do i wanna know?

      — Решил начать закупать нефть у России? Очень мило. Обещаю, не буду жадничать, — Московский устало трет глаза. На мониторе ноутбука показывает время — 03:28.       Миша ненавидит эту разницу в часовых поясах, но ещё больше — довольного и выспавшегося Джеймса, который со своим надменным видом решил устроить ему ночное рандеву по вопросам сотрудничества. Хочется стереть с лица эту ухмылку, испортить ему утро ко всем чертям, раз тот не даёт ему выспаться перед важным собранием.       — Это временная нужда, Москва. Ирония здесь неуместна, особенно от столицы государства со лживыми цифрами в ВВП.       Миша довольно усмехается, а вот и зацепка:       — Забавно это слышать от столицы государства со лживыми цифрами в госдолге, — и выключает конференцию, обрывая Вашингтон на полуслове.       Достал. Даже спать расхотелось, но придумывать пафосные ответы всё равно утомительно. Как здесь уснуть после трёх часов онлайн-собрания и довольного вида столицы Соединённых Штатов?       Он уже собирается щёлкать мышкой на папку с файлами, что прислал Химки — отчёты за прошедший месяц, чтобы всё просмотреть. Но вдруг, на экране высвечивается окошко другого входящего звонка. На этот раз более приятный собеседник — Санкт-Петербург.       Москва с недоумением отвечает, пытаясь выстроить картину того, почему же Саша в такой поздний час ещё не спит. Работой он в это время не обременён, у него чёткие рамки, большее — ей не уделяет. Распределяет всё так, чтобы успевать заниматься своими делами, а не с головой окунаться в отчёты.       У Миши объём бумаг значительно больше. Чтобы посчитать, придётся возводить в степень. Он пять дней в неделю с раннего утра до позднего вечера упорно отвечает на звонки, устраивает переговоры с главами государств, собрания глав федеральных округов собственной страны, просматривает и подписывает несчётное количество документов, прерываясь лишь на то, чтобы взять кофе в автомате.       Казалось бы, что к этому за долгие годы можно привыкнуть, но Миша выматывается сильно, спит урывками и ещё чудом стоит на ногах каждый день каждой бесконечной недели.       Его спасением служат поездки в Санкт-Петербург, где всегда ждёт Саша, когда Москва открывает дверь его квартиры своими ключами. Заходит, и чуть ли не падает тому в руки, а Романов мигом всё считывает. Тихо спрашивает Мишу о работе, слышит возмущённое бурчание и сам тепло улыбается, нарушая идеальную укладку, вплетая тонкие пальцы в светлые волосы, заправляя их за ухо.       Они обязательно проведут самую приятную ночь, за время этих рабочих будней, совершенно наедине, оставив весь мир за пределами тёплой постели, наслаждаясь друг другом и возможностью находиться рядом.       Однако сегодня среда. Москва, чтобы удостовериться в этом, ещё раз раз поглядывает на нижнюю строку ноутбука. Не пятница, когда он уже на работе предвкушает часовой перелёт до Санкт-Петербурга. Обычный будний день, а с утра собрание, на котором Мише бы стоит быть собранным, но на звонок Московский не ответить не может, не только потому, что позже выслушает от Петербурга всё то, что он о нём думает, но и потому, что интригует.       Проходит несколько долгих секунд соединения видеозвонка и перед Мишей открывается настоящая картина. Саша, сидящий на своём кожанном кресле, неспешно водит взглядом стальных глаз по монитору, медленно отпивая из бокала тёмную жидкость. Будто бы перемещается во времени на два века назад и в подобной грациозной позе восседает на троне.       Даже взгляда на Москву себе не позволяет. Делает вид, что позвонил случайно? Саша о таком всегда предупреждает, зная о занятости Москвы, не ведясь на попытки уверить его в том, что Миша ответит ему в любое время. Петербург по опыту двадцатого века это прекрасно знает. Особенно в конце девяностых Московский мог сорваться к нему по первому зову, не то, что ответить на звонок. Но сейчас предпочитает договариваться об этом лично с Мишей.       Вся попытка построить внятную мыслительную цепочку рассыпается перед тем, как Саша, наконец, лениво хлопая ресницами, устремляет взгляд прямо на экран. Мажет им по Москве, тот фантомно чувствует прикосновение прохладной ладони к груди, и, укладывая руку на подлокотник. Пододвигается ближе к экрану, задавая вопрос будничным тоном:       — Как прошли переговоры? — в голосе сквозит полное безразличие к работе и Вашингтону. Саше не особенно важно то, как поживает столица Соединённых Штатов, но ради приличия и заинтересованности в Москве спросить стоит.       — Он просто самодовольный придурок, — раздражённо, сквозь стиснутые зубы выдаёт Миша, отводя глаза.       Не видит, как Саша закатывает собственные. Он задал совершенно иной вопрос, не прося оценить Вашингтон по десятибалльной шкале. Однако быстро меняет гнев на милость, видя, что Москва совершенно вымотался.       — Ты верно хочешь знать почему я звоню в такой поздний час? — Петербург взгляд не отводит, снова забирая со стола бокал. Ведёт по его краю тонкими длинными пальцами, завораживая этим Мишу.       Саша выглядит таким ленным и расслабленным, что Московский сам медленно теряет бдительность под этими чарующими движениями по стеклянной кромке. Петербург изгибает вычерченную на бледном лице бровь и он в ответ может только кивнуть, не в силах произнести ни слова.       — Я просто скучаю по тебе, Миша, — Саша отрывает пальцы другой руки, которой не держит бокал, от кресла, и прикасается к себе, чертя по ткани линию.       Миша следит за движением кисти, где Петербург оказывается несравненным художником. Тонкими пальцами он будто бы распределяет краски на собственном теле, начиная с головы, как бы невзначай показывая себя Москве.       — Скучаю по тебе вот здесь, — начинает перечислять, сверкает глазами с экрана ноутбука и направляет пальцы к губам.       Слишком медленно, по мнению Миши, скользит указательным по нижней их части. Взгляд самый невинный, но не вид — в следующую секунду Саша игриво закусывает эту же губу.       — Чего ты добиваешься? — Миша прерывает попытку прямо сейчас перейти к подробному рассматриванию шеи собеседника.       Хотелось далеко не рассматривать: прикусить место за ухом, где изгиб переходит к части тела; хотелось расцеловать каждый участок на коже, чувствуя, как Саша изгибается от ласки. Откидывает голову, открывая большее пространство для продолжения действия.       — Всего лишь рассказываю о том, как скучаю. Однажды ведь хотел узнать, что же я делаю с мыслями о тебе, — последняя фраза звучит ниже и приглушённее — Саша всё же откидывает голову на спинку кресла и переходит, именно от того места за ухом, к шее.       Ладонью скользит по ней, прикрывая глаза и закусывая нижнюю губу, которую совсем недавно оттягивал. Кружит пальцами по коже невесомо, а потом царапает ключицы, откликаясь на собственные прикосновения тихим вздохом.       Миша в очередной раз отдаёт дань современным технологиям, которые на большом расстоянии способны передать малейший звук.       Москву они сейчас подводят, потому как из его уст доносится вздох, вторящий Сашиному. Однако он более сдержанный, а из-за этого — еле слышный. Петербург никогда не подводил его слух: ноты в музыкальных произведениях он распознаёт идеально. И распахивает глаза только потому, что такая реакция со стороны Москвы не часта.       — Я так понимаю, что останавливаться мне не стоит, — Саша вновь прикрывает глаза. Ухмыляясь, оглаживает грудную клетку под тонкой тканью полупрозрачной рубашки; кажется, единственного предмета одежды, что сейчас есть на нём.       Мишино сонное состояние как рукой снимает. Мысль о том, что утром собрание, тоже отходит на последний план. Ему одновременно любопытно от следующих возможных действий со стороны собеседника; жарко, от того, как Саша бесстыдно гладит себя, ухмыляясь от неспособности Москвы к нему прикоснуться.       Может Миша и не отличается особой тактильностью и отзывчивостью на ласки, но знает, как ярко отзывается на каждое прикосновение Петербург.       Неспособность прикоснуться сейчас раздражает. Иметь возможность быть только лишь сторонним наблюдателем Мише не нравится, хотя определённо нравится то, что устроил Саша. Хочется выдрать пуговицы с корнем на его рубашке, но Петербург не торопится, раззадоривая Москву, играя с каждой из них кончиками пальцев.       — Оторви наконец пуговицы или прекрати перекатывать их и расстегни, — голос становится на тон ниже. Миша, часто находящийся в игривом настроении, доводящий Петербург до крайней степени смущения, сейчас рассыпается в пепел от того, что творит с ним человек за экраном ноутбука.       — Куда-то торопишься, Миш? Я думал, что окажусь интереснее собрания с Вашингтоном, — он дует губы, стараясь принять обиженный и глубокого оскорблённый вид, — твоя торопливость в жизни — не лучшая черта, на самом деле. От тебя мне нравится быстрый темп, только если ты меняешь его на медленный, заставляя умолять, поддаваясь навстречу к тебе.       За этими словами Саша чуть отодвигает кресло назад, открывая обзор не только на грудную клетку, но и на бёдра, еле сокрытые той же тканью рубашки. Одну из рук укладывает между ног, другой — сначала царапает бедро, а потом ставит её под боком. Взмахивает бёдрами, немного приподнимаясь на ладонях, и несколько раз скользит вперёд и назад по искусственной коже.       — Знаешь, хотелось бы проезжать так, сидя у тебя на коленях, чтобы чувствовать требовательные прикосновения на спине, прижимающие ближе, а не заменять бёдра холодной кожей кресла, — Саша наконец медленно расстёгивает пуговицу за пуговицей, наблюдая за реакцией Москвы.       Тот скрещивает пальцы между ладоней так, что пластины ногтей белеют от напряжения. Это даёт Петербургу зелёный свет в продолжении собственных действий. Он очерчивает грудь, оставляя щипки, из-за чего поддаётся вперёд с кратким и рваным вздохом.       Скользит вниз по рёбрам, пересчитывая их количество. Саша укладывает прохладные пальцы на талию, а после — с силой сжимает бёдра у таза, скользит вниз — к коленям, разводя их в разные стороны. Поднимает на Москву взгляд, поддëрнутый поволокой.       — Ещё скучаю по тебе вот здесь. Вспоминаю, какими требовательными бывают твои прикосновения, и как ты способен смутить меня нежными поцелуями внутренней части бёдер, — движения рук вторят произносимым словам, выбивая из Саши приглушённый стон, на который Москва откликается шумным вдохом.       Нервы у него натянуты до предела из-за каждого дразнящего движения. Кажется, что ещё хоть прикосновение со стороны Петербурга, и он отменит любое собрание, сорвавшись в северную столицу. Пока же ему остаётся с силой держаться за столешницу.       — Боже, Миша, неужели и у меня получилось тебя смутить? Ты так пристально смотришь и молчишь, — Саша не унимается, продолжая водить по ноге кончиками ногтей, вызывая мурашки, то и дело прикрывая глаза.       — Мечтай. Теперь и я думаю о том, что бы поднять обе твои руки наверх, связав их, и не давать коснуться никого из нас обоих. У тебя остались ленты? Думаю, что придёт время ими воспользоваться, — Москва ловит себя на мысли, что от произношения Сашей его имени ещё больше бросает в жар.       Он будто в очередной раз сгорает, однако, сейчас это потрескивание внутри, граничащее с возбуждением, крайне приятно. Миша самостоятельно начинает подбрасывать в костёр те слова, которые помогут его собеседнику обернуть всё против него, всецело завладеть вниманием.       Петербург, не открывая глаз, ухмыляется, не сдавая позиций в том, что совершенно невинно начал сам:       — Но ведь ты коснёшься меня, правда? Сейчас мне особенно нужны твои губы на моей коже, — у него в глазах пляшут все демоны, сопровождающие его игривый настрой, которые только существуют в мифологии и религии: от Асмодея и до Филотануса.       Свинцовая радужка сейчас кажется особенно тяжёлой из-за того взгляда, которым Саша скользит по экрану.       — Хорошо, что язык ты всë-таки не проглотил. Иногда я вспоминаю, как ты особенно приятно умеешь им пользоваться. И это касается совсем не того момента, когда выходит новый альбом Инстасамки. — Даже не знаю, мне стоило бы воспользоваться им, чтобы закрыть тебе рот, или чтобы заставить тебя выкрикивать моё имя? — Миша всё больше проникается настроением Саши. Доподлинно неизвестно, что именно его вызвало. Петербург нечасто проявляет такую напористость. Последний раз за ним можно было заметить такое поведение тогда, когда Москва задержался на работе ещё на целых семь дней, заставляя их обоих терпеть две недели разлуки.       Саша потом заглушал тихие извинения Миши бесстыдным и жарким шёпотом на ухо, кусая его мочку. Именно потому, что за ним такое можно заметить редко, и вызывает у Москвы то состояние, которое напоминает собой короткое замыкание, а после — яркую вспышку.       А может, всё дело в вине. Саша бы сейчас процитировал Блока. Мише вскоре придётся цитировать Библию.       — Будешь хорошо себя вести и услышишь всё, что только пожелаешь, — камеру располагает выше, чтобы смотреть на Москву чуть исподлобья.       — Да? По-моему, это твоё поведение сейчас нельзя назвать таким уж невинным, — Миша прячет улыбку и наблюдает за попытками Саши настроить камеру, цепляясь взглядом за обнажённый торс.       Его кожа всегда отличалась особым бледным оттенком. Петербург не любит бывать на солнце и всячески прячется от прямых ультрафиолетовых лучей. Миша знает, что в особенно солнечный и знойный день, тот предпочтёт лишь наблюдать за небесным светилом, делать это издалека, прячась в тени.       Он всегда с интересом смотрит на то, как солнечный свет идёт Москве. Радужка лазурных глаз окрашивается в более яркий оттенок: Саше по-настоящему начинает казаться, что он тонет под толщей океанических вод. Глаза, сравнимые с глубинами моря и бескрайним небом, преломляющие солнечный свет на горизонте.       Миша с лёгкостью назовёт несколько особенностей кожи Петербурга: она приятна на ощупь, сравнимая с бархатом. Этот материал особенно сравним для обоих со временем существования Российской Империи, когда повзрослевший Александр, уже будучи столицей, всячески старался улизнуть в театр, приглашая бывшего наставника составить ему компанию.       Миша навсегда запомнил кресла в царской ложе, обитые бархатом. Саша, услышав это однажды, закатил глаза с осуждением того, что Москва совсем не старался вникнуть в сюжет спектакля, но не смог удержаться от лестных замечаний к театральному предмету мебели.       Ещё одна особенность кожи: от искусственного света она превращается в настоящий перламутр, начиная сиять. Именно это и происходит, когда Саша, наконец настроив камеру, возвращается в прежнее положение, касаясь спиной холодной кожи кресла. Движение заставляет его шумно выдохнуть и несколько поддаться вперёд, выгибаясь в пояснице от контраста температур.       — Прекрасно, что зрение тебя не подводит, как и слух. Сейчас они могут очень тебе пригодиться, — Петербург двумя руками отодвигает ткань рубашки, обнажая не только ключицы, но и плечи, — ты говорил о лентах на моих руках? Тогда хотелось бы, чтобы глаза тоже были закрыты. Не мне тебе напоминать, как возрастает чувствительность. Может закроешь собственные?       — Хочешь проверить мою стойкость или уже укладываешь спать? Неужели стесняешься? — Миша уже вовсю вовлечённо веселится и усмехается такой затее со стороны северной столицы.       Саша хмурит брови — верный признак, что нужно прислушаться к его словам:       — Просто закрой их.       И Москва покоряется, оказываясь во мраке.       Правдив научный факт о том, что теряя возможность получать доступ к одному из органов чувств, вследствие внешних или внутренних воздействий на организм, обостряются остальные из них. Миша в данный момент проверяет чудеса физиологии на себе.       Он ощущает запах кофе, сделанного ещё до разговора с Вашингтоном и оставленного на столешнице поодаль себя. Кажется, что Москва оставил упаковку открытой — запах не потерял своей стойкости. В то время, как из кружки давно выветрился.       К нему примешивается аромат его собственных духов. Он уже почти неощутим на коже после прошедшего количества часов, но ещё отдаёт лёгкими нотами бергамота, инжира, мускуса и белого кедра. Приятный древесный аромат, окутывающий смолистой, бальзамическо-сладкой дымкой.       До него доносится тиканье часов на стене — обострились для должного восприятия звуки. Останется ли сегодня время на сон или утром придётся довольствоваться приличным количеством кофеина?       Все эти мысли пролетают в сознании за доли секунд и мигом в растворяются, как только до его слуха доносится собственное имя. Миша слышал его десятки тысяч раз: на работе, от Петербурга, однако, каждый из таких произношений звучит как в первый.       Саша пока выдыхает его тихо, только пробуя вновь почувствовать на языке: предпоследняя буква задерживается, создавая шипение. Из-за этого последняя звучит более растянуто, но тоже оказывается приглушена.       — Это за то, что я послушно закрыл глаза? — за усмешкой Миша пытается скрыть то, как по спине прокатилась волна мурашек, — всё же открою их. Не для того ты так старался завладеть моим вниманием, чтобы мне оставался лишь слух. Хотя, если о нём, то шёпоту я бы предпочёл слышать твои стоны.       — Тогда не спускай с меня взгляда.       Миша открывает глаза, щурится от яркости экрана ноутбука в темноте комнаты — в начале их разговора они уже были привыкшими к свету, и поднимает взгляд на Сашу. Второй раз за эту ночь ему открывается завораживающая картина.       Пригласить бы художника, чтобы изобразить на холсте то, что видит взор, да только этим Мише делиться ни с кем не хочется. Ему лишь искренне жаль, что сетчатка не имеет возможности фотографировать.       Саша всё на том же кожаном кресле, прилегая к поверхности спиной. Рубашка и вовсе сползла ещё ниже — к локтям, открывая полный обзор на его тело.       Тёмные волнистые волосы больше не лежат так аккуратно, как ещё получасом ранее. Миша мажет взглядом по румянцу на лице, он только украшает кожу цвета слоновой кости. Москва встречается глазами с взором напротив и видит, как на него смотрят с вызовом. Поддайся на провокацию и окажись рядом, неужели не хочется?       — Я так часто думаю о тебе, — тембр голоса более низкий и бархатный; дурманящий, — но знаешь, что делаю с мыслями о тебе?       Теперь Москва может лишь завороженно скользить по изгибам открытой кожи. Петербург математику не любит, это в голову въелось ещё в восемнадцатом веке. Мише же слишком многое приходится считать, но далеко не со всем считаться. Однако математика его не подведёт в теории золотого сечения. Перед ним сейчас находятся прямое его доказательство.       Саша задал риторический вопрос. Миша чётко научился чувствовать такие моменты. Петербургу просто нужно выдержать небольшую интригу для продолжения мысли, создать эффект драматичности. Что поделать — столица русского искусства.       Искусства в том, чтобы свести Москву с ума.       Он выдерживает паузу, не разрывая зрительного контакта, а после нескольких долгих секунд тягуче добавляет:       — Например, что-то подобное, —       тонкими пальцами соскальзывая вниз.       Разводит ноги сильнее, выдавая стон на выдохе. Левой рукой поднимается вверх по груди, лаская участки кожи. Правой — одними только подушечками скользит по головке, размазывая предэякулят.       Этих стимуляций пока недостаточно, поэтому Саша отрывает руку, тянется вперёд себя и через секунду щёлкает крышкой лубриканта, выдавливая совсем немного на пальцы.       Хватает для того, чтобы сделать несколько движений и распределить прохладный гель. Для того, чтобы отвести плечи назад и выгнуть спину от новой стимуляции ладонью.       Саша еле успевает захватить ртом воздух, как уже резко выдыхает, выдавая новый прерывистый хриплый стон. Рука огибает выступившие вены, скользит к основанию, а потом возвращается обратно, дразня и распаляя до предела.       — Знаешь, я вспоминаю, как ты касаешься меня здесь, целуя тазовые кости и внутреннюю часть бедра, — голос дрожит, но в подтверждение своим словам он проделывает движение свободной ладонью.       Миша не узнаёт собственный тембр, тон звучит властно и особенно требовательно:       — Покажи. Коснись себя для меня.       Как приказ — ни шагу назад.       Сашу ведёт от интонации — это сразу видно: он закатывает глаза. В этот раз не от недовольства любым неугодным поступком или словом Москвы, которые не вписываются в пределы тонкой душевной организации Петербурга, а от волнами подступающего возбуждения.       Он складывает большой и средний пальцы в кольцо и ведёт от начала к основанию, задавая темп. Проделывает движение, похожее на рисование в воздухе цифры восемь. Или бесконечности. Бесконечного возрастания чувствительности нервных окончаний кожи.       Саша то ускоряется, утопая в ощущениях и особенно выразительно произнося имя Москвы, то наоборот замедляется, балуя Мишу возможностью на него вдоволь насмотреться и слушать более глубокий тон голоса. Играет с собой.       Как только находится на грани, то сразу замедляется, почти прекращая любые прикосновения. Знает, что после эджинга оргазм более продолжительный и яркий; такой, что не метафорически заставляет забыть собственное имя.       Он сперва и вовсе отпускает руку, а потом касается себя одним лишь только указательным пальцем, смешивая естественный эякулят и лубрикант, проводя им по всей длине.       Это уже больше на грани с болью. Проверка мазохизма, которую Саша успешно проходит. Но всё же не сдерживает желания наконец толкнуться, позволить себе приблизиться к той кромке удовольствия, на которой он мастерски балансировал.       Потом, он, может быть, поделится с Москвой этими приёмами, но пока он делиться с ним тем, как задерживает дыхание, выгибается в спине, переходит на гортанный стон, выдыхая с ним ещё и имя. Руками ускоряет темп и, подмахивая бёдрами, заходится дрожью, изливаясь.       Саша ещё несколько мгновений не может придти в себя, откидываясь на спинку кресла. Кисти рук и ноги потряхивает. Перед глазами пелена, он пока не может поднять взгляд на Москву. А когда поднимает, то видит, что не зря старался.       Его победой становится взор, где в глазах, так похожих на океан, штормовыми волнами плещутся желание, восторг и возбуждение. Саша предал им импульс — разряд молнии. А как известно, вода — замечательный проводник электрического тока, который от радужки через весь организм прошёл через тело Москвы.       — Получил то, что хотел? — Миша смотрит неотрывно, тон голоса будоражит, а Саша борется с мазохизским желанием потянуть пальцы ко рту, вбирая их в себя, бесстыдно поднимая глаза на столицу.       Если он так сделает, то Москва не то, что собрание ко всем чертям отменит, но и доведёт его до того состояния, когда ему останется только извиваться под ним и умолять.       Чего Саша, впрочем, и добивается, но знать об этом Мише совсем не обязательно. Этой идеей он сможет поделиться и в ближайшие выходные, благо, что послезавтра пятница.       — О да, — Петербург всё позволяет себе провести языком по нижней губе, — спокойной ночи, думай обо мне.       — Так же, как ты думаешь обо мне?       — Несомненно. До завтра, встретимся на собрании, — Саша игриво отправляет ему воздушный поцелуй и выключает звонок.       Миша знает, что сегодня он не уснёт.