Контроль и подчинение

В одно утро Макак находит в вещах Мэра ошейник. Чёрный, из дорогой кожи и с шипами, которых Макак касается пальцем, с ухмылкой подмечая, что концы затуплены, а состояние немного поношено. Неудивительно, ведь он прекрасно помнит, как этот ошейник стягивал шею Мэра. В то время тот ещё служил Леди Костяной Демон. И ошейник — малое, чем Мэр мог высказать свою покорность. Макак усмехается — вот же больной ублюдок — но сам осторожно расцепляет застёжку. На шее Макака ошейник смотрится почти идеально. Он оттягивает кожу и отпускает, изучая шею у зеркала. И может только представить, на что способен ещё Мэр, чтобы доказать службу. И сколько ещё Мэр имеет секретов, о которых Макак и не подозревал. Вечером Мэр отвечает сам, когда видит новый аксессуар на шее своего парня. — Ты лазал по моим вещам? — Спрашивает он и совсем не сердится на откровенную ложь, последующую затем. — Занимался стиркой. — Вот значит как, — Мэр смеётся. Он касается горла Макака пальцами, гладит кадык и ведёт чуть ниже, к открытым ключицам прежде, чем отдёргивает небрежно руку, будто осознав действие пальцев. Но Макак не противится — дрожь щекотки вызывает ухмылку. — Ты так любишь подчиняться? У тебя удивительно мерзкие фетиши, — Макак садится за стол. Они на кухне и на плите закипает чайник для чая. Хотя Мэр больше предпочитает обжигающий кофе. — Дело привычки. Я был слугой все свои две жизни. Но после смерти моей нынешней госпожи всё это — стало бессмысленно. Мэр смотрит, как ложится приоконный вечерний свет на зачарованный взгляд нахальных глаз. Будто Макак вот-вот готов выпороть новую чушь, и он произносит: — Ты никогда не пробовал наоборот? Чайник на плите выключается, не закипев. Мэр касается пальцами груди Макака. Смуглая кожа обнажена и портупея больно бьёт по груди, когда Мэр зацепляет ремень пальцем и оттягивает, резко отпуская. Тихий вдох Макака бурлит утробной, извращённой мелодией. Мэр не помнит, чтобы когда-либо находился в такой роли. Макак перед ним — абсолютно доступный, покорный — его кожа сходит мурашками от одного неявного прикосновения и на лице сиплая, но дерзкая ухмылка. Макак может представить реакцию Мэра — его вспыхнувший в белых зрачках интерес и нескрываемый жар. Но сам Макак не видит ничего — затянутыми поясом галстука глазами. — У тебя не менее странные вкусы, ты знал? — Мэр шепчет в уши, касается пальцами цветных кончиков и трёт, ловя слетающий с губ влажный шёпот. — Может быть, — Макак хохочет, языком проникая сквозь сомкнутые губы. Мэр углубляет поцелуй, оттягивая резинку ошейника. Это всё слишком пошло и грязно. Но взгляд Мэра дрожит и когти пальцев вцепляются — властно — в обнажённое бедро. Макак стонет в губы и Мэр — дико, яростно — упивается этим. Трепет — пламенный — ощущается снизу всё явней. Чёрт. Блядский Макак был абсолютно прав. Ему определённо может это понравиться. Мэр резко тянет за поводок и Макак задыхается в поцелуй. Сжимает руки, стянутые мучительно крепко наручниками за спиной. Он может в любой момент их сломать — вцепиться когтями в нежный оттенок голубой кожи Мэра и взять всё, чего так зверино-беспамятно хочется. Но Макак терпит. И тело плавится болезненной смесью удовольствия, а клыки Мэра режут кожу шеи, ключиц и груди. Он оставляет видимый след под линией портупеи. Где кожа стягивается особенно сильно и давит больной сладостью. — Блядь. Макак давит стон от языка Мэра, закусывающего чёрную ленту. Чтобы зарыться под неё пальцами, потереть и обвести остаточный след языком. Мэру стоит усилий — собственный голос почти выдаёт сиплый жар щёк, и неистовый взгляд направлен на капли крови, стекающие из только оставленного укуса. — Тебе нравится? — Мэр зарывается пальцами в космы слипшихся жаром волос. Тянет ближе к себе и заставляет тело перед ним выгнуться. Макак кусает губу, но и это не помогает сдержать тяжкий стон. — Ох, ты такая шлюха. Мэр целует снова — ненасытно — кусает. И голову срывает окончательно от полной дозволенности — от Макака, который так рвётся, так желает, но может только рычать, изнываясь под мозолистыми ладонями. Связанный, жалкий и такой опьяняющий. Мэр тянет его за волосы между своих ног. Последние одежды откинуты. Он сидит обнажённый и взгляд — нездоровый, всевластный — прикован одурманенно к Макаку, что утыкается во влажный член. Макак тяжело дышит, хрипит. Ошейник давит на шею, но Мэр тянет сильнее за поводок, не давая времени на раздумья. И губы ложатся на мокрую от смазки головку, поцелуями опускаясь до основания. Макак очень хочет видеть — неистовое желание, одержимость — но может полагаться только на слух и обоняние. Чтобы ощутить стянутое дыхание Мэра и холодный, тяжёлый запах, от которого между собственных ног тянет невыносимо. — Можно, хозяин? — Макак трётся щекой в развратной, горячей ухмылке. И Мэр скулит, кусая изгиб пальца руки. — Будь хорошим мальчиком и доставь мне больше удовольствия, маленькая сучка. Макак берёт всю длину в рот. Ощущение измокшего жара горла, плотно стягивающего его член и языка — Макак знает, как Мэр теряется в эйфории от этого в позорных всхлипах и стонах — приглушённых пальцами в зажатых губах. Макак определённо знает своё дело. И получает от этого пиздецкий кайф. — Хороший мальчик, да, вот так… — голос дрогает. У Мэра вид спальни расходится пред глазами, а властная вседозволенность сносит голову. Он тянет Макака за волосы, царапает кожу макушки когтями и зажимает голову бёдрами ног, заставляя Макака принять всё, давясь и глотая. И тот отстраняется лишь через пару минут — тяжело дыша, облизываясь как пёс. Мэр видит его желание, лишь сильнее возросшее оставленными синяками ран и укусами. И целует пылкие, грязные губы, оставляя поверх новые метки. Мэр жмёт его к себе, притягивая за ремни портупеи. И Макак наконец входит в заранее готовое тело. Это несравнимо с их прошлыми разами. Макак внутри отвратительно твёрдый, жгучий, большой — и не даёт привыкнуть, вбиваясь с первых толчков. Мэр падает на кровать, обхватив ногами, чтоб принять больше — глубже, ещё — и тянет ближе, наматывая поводок на ладонь. — Хороший мальчик! Ты так сильно меня хочешь! Ах! Настоящая… псина. У Мэра слёзы блаженства собираются в уголках глаз. От дикой, животной ярости в толчках и желания другого — вжать в матрац, брать до истомы. Но Макак не может даже коснуться — оттого рычит в израненную шею, кусает. Мэр кричит в ярой усладе и сгибается на кровати. Перед глазами — пустота, лишь палящий образ Макака. Липкая спесь разливается по животу, но Макак движется только сильней, пока так распалёно сжимается ослабевшее тело. У Мэра всё тянет, пульсирует внутри. Ощущения — чувствительней в тысячи раз. И из глаз текут слёзы, когда блаженная улыбка накрывает губы. — …Можно. Одними губами шепчет Мэр и слышит, как разрывается цепь кандалов. Макак когтями сжимает его бёдра, проникая нестерпимо резким рывком. Он ждал этого слишком долго. — Хозяин… хозяин… — Мэр слышит его голос фоном и видит наполненные дикой жаждой глаза, когда срывается повязка. Лицо Мэра перекошено иступлённым наслаждением и этот вид надолго останется в воспоминаниях Макака, но сейчас — лишь окончательно лишает мыслей. Последние нити сорваны — никто из них не сдерживается. Они тонут в разврате, не ища никакого спасения.

***

Мэр одевается на работу. Начиная с подтяжек для рубашки и брюк на голое тело. И Макак солжёт, если скажет, что не получает от этого извращённое удовольствие, пока наблюдает почти каждое утро. С тех пор, как он однажды увидел, как одевается Мэр, то взял в привычку каждый день проверять наличие всех ремней на теле того. Из глупой вредности. — Ты тоже всё ещё носишь его? — Мэр поправляет последним галстук и разворачивается, бросая взгляд на Макака в постели. Тот ещё абсолютно голый и лишь ошейник на шее выделяется со смесью ярких следов ночи под ним. Макак оттягивает тот, проходясь пальцем по горлу и глухо смеётся. — Да. А что, мне не идёт, Ши Чжун? Мэр делает несколько шагов вперёд и наклоняется. Ухмылка на губах становится всё отчётливей, когда он касается пальцем подбородка другого. — Правильно произносить «хозяин». У Макака загораются бессовестно глаза и щёки тлеют возбуждённо алым.