не особо верит в смерть друга, ей кажется, что Кавех точно не выдержит и признается, а значит счастливый финал неизбежен. Зато Дори определённо довольна собой и такой честной преданностью приятелю. «Сегодня, <...>. Жить мне осталось около <...> дней, это примерно <...> месяца, зато я впервые пробовал медитацию. Во время обучения мы не проходили ничего подобного, поэтому мне пришлось перебрать множество книг, прежде чем найти то, что нужно. Это медитация для тяжёлой болезни <...>, завязанной на внутрикожных паразитах. Я модифицировал ее совсем немного, суть была в сосредоточении на движущихся стеблях под кожей и в теории они начинали двигаться медленнее. Ужасно мерзко чувствовать внутри инородное тело, которое растет и завивается в красивые узоры. Оно оплело запястье, и я не мог перестать разглядывать это хитросплетение. На ногах они пока еле видные. На пальцах — тоже, только при сильном сгибе. Мне казалось неестественным отсутствие боли, но это все ещё не поздняя стадия и кашель компенсирует все облегчение. Он жуткий, мокрый и лающий. Я выхаркиваю влажные лепестки, воняющие приторным нектаром, от которого потом целый день болит голова и есть не хочется от слова совсем. На меня оглядываются люди во время очередного приступа, заказчики пугаются — кто-то даже отменяет сделку. А медитация помогла на третий день. Будто замечая мое внимание, движение стеблей становилось не таким интенсивным. Правда, в тот день раза три в комнату вломился аль-Хайтам — уж не знаю, чего он хотел, но я не горел желанием прерывать процесс, который может отсрочить мне смерть. Казалось, в первый раз он был удивлен, что я сплю посреди дня, а не валяюсь пьяным под кроватью. Простоял минут пять, ушел. Второй раз вошёл тихо, я даже не понял, что в комнате есть кто-то, помимо меня. С трудом сдержал удивленный вздох — волна тепла окутала тело. Меня окрыли валяющимся на полу одеялом. Третий раз я внимательно прислушивался к его перемещениям — вдруг я всё-таки убрал не все лепестки, или где-то остались случайные записи, которые я в порыве вдохновения, бывает, писал на попавшихся под руку листках. Но в итоге так и не понял, чего он хотел. Через минут пять с раздражением я осознал, что медитация всё-таки прервалась. В порыве мести было скинуто одеяло, но при возобновленной попытке тело ощущалось как-то по другому, мысли текли ровно и плавно, позволяя стабильно поддерживать концентрацию внимания. В итоге это дало вполне весомые результаты, которые я подробнее опишу ниже. Тем более, после продуктивных пятнадцати минут, я выпил около литра воды за раз — на счастье кувшин стоял на столе рядом, хотя я точно помню, что не приносил его» Кавех коротко улыбается, пожимая плечами, мол, делай как знаешь. Дори беспечно верещит о повседневных делах, и Кавех чувствует себя странно спокойно — впервые за месяц. Это то самое спокойствие, когда рассказываешь другу страшно интересный секрет, и груз ответственности за его хранение теперь лежит не только на тебе. И давняя ссора не могла стать причиной недомолвок — Дори и вовсе не считала, что они в обиде друг на друга. По ее словам, Кавех боролся за свои идеалы весьма извращённым способом, и кто она такая, чтобы останавливать его? — Я помогу тебе, не за бесплатно, конечно, — Кавех интенсивно закивал. Буквально пару минут назад он сидел в полнейшей прострации: информация, которую сообщила Дори, поразила его. Как приговоренному дали ещё месяц на рассмотрение дела. Нет, у нее не было лекарства, однако было средство облегчить симптомы, — И если мне понравятся твои условия, аренду за эту комнату мы разделим. Это было предложение невиданной щедрости — Дори не знала стеснения и брала мору за любую мелочную услугу. Ее клиенты платили за каждую консультацию и за место, в котором она проходила — чтобы все было надёжно. Кавех усмехнулся и разом выложил подготовленную речь. Дори глубоко задумалась, прижав перо к губам. Пару раз что-то черканула в блокноте. Поправила ромбы очков, сползающих к кончику носа. — Отлично. Я покрываю и прощаю половину твоих долгов сейчас, (Архонты, это просто мелочь, ты правда такой бедный?), а другую половину — после удачной продажи, — Кавех снова кивнул, боясь вздохнуть лишний раз, чтобы Дори не передумала, — Я даю тебе координаты этого торговца, ты обязуешься не умереть к тому времени и построить мне роскошный дом, — Дори задористо рассмеялась, болтая ножками в эмоциях. После мгновенно переменилась в тоне, — Но у меня к тебе настоятельная просьба. Пока ты делаешь мой прекрасный дорогостоящий дворец — ты перестанешь пить. Мне не нужно, чтобы на покупателя упала балка, неправильно прикреплённая из-за чьих-то ошибок в расчетах. — Но я не ошибаюсь в таких вещах! — воскликнул Кавех, подорвавшись со стула. — Дорогуша, я до сих пор не потеряла свое положение, потому что не верила людям на слово. Поверь, пол города судачит о твоих скандалах и пьянках. Ты не последняя личность в Сумеру, Кавех. Пора бы тебе это понять! — разочарованно покачала головой Дори. Кавех удрученно вздохнул, для вида спросив: — А иначе? — Иначе не подпишу контракт, — захихикала Дори. Кавех махнул рукой, сквозь зубы проговорив «Ладно», — И ещё... Ты помнишь? Построенный дом должен быть продан по огромной цене и в кратчайшие сроки. — Да. Я это обеспечу, будь уверена, — Кавех мгновенно взбодрился. Уголок губ против воли пополз вверх и Кавех поспешил скрыть улыбку темного удовлетворения.* * *
Он сжал сильнее — сухие травы затрещали, но продавились под напором зубов. Глубоко вдохнул, сдерживая порыв откашляться, но, к счастью, не из-за цветов в глотке. Желтоватый дым расползался по комнате медленно, поглощая каждый квадратный сантиметр. Кавех поморщился — к горькому аромату он все ещё не привык, да и вряд-ли успеет. Лёгкие чувствовались особенно четко при каждом вдохе. Но травы делали свое дело — цветы распускались позднее, росли гораздо медленнее. Неудивительно, что на целую пачку таких «лекарств» он потратил почти все свои сбережения. Поэтому сейчас он, зажав в зубах мерзкую на вкус «сигарету», которая из-за своих лечебных свойств казалась чуть ли не благословением архонтов, тщательно замазывал сверкающие под тонкой кожей у вен зелёные прожилки. Руку холодило нанесённое вещество цвета кожи. Кавех потянулся к баночке, чтобы зачерпнуть ещё, как вдруг дверь распахнулась. — Кавех! Кавех ощутимо вздрогнул, чуть не провалившись в распахнутое окно. Пораженно захлопал глазами, обернувшись. Аль-Хайтам неверяще глядел на него — наверное, пытался высмотреть в жёлтом дыму. — Я понимаю, студенты курят эту дрянь. Но ты?.. — Пахнуть не должно, я же почти в окно вылез... — недоуменно оправдывался Кавех, пытаясь закрыть спиной косметику, но тщетно — неаккуратный мазок локтем, и баночка со странной субстанцией телесного цвета ныряет в окно. Будучи выпущенной из ослабших пальцев, за ней улетает мягкая округлая вещь, на ощупь напоминающая губку — Кавех такими обычно делал тушевку, когда закрашивал рисунок. — Да не в этом дело, дело в твоём здоровье. Зачем ты вообще начал? — Аль-Хайтам устало потёр переносицу, пока Кавех усиленно пытался сообразить, для чего секретарю это знание. Аль-Хайтам был в непривычно вольном стиле, с оголенными руками, напряжёнными в странной настороженности, и Кавех ощутимо споткнулся взглядом о выделяющиеся мышцы. Чуть заторможенно произнес: — Я творец и мне сейчас ужас как необходимо вдохновение, — Кавех упёрся полупустым взглядом. — В трезвости работать уже не получается? — Я больше не пью, — с обидой заявил Кавех, с трудом удерживая себя от очередного бесплодного спора из-за взметнувшихся вверх уголков губ секретаря. — Кстати о работе. У тебя денег много или почему ты вдруг решил не брать заказы от слова совсем? — Вот это точно тебя не касается! — выплюнул Кавех, но аль-Хайтама это будто только распаляло. Он вновь завел шарманку о безалаберности соседа, а архитектор погрузился в тяжёлые мысли. Кавеху казалось что он делает всё, чтобы ответных положительных чувств не выработалось — он стал упрямым, бесполезным в хозяйстве и рефлексирующим по любому поводу. Появились странные привычки и почти одержимость уколоть соседа в ответ, или не в ответ — просто, без повода. Но аль-Хайтам будто наоборот начал замечать его больше. Хоть Кавех и не переделывал себя кардинально, шутки вылетали сами собой, грубость — тоже. Но раньше же этого не было... А после взаимного внимания Кавех чуть смягчился — упразднил желание крупно поссориться с аль-Хайтамом и не общаться с ним вплоть до своей смерти. Наоборот, ему хотелось оставить о себе хоть какую-то память. Хоть как-то поменять мир, в котором он существовал так недолго. Для этого — умалчивания, скрытность, дорогие «сигареты» без привыкания, репутация скандалиста. Единственная осязаемая цель, фатальный контракт с человеком, из-за которого жизнь когда-то была разрушена. Зато не будет долгов и аль-Хайтаму не придется выплачивать их после его смерти. Это того стоило. — Поужинаем? — между делом спрашивает аль-Хайтам, но Кавех не слышит из-за грома своих мыслей. — Что? — переспрашивает без особого внимания, так как взгляд был прикован к происходящему на улице. Какая-то девушка удивлено оглядывалась, подняв его дорогую в плане цены косметику. Денег можно не ждать ещё месяц. Стебли весело блистали под кожей на недокрашенной части руки. Кавех так и не понял, что хотел от него Аль-Хайтам, молчание затягивалось, а единственная мысль жгла изнутри, призывая не оставаться в стороне, — Извини, я на минуту. И Кавех резко подаётся вперёд, взлетая на подоконник, уходит в сторону, вырывая подол плаща из чужих пальцев, и на огромной скорости съезжает вниз по крыше, а после, чуть притормаживая у края, делает финальный прыжок. В ноги бьёт отдача, но Кавех удерживается, часто дыша. В голове светлая пустота и пульсирующая мысль. Он почти подлетает к девушке, которая успела убрать косметику в сумку, и сбивчиво объясняет о своем исконном праве на эти вещи. Девушка смотрит с крайней степенью недоумения во взгляде, машинально открывает сумку, протягивая поднятые вещи, даже не глядя на них. Кавех удовлетворительно проверяет наличие — половина баночки цела точно. Внезапно девушка узнает его, спрашивает что-то, относящееся к примитивным слухам, и Кавех отмахивается, мысленно прикидывая, как ему войти обратно, чтобы не вызвать подозрений. Но девушка оказывается удивительно настойчивой, она почти кричит, пытаясь привлечь к своему вопросу внимание архитектора. Тот просит ее быть тише, отнекиваясь жестами, но было уже поздно — люди интересовались их перепалкой все больше, собираясь полукругом. — ...в каких вы отношениях? Вас видели вместе в библиотеке в недвусмысленном положении, как вы это прокомментируете? — Кавех искренне выпучивает глаза, честно отвечая, что подобного бреда он в жизни не слышал, — Это как-то связано с вашими частыми отказами? Ваш молодой человек, простите, ревнует? Кавех прижимает руку ко лбу, судорожно раздумывая, что делать. В голове была лишь одна мысль — только бы аль-Хайтам не вышел, это слишком усугубит положение. Со всех сторон начинают сыпаться вопросы, к счастью, о скандалах с заказчиками. — Вы должны войти в положение, мой друг... — Вам нужно меня выслушать, понимаете, тот архитектор в отпуске.... — Вы обещали мне, слышите? Пару месяцев назад, неужели не помните?.. — Моей подруге вы сделали скидку, почему я должна платить полную стоимость?.. — Я требую к себе внимания, молодой человек! Как вы можете... — Вы должны меня послушать... — Хватит!!! — голос, громкий, на грани отчаяния. Люди смотрели на него со страхом от внезапной перемены настроения. Кавех успел испугаться своего угрожающего тона, но отступать назад было некуда, — Я ничего никому из вас не должен. Толпа зароптала, правда, на два тона ниже. Голос резал нервы и нехорошую тишину. — Я работаю над масштабным проектом. Это будет мое последнее и прекраснейшее творение! Хотите моих работ? Заказчик продаст дом по окончании строительства. Цена будет велика, так что не уверен, что хоть кто-то из вас потянет. Ещё вопросы? — голос дрогнул, Кавех собрал последние силы, — Тогда мне больше нечего вам сказать. Кавех повернулся и пошел прочь от ошарашенной толпы. Спины ощутимо касалась прирученная зелень. Его внимание было закономерно, но Кавех позволил себе не оглядываться. Вина знакомой удавкой сжалась на шее — но он же пообещал не пить! Кавех осознавал, что пытается вытолкнуть многолетнюю вину другой виной. «Отец, мне жаль, что так вышло. О архонты, как же я хочу дожить последние дни без вины...» Сделав круг почета по округе, он на удивление спокойно добрался до дома и прошмыгнул в черный ход. — Ты в своем уме? — пригвоздил к порогу ожидающий аль-Хайтам. «Нет, мой ум занят тобой» — про себя сознался Кавех, устало прикрыв глаза. — Что за демонстрация у моего дома? Последнее творение? Ты серьезно? — Чего ты завелся? Это всего лишь высокая фраза для рекламы. Мне ужас как нужно продать в кратчайшие сроки готовое изделие, — выдал Кавех, мысленно благодаря свое красноречие. Аль-Хайтам многозначительно покачал головой. Кавех отмер, прошел мимо, ощутимо столкнувшись плечом, но секретарь не среагировал. Аль-Хайтам о чем-то задумался.* * *
«Рассматривал белок глаз. Мерещилось что-то зелёное и тут. Скоро проникнет под радужку. Будет, как у аль-Хайтама. Но все ещё не такое комнатное. Кажется, я все равно потерял свой цвет. Мой красный будто выцвел, подражая синякам под глазами. А может, у меня просто проблемы со зрением. Я сплю часа три в сутки — и мне хватает! Только бы не забыть нанести тональный крем (я всё-таки узнал, как он называется). Недавняя встреча с Дэхьей вдохновила меня, как глоток свежего воздуха, хоть мы и встречались в пустыне. Дори спонсирует меня через посредников. Мы делаем дом невозможно быстро. Пока я планирую первый этаж, бригада закладывает фундамент. Задействовано множество мастеров для вырезки по дереву, камню, различным металлам... Я надеюсь, мой почерк все ещё понятен Не вижу, о чем пишу. Свечи кончились. Надо попросить у аль-Хайтама» Аль-Хайтама дома не оказалось. На столе, как обычно, в беспорядке лежало множество бумаг, но Кавех зацепился взглядом лишь за одну. Документ о владельце участка. Участка, на котором строился дом, который проектировал Кавех. Аль-Хайтам копал под него? Но зачем?* * *
Следующим днём по всей академии расползлись слухи о единственном действующем заказчике Кавеха. Мол, тот настолько дорог архитектору, что Кавех по доброте душевной хочет подарить ему почти за бесценок свое «прекраснейшее и последнее творение». Кавех может себе позволить, он же богатый и гениальный архитектор. А у заказчика как раз жуткие долги, и продажа дома поможет с ними рассчитаться. Однако сам Кавех, когда выходил за очередной покупкой бумаг и письменных принадлежностей, загадочно отмалчивался, коротко смущаясь на особо резкие вопросы. Слухи сразу окрасились неприличным оттенком. Аль-Хайтам ходил темнее тучи из-за полного отсутствия спокойствия. Открыто подходить к нему боялись, шептались из-за углов, оглядываясь и совершенно неумело скрывая интерес. Слушать бред про заказчика изо дня в день весьма надоедало, сам Кавех, по словам того, совершенно не понимал, откуда взялись эти домыслы, однако признавался, что заказчик для него — не последний человек. Аль-Хайтам успел изучить имеющуюся о нем информацию, но не нашел чего-то необычного, но Кавех был слишком рассержен подобным вниманием к своей работе, что почти обернулось очередной ссорой — но каким-то чудом обоюдное раздражение сошло на нет. Кавех не выходил из комнаты три дня, когда аль-Хайтам решился его проверить — тот спал, обернувшись ватманом, в россыпи странного на вид табака. Комната давно им пропахла, и от Кавеха тоже несло неестественной горечью. Аль-Хайтам остановился в таверне, пару секунд раздумывая, что заказать сегодня. Мимо проходит Путешественница со своей маленькой помощницей. Вторая замечает секретаря и окликивает, махая маленькой ручкой. Аль-Хайтам приветственно кивает, заказывает еду и садится напротив Путешественницы. Нос щекочет странно знакомый запах, что-то куриное, с яркими специями и соусом в специфической ёмкости в виде лампы. Аль-Хайтаму приносят еду, но он не притрагивается к ней, задумчиво разглядывая блюдо Путешественницы, весьма отличавшееся от других блюд, подающих в таверне. Он спрашивает название, перебивая Паймон. Та злится, топает в воздухе ножкой, но Путешественница будто не обращает внимание, с улыбкой отвечая, что ее соизволила угостить одна негоциантка. Имя не называет, но аль-Хайтам отдаленно вспоминает это сочетание цветов и «этому блюду меня научила... Приятельница». Пока не понятно, к чему отнести догадку, но грудь неприятно кольнуло неизвестное чувство — оно возникало все чаще и аль-Хайтам всерьез начинал задумываться о своем здоровье. Поэтому негоциантку было решено отложить на потом. Путешественница сидела недолго и вскоре распрощалась с ним. Аль-Хайтам задержал секундный взгляд на одном из посетителей и, наконец, кивнул. Тотчас напротив оказался молодой паренёк. — Я ждал долго, за это придется доплатить. — Говори, — парень коротко вздохнул, собираясь с силами. — Он виделся с Пламенной гривой. Вы бы знали, каких трудов мне стоило оставаться незамеченным! — аль-Хайтам чуть свел брови в удивлении. — С Дэхьей? Зачем? — Она учила его краситься, — брови окончательно взметнулись вверх и паренёк удивлённо подметил, что это — невероятно яркая эмоция за их короткое знакомство.* * *
«Его творения преступно редки, но изумительно прекрасны, прямо как в былые времена» «Взмахни кистью. Вот так... — говорила ему Дэхья. Архонты, как же тяжело он добивался этой встречи, — Слабее, ты не линию рисуешь, а тушуешь тени. Да, вот так, быстро учишься. Кавех не знал, радоваться этому комплименту или насторожиться. Он чувствовал себя идиотом и гением, так часто бывает, когда делаешь что-то абсурдное. Оправдывать ожидания аль-Хайтама, используя косметику по назначению... Где-то он явно свернул не туда. Но секретарь же что-то подумает, а думать у него получается лучше, чем выдавливать вежливость, а значит там до разгадки недалеко. Хоть Дэхья учила Кавеха делать еле заметное затемнение нижнего века, Кавех чувствовал себя одной из сумеровских дам. Дэхья, войдя во вкус, предложила научить пользованию помадой, блеском, как это правильно называлось? Ей Кавех, конечно, отказывать не решился. Но после всех процедур, взглянув на себя в зеркало, он не увидел ни намека на женственность — макияж выгодно подчеркивал лицо, выделяя особо красивые его части — нюдовые оттенки прекрасно смотрелись на коже, они не были кричащими и в целом тяжело было с ходу разобрать макияж на гладкой коже. Кавех был полностью удовлетворен, пока приступ кашля не вынудил его согнуться пополам — курил он довольно давно. Дэхья, к счастью, не заметила ладонь, полную вязких лепестков» А дни пролетали незаметно, также, как таяло время интуитивных часов. Стебли обретали силу, просвечиваясь уже под ребрами, по ощущениям оплетая сердце, смакуя каждую клетку перикарда. Кавех неистово работал, заболев слишком грандиозным планом, впервые за несколько лет испытав что-то, похожее на всепоглощающее вдохновение, а не жалкую его тень. Когда открывалась дверь, по лёгкой пленке проходила волна, которая сопровождалась тихим шелестом. Аль-Хайтам неиронично шутил: часом, не переезжает ли Кавех? Ответ был предсказуем. Пленку покрывало множество зарисовок, сама пленка покрывала мебель, грудью защищая ее от губительных чернил. Расчерчена была каждая деталь в крупном формате. Нечто между символизмом пустыни и тропиков — боги, люди, грешники. Происходило заигрывание со стилем — совмещение несовмещаемого. Оно гармоничное, порой, неброское, однако профессионалы своего дела определенно рассмотрят скрытый смысл. Стол прогибался от тонны книг — когда творишь что-то гениальное, нельзя пренебрегать любыми источниками достоверной информации. Здесь были особенные переливы красок и цвета витражей. К каждой детали прикоснулись, мягко добавили что-то новое, под стать всеобщему буйству стиля. Кавех не использовал ни одного шаблона. Все предавалось критическому взгляду. В масштабной работе помимо пустынных элементов преобладали живые узоры, крупные и еле заметные, зелёные, подобно вьющейся лозе, и золотые, застывшие в пике своей красоты. Кавех был болен зеленью в прямом и переносном смысле, и это находило свое отражение в работе. Тишина прерывалась скрежетом пера о плотную бумагу. Окна были постоянно закрыты ставнями для создания большего места для чертежей. Ютиться в своей комнате было тяжело, но у Кавеха не вовремя проснулась гордость — вопреки раздирающим стеблям, цветам в лёгких, болезненной отверженной влюбленности он не хотел видеть аль-Хайтама. Тон, покрывающий кожу лица, становился плотнее. Но ему не под силу скрыть высушенные глаза с прожилками зелено-алого. Кавех почти забыл про дневник. Кавех почти забыл про смерть. В голове вертелось множество формул, шаблонов и символов. В воздухе застыл вопрос. — Поужинаем? Чернила кончились. Кавех потянулся к чернильнице, но заметил полосу света — слишком длинную, выхватывающую добрую половину комнаты. Аль-Хайтам терпеливо ждал. Вопрос, повисший в воздухе, дошел до клеток мозга. Кавех поднял опустошенный взгляд, смотря снизу вверх исподлобья. Рука дрогнула. Он отложил перо. — А? — Поужинаем? Я заказал еду из таверны. — Поужинаем вместе? — переспросил Кавех. Короткий кивок. Пара хлопков ресниц в непонимании. Бьют по подведенному нижнему веку — процесс помогает оставаться в рассудке. Автоматизм, не более, успокаивает себя Кавех. После устало отмахивается, прикрывая грубость виноватой улыбкой. Вполне естественно отвечает: — Нет, я совсем не голоден. Но спасибо, — ещё один автоматизм. Вежливость, въевшаяся в подкорку. При всех метаморфозах — осталась неизменной. Аль-Хайтам уверенно кивает, будто заранее знал ответ. На деле брови еле видно свелись к переносице, а взгляд потяжелел в неясном отчаянии. Кавех про себя подметил замешательство, весьма долгое, разве не непозволительное? Поводья самоконтроля врезались в кожу с каждой секундой. Кавех поставил бы все на то: останься аль-Хайтам так ещё минуту, он бы согласился. Абсолютно выжатый, эстетично непривлекательный с бессвязными мыслями — но согласился. Аль-Хайтам кивнул ещё раз и осторожно прикрыл дверь. Кавех с облегчением прикрыл глаза. Цветы внутри исходились в удовольствии.* * *
Когда до сдачи работ оставалось не больше двух недель, Дори изъявила желание лично, не через посредников, посетить свою будущую собственность. В искусстве она мало понимала, только восторгалась грамотно примененными дорогими образцами. Восторгалась собой, конечно — кому ещё в голову придет такая чудесная идея? Так ещё и сделка оказалась честная! Кавех плелся рядом, жмурясь от палящего солнца. Оно искренне норовило выжечь лицо, видимо, мстило за измену со светом от свечей. И что за мысли лезут в голову? Кавех на днях сдал последний чертеж — оставалось лишь ждать и смотреть. Однако... «Два дня, не больше я дал бы себе в этом состоянии» — так он написал в дневнике. Курение больше не помогало, организм вернул хрипы и страшный кашель — к счастью, Дори это не волновало. Зато она сравнила его с личинкой песчаного жировика по бледности — Кавеха это напрягало, ведь личинка была скорее серой, чем белой, поэтому он особенно постарался перекрыть естественный цвет лица именно сегодня. На Дори был плащ в целях безопасности, однако и рабочих сегодня было мало. Оставался финальный рывок в работе, последние штрихи, жаль, Кавех этого уже не увидит. Хорошо, что Дори вытащила его на улицу. Иначе он бы маялся от безделья и совершил бы что-то глупое. Длительная бессонница, постоянное недоедание, которое компенсировал симбиоз, растущая потребность в воде. Стёртые пальцы, мозоли, выпадающие волосы. Сухая кожа, тонны тонального крема. Процесс достижения истинной цели, который компенсировал любое состояние. Гарантированная оплата, покрытые долги, стабильность без груза вины. Что могло быть лучше? Кавех слабо улыбнулся на чужой комментарий. Они ходили вдоль высаженных цветов, осматривая орнамент стен, и архитектор чувствовал теплящуюся нежность, ради которой так хотелось жить. Мысли были загнаны куда подальше — в глазах вновь отразилась всепоглощающая бездна — ему нельзя было скорбеть. Он шел к этому финалу долгие месяцы, совершил множество поступков, которые раньше казались ему сродни смерти. Кавех настоятельно не рекомендовал себе влюбляться в жизнь. Но даже здесь он конфликтовал, не мирясь с собой. Одна часть его хотела любви в любой ипостаси, другая — скорейшей смерти. Кавех вздохнул. Воздух теплый, несущий цветочный аромат, слишком яркий для него, но который так нравился Дори. Негоциантка скинула плащ с головы, заливисто смеясь закружилась по залу. Кавех в панике огляделся — нет ли кого поблизости? Воображение рисовало фигуры в раскидистых кустах и лица в окнах. Чертова бессонница. А бригада надёжная, ребята доделают и без его вечных правок. — Ты ещё не признался? — звучит как сквозь толщу воды чужой голос, Кавех мотает головой, прогоняя наваждение. — Мне остался месяц, — врёт он. Хрипит, — Успею. Дори называет его глупым, и это совсем не обидно. Она все ещё восторженно рассматривает проделанную работу: высокие узорчатые потолки, множество деталей, качественный материал — везде видна рука архитектора. В ее глазах сверкают искры, как от блеска моры на солнце, а ценник в голове растет с каждой минутой. Внезапно она говорит, не меняя тон: — Ты это... Кавех. Не тяни там... Ты понял с чем — мне бы не хотелось терять такого клиента, как ты. Кавех кивает, активно и неестественно, искренне ненавидя себя за ложь. Он пропускает момент, когда оказывается дома — мысли текут вяло и неохотно, и, видят архонты, это не от бессонницы. Только бы успеть. Красный из глаз перетек в сознание, показывая обратный отсчёт в пугающем напряжении. Кавех на автомате собирает кое-какие вещи. Берет Мехрака — тот тихо поскрипывает, угадывая настроение хозяина — кладет обратно. Незачем и ему умирать. Дневник отослан вчера и должен был на следующий день достигнуть Тигнари. Тот вроде в какой-то поездке по важному исследованию, так что даже если дневник прибудет быстрее назначенного времени, катастрофы не случится. Кавех открывает окно — знакомый до боли вид режет глаза, вызывая непроизвольную влагу. Время близится к вечеру. Сумка оттягивает плечо, напоследок он бросает туда книгу. На пороге его вылавливает аль-Хайтам, произнося привычное: — Поужинаем? В честь твоих успехов в работе можем сходить в таверну, — Кавех улыбается в ответ, не сильно, но искренне. Оглядывается на стремящееся к горизонту солнце, вновь возвращает взгляд секретарю. — Да. Да, думаю, это неплохая идея. Может, после захода солнца? — улыбка кажется слабой, щемящая нежность отдает горечью. Стекло чужого невозмутимого взгляда трескается, зелень оживает, переливается жизненными красками, впервые получив секундную свободу. Кавех засматривается и на мгновение ловит горящие краски чего-то глубинного и донельзя знакомого, похожего на отражение утерянной киновари. — Я скоро вернусь, — говорит он, с трудом отрывая взгляд, шагает за порог. Отчаяние новой волной вздымается в груди. Руки подрагивают, пальцы добела впиваются в ремень сумки. Бездна в глазах не может поглотить ту боль, которая отравой расходилась по венам. Стебли шевелились и двигались, прогибаясь под чужим взглядом, который с каждым шагом становился слабее. Мимо прошмыгнул какой-то парень, странно отдернувшись от Кавеха. Девушка танцевала у стены, извиваясь телом, точно змея. Стайка детей во что-то играла на дороге — Кавех разглядел каждый элемент одежды. Мир заострился, перенасыщился красками, и каждая деталь стрелой врезалась в сознание, но выходила из памяти прежде, чем пропадала с глаз. Он отвечал на приветствия, сухо и незаинтересованно и тотчас забывал, с кем здоровался. Однако в какой-то момент Кавеха вынудили остановиться, просто преградив дорогу и не давая обойти. Мужчина сжимал руки в кулаки, собираясь с силами. Кавех отметил выглаженную недешевую одежду, идеально ровную осанку и неукротимость во взгляде, который сейчас был неестественно изломан. Мужчина явно совершал над собой усилие. — Господин Кавех. Я прошу вас. Слышите, я ничего не требую, только прошу. Моя дочь подходила к вам около месяца назад, тогда мы думали, что найдем другого мастера и дело с концом. Я не могу работать, понимаете? Мне нужна новая оранжерея с небольшим домом неподалеку — только и всего. Вы... Вы делали такое моему коллеге. Я думать о другом не могу. Я заплачу, — сколько вы хотите? — двойную, нет, тройную стоимость! За то, что вы в ущерб своим планам потратите на меня время. Кавех неверяще покачал головой. На глаза набежали слезы, он даже не думал их смахивать. Мужчина предусмотрительно не заострял на этом внимание. Он вновь заговорил про заказ, пытаясь выложить как можно больше деталей. — Вот, если вы меня не помните... Как знаете, доход у меня солидный, я отвечаю за свои слова. И я бы не обращался к вам лично, если бы не подобная ситуация. Ваши разногласия с заказчиками были так закономерны и так оправданы... Мои знакомые в один голос подбивали меня скинуть цену. А когда вы перестали брать заказы... Они в отчаянии! Нет, конечно, архитекторов в Сумеру хватает. Но вы... Вы творите что-то иное. Это и называется гениальностью, наверное. Создавать что-то новое на основе имеющихся знаний. Ваши работы просто пленили меня. Я заплачу за все поправки, только согласитесь со мной сотрудничать! Архитектор с горечью прислушался к часто стучащемуся сердцу, оплетенному стеблями. Внутри расползалось удивительное чувство радости, неуместное и детское, когда после колоссальных усилий результат превосходит все ожидания. Кавех физически не может вымолвить слова отказа. Поэтому он тихо говорит, что подумает над предложением. Мужчине большего и не надо. Он благодарит, крепко жмёт руку, улыбаясь. Называет место работы и расположение кабинета. Кавех улыбается в ответ. Чужая надежда оказывается заразительной. Кто знает, что было бы, если бы не обратный отсчёт до смерти?* * *
Фонарь мелко мерцал, возвышался над скамейкой своим тонким стержнем. Кавех прошмыгнул мимо, усаживаясь, дыша из последних сил — к счастью, от спешки. Совсем недавно закончился дождь и, к счастью, студентов в саду было мало. Кавех откинул капюшон плаща, ещё раз огляделся, хотя понимал, что в своем состоянии он мало что заметит. Перед глазами расходились темные круги, кончики пальцев будто онемели, выкуренные залпом несколько «сигарет» с явной неохотой помогали от кашля, но Кавеху ни в коем случае нельзя было привлекать к себе внимание. Горечь теплилась на корне языка, он невольно смаковал ее, пытаясь смыть неприятный привкус. Цветочный аромат смешивался с вечерней прохладой. Недавно прошедший дождь добавил воздуху свежесть. Луну закрывали редкие облака. Звёзды изредка мерцали, вызывая безоговорочное доверие верным молчанием. Светлячки проплывали медленно, освещая маленьким брюшком венчики цветков. Здесь были собраны самые разнообразные растения, в том числе и редкие, за которыми воспроизводился неустанный надзор. К слову о надзоре — мимо проплыла пустынница, одарив Кавеха подозрительным взглядом. Значит тело его найдут сразу, и губительные многочисленные споры не распространятся как сорняки в идеально вымеренном саду. Кавех понимал, что это эгоистично, однако не мог не позволить себе маленькую слабость перед смертью — встретить ее, окружённым произведением искусства с точки зрения архитектуры и растительной науки. Луна робко выглянула из-за тучи. Кавех очнулся. Вдохнул чуть сладковатый запах. Достал книгу. Фонарь мелко мерцал, от неровного света начинали болеть глаза. Кавех провел рукой вдоль переплета, наслаждаясь ощущениями старой ребристой обложки. Грудь тисками сжал страх. Сердце отстукивало секунды. Кавех проморгался, внутренне огорчаясь мокрым ресницам, которые, к сожалению, были не от дождя. Оглавление было представлено несколькими страницами — он захватил сборник легенд. Выбрав понравившееся название рассказа, к которому Кавех не обращался во время работы для более точного символизма, он перевернул около ста страниц разом. Провел пальцами по шероховатым листам, которые отдавали желтизной времени. Складный текст читался легко, незамысловатый сюжет позволил душе разжаться, высвобождаясь из липкого страха, а в глазах вновь появились тени былого огня. Кавех не боялся. Кавех терпеливо ждал, третьим лицом наблюдая за уходящими секундами. Это как пропускать песчинки песочных часов сквозь пальцы: ощущается сухость и твердость каждой, и время растягивается, растягивается неестественно, когда сгибами чувствуется уходящий песок. Меньше десяти секунд. Кавех всегда задавался вопросом, как появляется интуитивное понимание конца дней? Для чего в сознании закладывается эта функция при болезни? А девочка из рассказа только шагнула в лес. Удивительно. Пересилила себя и свой страх, ради спасения матери отправилась за поиском синих цветов. Какой же силой воли нужно обладать для такого поступка? Кавех не знал. Не знал, все ли в жизни он успел сделать. Что сделал правильно, что нет? Стоили ли все мучения такого исхода? Хотелось бы задуматься об этом серьезно, но голова такая тяжёлая, а дыхания будто нет уже минуту. У Кавеха не было времени отоспаться как следует. Он плавно переворачивает страницу. Ему до одури плохо от того, что больше нет времени узнать конец истории. Менее пяти секунд даёт он себе. Движение под кожей, привычное, но не ставшее приятнее от этого. Он весь, с головы до ног пронизан зелёными побегами, стеблями. Правильно было называть себя человеком или он снова обманывал? Сознание медленно гаснет от жуткого биения сердца. Страх возвращался на позиции, Кавех уже не различал слова, будучи не в силах сфокусироваться. Дыхание приобрело странный ритм. То частое, судорожное, то глубокое и замедленное. Кожа, казалось, приобретала сероватый оттенок. Кавех схватился за грудь, стискивая плащ в кулаке, зажмурился от резкой боли, выдавливая мелкие слезы. Три секунды. Две. Одна. Боль достигла пика в желании разорвать на части слабое тело. И отступила также внезапно, как появилась. Сначала до ушей донёсся далёкий свист птицы. После — близкий шелест покачивающихся на слабом ветру цветов. Прохлада била в лицо, силясь привести в чувство. Мягкий цветочный запах касался слизистой носа, оседая, сохраняя послевкусие аромата, задерживаясь в памяти — не зря Кавех так болел этим садом. Волосы щекочут лицо, кажутся особенно бледными в этом освещении. Кавех медленно поднимает голову со своих колен, машинально поправляет помятые страницы книги. Вглядывается в бумагу, в выведенные буквы, мотает головой — ему видится. Прислушивается к себе — помимо ломки во всем теле, он больше ничего не чувствует. Стебли все также оплетали тело изнутри, однако ощущения «конца» не было. Кавех больше не чувствовал доподлинно каждый пройденный и завоёванный лозами миллиметр. Тяжёлое спокойствие окутало тело, но оно было страшней самой жестокой битвы. Ведь Кавех больше ничего не понимал, ничего не контролировал. Он был лишь игрушкой, подвешенной на ниточки, и осознание этого приходило с опозданием, медленно вселяя подозрение. Будто в ответ раздались приближающиеся шаги. Это мог быть охранник. Студент, зашедший в далёкий уголок сада, абсолютно случайно. Садовник, решивший проверить цветы перед сном. Шаги останавливаются, замечая. Его выдает цвет волос, — понимает Кавех, ощущая, что пошевелиться гораздо трудней, чем он предполагал. Он любуется чужой походкой совершенно машинально, пока не вздрагивает от прикосновения к плечу. Секретарь устраивается подле него. И все замирает, будто поставленное на паузу. Кавех вновь не ощущает, где находится. Есть только стабильный ритм сердца, да пальцы, сжимающие корешок книги. И абсолютная пустота, ни положительная, ни отрицательная. Вселенская усталость и ожидание чего-то нехорошего. — Как ты меня нашел? — Кавех удивляется, что первым начал диалог. Голос звучит отвратительно слабо. Аль-Хайтам молчит, только протягивает чей-то вырванный лист из блокнота. Кавех игнорирует пристальный взгляд, выхватывает бумагу из чужих пальцев, пробегаясь глазами. Кавех прости пожалуйста он заплатил так много и угрожал посадить всех моих подручных прости прости прости я не могла не сказать ему — Она спешила, — констатирует Кавех, поджимая губы в слабом намеке на улыбку. Наверное, нужно злиться на то, что подруга продалась тому, кому точно не стоило бы это делать. Но Кавех прекрасно знал, с чем связывается, когда заключал сделку с Дори. — Ей пришлось, — коротко отвечает аль-Хайтам. — Ты же все знаешь, да? — постепенно начинает Кавех, чувствуя, что не сможет остановиться. Однако, он добровольно отбрасывает поводья, отдаваясь безумному движению, не слышит сам себя, — Ты, кстати, опоздал. Знаешь ли, у болеющих есть чудесный счётчик до финального аккорда. Знаешь, как долго я к нему готовился? О, приступ был неописуем. Были бы силы, я бы рассказал подробнее, — Кавех отчаянно язвит, все ещё избегая взгляда, — Да, точно, расскажу позже. Если не вырублюсь посреди монолога. Вот только я... — Я люблю тебя, — коротко отвечает аль-Хайтам. Уверенно и спокойно, но не равнодушно. Кавех замирает на полуслове, с ужасом ощущая движения стеблей, только теперь в обратную сторону. Грудь сжимается не от смертельного страха, а от сбывшегося «чего-то нехорошего». — Нет, — также коротко заявляет Кавех. Он так долго бежал от этой привязанности, и что теперь? — Нет. Нет, нет, нет. Как это вообще возможно? Последний вопрос он задаёт секретарю лично, наконец, ответив на его взгляд. У того пряди волос мокрые, с них капает ежесекундно, но он будто не замечает. Аль-Хайтам вопросительно склоняет голову, но тут же допускает неконтролируемое «мне не все равно» во взгляде, и, о архонты, Кавех это замечает. Замечает другой оттенок взгляда, который он видел на протяжении длительного времени — оказывается, это всегда было адресовано только ему. Мысли накатывают неконтролируемыми волнами, бездна привычно не справляется, допуская любого рода эмоции. Кавех отчаянно смотрит в чужие глаза, силясь выявить обман. От его глаз не отрываются тоже. Кавех панически чувствует, как смертоностные цветы неохотно отступают, что грудь сжимает уже не так сильно, а из горла грозится вырваться жуткий кашель — ему страшно, сколько лепестков выйдет за раз из-за погибающих растений. Как?.. Совершенно закономерно. Он сам виноват, что позволил этому случиться. Как не беги от вины — она все равно догонит, так ещё и воздаст за попытку побега. От этого не избавиться. И горькое понимание волнами пульсации распространялось по всему телу. — Извини, — только и говорит Кавех, — Правда, я не хотел. — О чем ты? — Аль-Хайтам не понимает. Добавляет к вопросу, — Зачем ты берешь ответственность за мои действия? — и оканчивает неуместным, но мягким, — Глупый. Кавех болезненно изламывает брови, совершенно теряясь в какофонии мыслей. Закономерно чувствует подступающий к горлу ком, хрипит и сгибается от рефлекторного желания выкашлять его. Цветы скоропостижно сбрасывали лепестки — им уже не хватало возможности цвести дальше при постепенно атрофировавшихся стеблях. Кавех понял, что задыхается. Его убьет не болезнь, а ее исчезновение — как иронично. Теряя сознание Кавех с какими-то темным удовлетворением подумал, что вполне заслужил данный итог. Если бы.* * *
Костяшки коротко целуют и Кавех сдается — падает в чужие объятия. Однообразный интерьер комнаты до смерти наскучил, но Тигнари не позволял ему покидать это место, ссылаясь на слабость и недостаточно окрепшее здоровье. Когда Кавех очнулся в первый раз (спустя три дня беспробудного сна) вокруг его кровати собралась целая толпа — каждый хотел посмотреть на еле живого пациента с редкой болезнью, который, к тому же, пока не думал умирать. Впоследствии Кавех не раз возрадуется своей длительной отключке — его тело тщательно изучали в мере возможностей и переносить жутко неприятные эксперименты в сознании было бы тем ещё испытанием для психики. Кавеха спасло наличие подробнейших записей, которые он под угрозой смерти приказывал не показывать аль-Хайтаму. Пальцы оглаживают изгибы тела, Кавех податливо выгибается, отворачиваясь в нежелании показывать раскрасневшееся лицо. Аль-Хайтам постоянно попадался на глаза, и если в первые дни Кавех игнорировал его существование, то после вынужденного разговора посреди ночи (только тогда Кавех оставался в одиночестве), что-то всё-таки переменилось. Было высказано множество претензий, обговорено множество ситуаций — и все это затронуло лишь половину из всего объема той сложной ситуации, в которой они увязли вдвоем. Аль-Хайтам взял отпуск, килограммы книг и на время поселился рядом — Тигнари выделил ему площадь для вполне комфортной жизни. Кавех устраивается между бедер, тянется за очередным поцелуем, скользя ладонями по широкой груди. Аль-Хайтам под ним. Его руки обжигают спину даже через одежду. Поцелуи с ним всегда мягки и правильны, отдают травяным чаем, который особенно любят в этой деревне. Кавех сжато стонет, когда его искусанную губу вбирают, оттягивая. На ощупь пробует языком и окончательно тонет, задыхаясь, в лавине неизвестных, но таких искрящихся в последнее время чувств. Не ясно, через сколько времени они отрываются друг от друга — Кавех разжимает руку, выпутывает из пепельных волос, чуть виновато улыбаясь. Распрямляется, мучается с застёжкой, параллельно спрашивая: — Как думаешь, Тигнари меня когда-нибудь простит? Их серьезные разговоры во время секса стали такой же обыденностью, как чашка чая с утра. Аль-Хайтам отвечает сбивчато, но со всем вниманием: — Простит. Но ему нужно время. Он говорит, что ты повел себя как объект для исследований, а не как его друг. — Мне стоит оправдываться тем, что я хотел, как лучше? — Кавех возмущённо закатывает глаза, видя, как приоткрылись губы секретаря в попытке что-то ответить, — Да, знаю, это не аргумент. Кавех опирается на руки, ставя их по бокам от чужого тела. Тигнари не то что игнорировал, но общался очень сдержанно, вынуждая архитектора исходиться от заслуженной вины. Он извинялся, извинялся не раз, но видимо лекарю и правда нужно было время. От грустных мыслей отвлекла чужая ладонь, спустившаяся с поясницы на ягодицу. Несильный шлепок выбил из Кавеха возмущенный взгляд, который тут же подернулся пеленой удовольствия. Вздох, который планировался как недовольно-осуждающий, пошло затянулся. Аль-Хайтам растягивал аккуратно и неспешно, одновременно с этим умудряясь поддерживать беседу. — Я могу понять, почему ты ему не сказал — риски большие. Но почему перестал видеться? Вы бы могли говорить... На более отвлеченные темы. Кавех согласно замычал. После тяжело выдохнул и с трудом проговорил: — Тигнари ужасно проницательный. Иногда он видит меня насквозь, особенно в переломные моменты. Честно признать, я просто боялся, что не сдержусь и выдам всю подноготную... — Видит насквозь?.. — задумчиво повторил аль-Хайтам пониженным голосом. — Эй!.. — осторожно откликнул Кавех, — Только не вини себя, раз уже извинился. Мы все решили. А у тебя все впереди, — добавил, обадривая, стараясь самому поверить в это. После — согнул в локтях руки, накрывая чужие губы своими. Ему чувственно ответили, и в этих чувствах угадывался оттенок отчаяния, смешанного с надеждой. Вторая рука переместилась на лицо. Когда Кавех отстранился, Аль-Хайтам неспешно провел большим пальцем по нижнему веку, размазывая алую линию. — Ох.. — Кавех ощутимо смутился, замерев, — Обычно я только тенями, но в последнее время карандаш кажется удобнее... И вообще, я так долго выводил-старался, а ты... — не договаривая, Кавех сжал зубы, сдерживая постыдный вздох от яркого движения, — Черт с этим, я уже готов. Уперевшись руками в чужую грудь, Кавех осторожно двинулся вниз, стараясь концентрироваться на закушенной губе. Первый раз — всегда сложный, дальше обычно легче. У аль-Хайтама выражение не лучше — любые эмоции кажутся чем-то удивительным на его лице, и Кавех чувствует глубокое удовлетворение от того, что может вызвать такой яркий спектр на чужом лице. Они встречаются взглядами, Кавех вспыхивает, резко опускается из-за ослабших коленей. Вскрикивает от вспышки боли и удовольствия. Приподнимается снова, постепенно наращивая темп. Насаживается усиленно, с каждым толчком желая большего. Терпит, сдерживая рвущиеся крики, тянется рукой к губам, закусывая сгиб указательного пальца. Закрывает глаза, пытаясь отпустить себя окончательно — не выходит, причем, не в первый раз. Уши режут ёмкие вздохи аль-Хайтама. На бедрах покоятся чужие руки, изредка помогая движению. Кавех вслушивается в ритмичные шлепки, пока чужой надтреснутый голос не просит внимания. — Ты мне. Не веришь, — отрывисто выговаривает, констатируя. Кавех вопросительно склоняет голову, как может, переводит напряжённый взгляд, — Смотри на меня, — рука ложится на плечо, чуть склоняя, — Думаешь, я обманываю? И Кавех смотрит. Не отрывает взгляда, следит за бушующей зеленью. В голове проносятся воспоминания, от которых веет одиночеством, болью и холодом. Грудь слабо стискивает, но он держится, не позволяя устаревшим страхам утянуть на дно. Тонет в чужом разлившемся зрачке и внутренне содрогается от вмешанных в чёрный бездонный омут чувств. Они настолько объемные и всеохватывающие, что Кавех кажется лишь песчинкой по сравнению с ними. Но эти глаза превозносили его до небес — и Кавех не противился, ведь высоты не боялся никогда. Слова срываются быстрее, чем смысл доходит до разума. — Скажу глупость, но... С невзаимностью проще, знаешь? Не надеешься уже. Страдания на периферию... отходят. А сейчас... Архонты, как же... как же это все сложно! — Кавех сжал руку на чужой груди, комкая одежду, — Нам же нужно потом... Отношения строить. Если у нас все серьезно, а не просто секс. Большой палец перемещается на губы, прося помолчать. Темп снижается, Кавех вздыхает чуть легче, пока не слышит ответ. — Глупый, — звучит вновь, все ещё не обидно, скорей ласково, — У меня на тебя самые серьезные планы. Поправишься — и мы поговорим, как преподнести наши отношения. Кавех шумно выдыхает, часто моргая. — Я буду стараться доверять тебе больше. И... Спасибо.