Первый раз, когда всё было просто
У их одногруппника Володи был день рождения, на который приглашён чуть ли не каждый. Условия простые: принести с собой пару бутылок пива или водки и добраться до дачи самому. Когда оказалось, что из бесплатной еды будет засохшая буханка хлеба на всех, половина людей отказалась. А Мише только дай способ вырваться от отца, и при этом не жить на улице. Андрей с Шурой, не думая, согласились: во-первых, Горшенёва оставлять одного нельзя было, а во-вторых, на природу выехать всегда хотелось. Так и оказались у чёрта на куличиках в почти незнакомой компании. Было шумно, душно и беспорядочно – в общем, всё как надо. Саша быстро познакомился с какой-то девушкой из педучилища, и исчез из поля зрения. А вот Андрей был с Мишей практически всё время. Ну по крайней мере в то время, которое осталось в памяти, а не растворилось в чьей-то настойке. В этой же настойке растворились координация, ощущение времени и здравый смысл. Возможно, не только в ней, но кто вообще разбирал. Поэтому, когда они завалились в комнату на втором этаже с одной кроватью, то идея проверить остальные комнаты им не пришла. Зато мысли о драке за спальное место пришли в голову двоим одновременно. По причине той же настойки держаться на ногах было практически невозможно, поэтому местом сражения была выбрана скрипучая кровать. Первый же удар уронил обоих. Кто ударил? Миша? Андрей? Кто-то ударил? Они продолжили пихаться и смеяться в каком-то общем пьяном бреду. Возможно, кто-то заходил и что-то говорил, возможно, это был Шура, возможно, он ругался, возможно, это не выглядело как ожесточённый бой. Мише было в моменте, откровенно говоря, наплевать на все эти «возможно». Мысли расплылись в голове, не хотелось думать почему так. Рядом с ним лежал Андрей, и им было так кайфово, как многим со своими пассиями не бывает. Эти тычки под ребра и отталкивания были лучше всего, что Миша мог представить. Заснули они как-то непонятно, сплетаясь руками и ногами в мрачной комнате с единственным открытым окном. Проснулся Горшенёв уже на холодном полу. Голова раскалывалась, жутко хотелось пить и понять, что произошло. При свете дня комната оказалась ещё хуже: всюду поломанная мебель, облезшая краска на стенах и полусгнившие доски. На кровати обнаружился только Андрей, и это даже радовало. Никаких неизвестных девушек, а значит и объяснять ни перед кем, вроде как, не надо было. Ответ на вопрос почему они с Андрюхой оказались в одной комнате, нашёлся быстро: просто не нашли ещё свободную комнату. То, что воспоминаний о поиске не было, Миша списал на пробел в памяти. Бой на кровати непонятно отзывался жаром в щеках, так что был списан на алкоголь и похоронен в глубинах памяти. Судя по всему, к такому же выводу пришёл и проснувшийся Князь, который молча встал рядом с Мишей возле окна и закурил. Всего лишь пьянка, которая отчаянно не хотела сливаться с остальными.Второй раз, когда так случилось
Признание в группе, первые записанные песни, и, наконец, первое выступление за пределами Питера. Поехали первым поездом, будто возможность отыграть в Москве растворится, если не ухватится за неё вовремя. Андрей отдавал всего себя такой жизни, где ни планов, ни ожиданий. Они ехали с чёткой установкой «достаточно хороших песен», программы особо не было, денег тоже. Вообще все «приземлённые» потребности такие как еда и сон, забывались, поэтому даже кусок хлеба с луком был пиром. Когда их угостили ещё и пивом, счастью не было предела. На рассвете правда счастье немного притупилось: клуб закрывался, зато их позвали на ещё одно выступление. На какой-то невероятной энергии они добрались до друга то ли «Лысого», то ли Рябчика. Как пустили питерскую банду, выглядевшую хуже наркоманов из подворотни, в московскую квартиру никто не интересовался: главное было наличие спальных мест. Внезапно на всех накатила усталость, накопившаяся за прошедшие сутки. Балу занял единственную раскладушку, Лёшку положили на диван на кухне, Рябчика на стулья там же, «Лысый» умудрился заснуть на одеяле в ванной, а Князю с Горшком достался диван в гостиной. Не то чтобы кто-то жаловался, спасибо нужно было сказать и за это хозяину квартиры, который ушёл на работу, прокляв пьяных панков. Просто Андрей некстати вспомнил ту ночь в доме одногруппника, о которой даже думать зарёкся. Князев хотел бы поменяться с кем-нибудь под предлогом того, что Миха пинается, но все уже уснули. В голове звенело от звуков ночи, а тело кое-как слушалось, так что искать ещё одно место для сна не представлялось возможным. Да и не произошло же ничего страшного в ту ночь: просто пьяные были, а объятия, из которых Андрей выбрался рано утром, случайно спихнув Мишу на пол, случайность. Убедить себя в том, что все друзья обращают столько внимания на такие ситуации, не получалось. Судя по виду Михи, который вопрошающе смотрел с дивана, Князь залип слишком сильно. Это молчание странное, впервые не такое, какое бывало во время их творческих встреч и минут спокойствия, а тяжелое и неприятное. Хотелось сказать очень много всего, а с другой стороны – не произнести ни звука, чтоб просто поняли и приняли. Лечь бы на диван, уткнуться носом куда-то в шею и заснуть, лежа близко-близко, а потом проснуться и не сбежать. Можно ли было так делать? Можно ли было не оправдывать тягу к близости алкоголем? Андрей не знал. Разговаривать о таком было неправильно и страшно. Князев выбрал быть счастливым, пока может – брать всё, что дают, и никак это не называть. С этими мыслями он лёг на край дивана, чтоб ни в коем случае не задеть Миху во сне. Даже встреча взглядами почему-то казалась опасной, так что Андрей повернулся к другу спиной, не замечая грусти Миши. Князь не почувствовал и то, что Горшенёв ворочался ещё долго, и то, как тот несколько раз начинал тянуть руку к волосам Андрея, но постоянно отдёргивал. День наступил, принося с собой сотню приключений. Их ждало ещё одно выступление в «Секстоне», бесплатные бутерброды и поезд домой. А разложенный диван был похоронен рядом с воспоминаниями о ночи на дне рождении.Третий раз, когда плохо обоим
Популярность накатила волной, снося с собой всё возможное, в том числе прежнюю жизнь. Миша понимал, что наркотики разрушают его, но остановиться не мог. Андрей, Шура и родители вытаскивали его раз за разом, а Горшок давал обещание, что бросит. И постоянно нарушал. Он постоянно жалел, что не умер в одну из клинических, считая, что так было бы лучше для всех. Миша жил тем, что уйдет рано, но не хотел видеть, какую боль это приносит близким. Когда он шнырялся, его часто находили, но момент с лечением всегда старались отложить. Миша был благодарен, возвращаться на койку не хотелось. Конечно, он слышал разговоры группы о том, как уберечь его от новой дозы. В Питере к нему часто заходили и проверяли, а не найдя дома, бежали искать по улицам. В поездках его всегда селили вместе с Андреем, а когда Князева рядом не было, с ним старался быть Шура. Это была плата за утрату доверия. Иногда для Миши она была слишком высока. Казалось, после стольких лет бок о бок у него с Андреем не должно было остаться границ, но всё, что отец воспитал в Горшенёве с детства раскрывалось с наркотиками всё больше. А, возможно, мозг просто разрушался всё больше. – Ты охренел? Ё моё… Мы ж не эти. Нужно две кровати, понимаешь да? Я это… Спать не буду, – заявил Миша, когда узнал о номере с одной кроватью. – Миш, ну нет у них с двумя сейчас, а два номера мы не потянем. Я, думаешь, рад? – Андрей не показался достаточно расстроенным, и Мишу это разозлило ещё больше. Как будто можно было спокойно реагировать на такое. – Ё моё, ты пидор что ли? Андрюх… Тебе же бабы нравились всегда, - Горшенёв не знал, зачем начал это. Ссора была невероятно глупой, это было очевидно даже умирающему мозгу. Естественно, его друг спал с девушками, строил им глазки и говорил комплименты их телам. Сомнений в «нормальности» не возникало никогда. – Какой пидор, Мих? – Голос у Андрея непривычно дрожал, но, на его счастье, это осталось незамеченным, – ты головой на концерте ударился? Нет больше вариантов, хочешь – на полу спи. – А чё я сразу? Сам спи на полу. Правила он ставит, понимаете ли, – надулся Миша, – вот так дружишь с человеком, а он потом спать на пол отправляет, как собаку какую-то. – Так ты и сучишься. Спали бы уже давно по разным сторонам кровати. – То есть тебе нормально спать с мужиком в одной кровати? – Миша отгонял мысли о том, что ему когда-то тоже было нормально. Просто не хотелось, чтобы ещё один случай добавлялся в список «но», где копились лучшие моменты, так не вписывающиеся в устои. Спать с мужиками плохо, но с Андреем тогда, почти 10 лет назад, было хорошо. Чувствовать себя хорошо надо в объятиях женщин, но ему нравились пьяные объятия на концертах. Жить надо с женой, но ему нравилось оставаться на ночь у Андрюхи. Всё это хотелось вычеркнуть из памяти, вырезать из себя самым острым ножом, вытравить сильным наркотиком, но не получалось никак. А друг, сволочь редкостная, никогда не бросал и пытался найти компромисс. Не так, как Шура, с которым они были знакомы со школы, а с особой заботой. Такой, о которой в песнях пели в разные времена. А может Миша себе придумал что-то, лёжа в агонии очередной ломки. Признавать это в любом случае смерти подобно. И смерть была хуже клинической, уж Горшенёв в этом разбирался. – Бля, Мих, а делать что? – высказал логичную мысль Андрей. И, действительно, спать на полу? Потратить последние деньги на номер, а потом объяснять группе почему есть не на что? Спас положение всё-таки Князь, –ладно, давай так, полночи ты на кровати, полночи я. Если что, кресло есть. – Андрюх, я всегда говорил, что ты гений, понимаешь, да? – Миша вкладывал в это «понимаешь» больше, чем просто нахождение выхода из дурацкой ситуации с кроватью. Я не чувствую себя «нормальным» рядом с тобой, понимаешь? Я не смогу лежать рядом и не касаться, понимаешь? Я ненавижу себя за это, понимаешь? Андрюш, ты мне ближе всех, понимаешь? Первым заснул на кровати Князь, который ровно через три часа встал, чтоб поменяться местами. А наутро за ними зашёл Балу, удивившись сложившейся ситуации, но ничего не сказав, кроме: «Граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы, кто хочет сегодня поработать?». В итоге весь день прошёл смазано. Миша весь день кое-как разгибался, пытался не заснуть и забыть вчерашние мысли. Судя по всему, Князю было не лучше. Оба старались выглядеть, как всегда, но вся группа чувствовала, что что-то не так. Все просто надеялись, что эта ситуация пройдет сама собой.Четвёртый раз, когда не осталось сил
Всё становилось хуже с каждым днём. Князь понимал, что в один день ему поставят грань, которую нельзя переходить, он готовился к этому, поэтому отказ от общей кровати воспринял, как должное. При этом у них оставалось всё остальное, которое Андрей так бережно пытался сохранить. Только у Михи были другие планы: он стал прятать взгляд, избегать встреч один на один и просто замкнулся в себе. Андрей понимал, когда всё пошло не так, но почему? Казалось, он сделал всё правильно: принял мнение и нашёл выход. И при этом, где-то была потеряна деталь паззла. Не все друзья любят обниматься, лежать вместе, спать друг на друге в автобусе, да и в принципе касаться друг друга, но и они не «все». У них же с самого начала была особая связь, они дополняли друг друга, договаривали друг за другом предложения, жили одним миром. И самым страшным было разучиться понимать друг друга спустя столько лет. На репетициях Горшенёв стал появляться совсем разбитым. К Андрею несколько раз подходили с вопросами о состоянии Михи, а ответить было нечего. да, заметил – правда. нет, не знаю почему – почти правда. да, говорил с ним – ложь. да, заходил вчера – почти ложь. Позвонил с будки на улице, услышал мишин голос, сбросил. Срочно нужен был выход. А где его искать подсказать никто не мог. Бродя по улицам Питера, Андрей добрёл до Мишиного дома. В очередной раз. Похоже, это всё-таки был не выход, а вход в одну конкретную квартиру. Хотелось заранее напиться, чтоб действовать без размышления, но не тот случай. Когда Миша не открыл дверь после специального стука, который они придумали лет пять назад, Андрей не просто забеспокоился. Постучал ещё раз, и ещё, но ответа не было. Руки тряслись, пытаясь попасть ключом в замочную скважину. Ключ был доверен много лет назад, но так и не использован за ненадобностью. Во время «приходов» дверь оставалась незапертой, а в остальных случаях Миша всегда открывал. Кое-как открыв квартиру, Андрей побежал осматривать квартиру, не снимая ботинки. Как в замедленной съёмке он открывал каждую дверь. Привычка закрывать все комнаты, доставшаяся с отцом-кгбшником, была самой ненавистной в эти секунды. Кухня – нет, гостиная – нет, ванная – нет, спальня – да. – Андрюх, уйди, – попросил шёпотом Миша, отвернувшись от гостя. Прямо как Андрей когда-то. Горшенёв выглядел очень плохо. Он похудел и побледнел, его волосы запутались и потускнели, а руки крепко сжимали простыню, обвивавшую трясущееся тело. Это было хуже того Миши, который оставался после лечения. Тот говорил с Андреем обо всём, а этот… Боялся? Мысленно Князь дал себе пару подзатыльников: как можно было подумать, что их связь разорвалась? Просто оба, как дураки, боялись что-то сделать. Андрей устал думать о последствиях, он лёг к Мише и обнял, прижимаясь грудью к спине. А его не отпихнули. Так с одним жестом обрушилась стена, которая терпеливо возводилась обоими. Они так старались угодить друг другу и обществу, что потерялись, сделав только больнее. В этих объятиях Миша перестал трястись и тихо засопел. – Мишка, – прошептал Андрей в плечо своему самому близкому человеку, и заснул.Пятый раз, когда всё снова просто
Наутро Миша запаниковал, проснувшись в объятиях. Казалось, это просто фантазия больного разума. Он бился с собой каждый день: отрицал свои ощущения, ненавидел за то, что испытывал, думал, как это скрыть, и внутренне разлагался с каждой минутой в этом омуте мыслей. Он пытался забыться в алкоголе, при этом боясь вернуться к наркотикам сильнее, чем раньше. Казалось, если погрузиться в ту, другую реальность, то из неё в этот раз уже было не выбраться. А хотелось увидеть Андрея ещё раз, иррационально хотелось, чтоб снова возненавидеть себя за неправильность, чтоб вечером снова ждать того самого стука. В один момент дождаться его, и всё равно попытаться остаться в одиночестве. Мысли мешались в голове, как алкоголь на студенческой вечеринке. Когда Андрей лёг к нему, понимание мира сломалось. Должно было стать мерзко и противно, а стало приятно. Так, как не должно было стать, если верить во всеобщую ненависть к такому. Миша кое-как выполз из тесных объятий, как будто боясь окончательно в них растворится. Надолго освободиться не получилось: взгляд зацепился за расслабленное лицо Андрея. Как будто настал момент подумать о том, что Мише нравится. Например, вставать и видеть не притон и наркоманов, а дом и важного для него человека. Такого, каким его никто не видит: спокойным и открытым. Хотелось разделять с Андреем не только строчки песен и сказочный мир, но и реальность, всю жизнь. Открывшееся чувство было новым, совершенно не похожим на школьные влюбленности. Оно глубоко разрослось в Мише, стало частью его, которую уже нельзя просто вычеркнуть. Эта глубокая привязанность сильнее всех страхов и предрассудков. Просто жизнь порознь уже не представлялась возможной. Миша пытался, ничего хорошего не получилось. Андрей, проснувшись, оглянулся по сторонам и наконец остановил взгляд на Мише. Этот взгляд был наполнен теплотой и тем, что так не хотелось называть. Мишка был опрокинут новыми объятиями на кровать, и это ощущалось правильно. – Мишка, ты как? – Хорошо… Впервые так, понимаешь, да? А мы теперь… что? – Горшенёв тревожно заглянул в глаза напротив. – Мы просто есть, – Андрей потрепал Мишу по волосам, с невероятной нежностью задевая рукой на щёку. Они медленно расширяли границы касаясь пальцами то рук, то спин, то лиц друг друга. Это всё отзывалось теплотой в груди ещё сильнее, чем раньше. Расцепиться стало практически невозможно, но им предстояла очень интересная репетиция. Балу одобряюще кивнул, заметив, что фронтмены не отходили друг друга от слова совсем, а вот Ренегат чуть ли ядом не плевался. Как только Миша начинал погружаться в самоуничтожение по поводу косых взглядов, Андрей давал понять словами, прикосновениями и взглядами, что всё в порядке. На их счастье, в конце репетиции все разбежались молниеносно и не пришлось отвечать на вопросы, которые ещё не были обсуждены вслух. В тишине, наконец комфортной, они дошли до Мишиной квартиры. – Дюш, останься. Ну вообще, понимаешь, да? – Понимаю, Мишка. Куда ж мы друг без друга теперь?