- пол года он мучался бессонницей..

— пол года он мучался бессонницей, я не знал, как ему помочь. — и-иго-орь. — рука вздымает в воздух, словно легкий шарик. голос хриплый, его почти не слышно. на лице блаженная улыбка, перед мертвыми глазами снова цветные картинки. — мне так хорошо-о. и совсем не стр-ршно. — нужно поспать, кирилл. — там снова будет он, игр-рь. он придет за мной, — мертвое тело резко поднимается, принимая сидячее положение. смотрит своими стекляшками в глаза на против. голос срывается на шипящую хрипоту: — он убьет меня. снова. игорь устал. устал не меньше кирилла бояться за собственную жизнь. гречкин, некогда позитивный парень, любивший прожигать жизнь в пабах, гладить на теплой улице котят и жмуриться на солнце — теперь псих. просто конченный психопат, которых в дурдоме держать должны. а он, вот, на свободе. игорь устал пичкать любимого кирилла таблетками, которые лишают его последних отголосков разума. а настолько ли любимый теперь кирилл? игорь устал. иногда он жалеет о том, что гречкин не умер в том поджоге. — он думал, что все люди — копии, что их не существует. что он — мертв… — тебя ведь не существует, да, игорь? тело тяжелое, глаза наливаются свинцом. после работы гром устал, нужно бы взять отпуск. прокопенки волнуются за него не меньше, чем за полумертвого гречкина, которому передают еду. кирилл ее не ест. он вообще перестал есть с тех пор, как начал пить таблетки, прописанные рубинштейном. — все существуют, кирилл. и я, и ты. и юля с димой тоже. глаза блондина в одну точку направлены, не моргают совсем. смотрят на цветные картинки, перед ними мелькающие. смотрят на то, как потолок медленно расплывается. игорь уже не думает о том, когда ласковое «кирюш» превратилось в усталое «кирилл», да и гречкину это совсем не важно. он ничего не понимает. — в какой-то момент я подумал, что ему стало легче. — кир, я на работу. не забудь выпить таблетки. в ответ звучит тихое: — люблю. кириллу, казалось, становилось куда лучше. он начал связно разговаривать, снова начал кушать и потихоньку взаимодействовал с социумом, что граничился дубиным и пчелкиной. из контейнера пропало два нейролептика. гречкин лежит на диване в потертой громовской одежде. тычится в ее ворот носом и устало смотрит на какого-то лысого дядьку в мигающей коробке. кажется, это его отец? сколько вообще прошло времени? когда на улице стемнело? он пил таблетки? где игорь? паника охватывает с головой. легкие сперло. онпридет. он снова придет. и игорь обязательно придет. вот-вот откроется дверь, в комнату войдет любимый и теплый игорь, он его защитит. защитит ведь, правда? пальцы сами тянутся к телефону, набирая номер. абонент недоступен. «кирюша♡ 21:05» игорь, он тут он пришел, игорь мне страшно — я до сих пор жалею о том, что вышел в тот день на смену. — что произошло в тот день? — он писал мне, но я оставил телефон в участке. я пришел домой ближе к двенадцати и. — кирилл, я дома. дом уже давно домом перестал казаться. теперь это место пыток, где каждый день — день сурка. просыпаешься среди ночи, успокаиваешь гречкина от очередного кошмара, пичкаешь его таблетками. опять просыпаешься рано утром, что бы опять пичкать кирилла таблетками. через силу кормишь его с ложечки, убираешь все колюще-режущие предметы, уходишь на работу. приходишь из-за очередной панической атаки, опять пичкаешь таблетками. смотришь на то, как он медленно сходит с ума. и опять таблетки-таблетки-таблетки. — кирилл? «дома» тихо. тишина мертвая. лишь телевизор на фоне играет, где по новостям показывают гречкина-старшего. круговорот гречкиных в природе, блядь. на диване, где тот лежал утром, кирилла нет. становится страшно, но, почему-то, в голове проскальзывает «наконец-то». дверь в ванную, на пристройке которой настоял блондин, открыта. она словно приглашает к себе кусочком яркого света в полумраке квартиры. и лучше бы игорь туда не заходил. пол грязный, залитый красной жижей в которой сидит мертвое тело. рядом клочок бумаги: «я люблю тебя». — когда это было? — два года назад его не стало… похороны, как им и пологается, чертовски тоскливые. все плачут. почему они плачут? один игорь не плачет. ему теперь легко и свободно. только, почему-то, «дома» находиться стало еще более невозможно. почему тебе грустно, игорь? тебе ведь теперь так легко и свободно. — как-то раз я сказал ему, что мы со всем справимся. хочется оторвать себе язык. — что вы чувствовали в тот момент? — печаль, страх и отвращение. — почему? — потому что я понял, что люблю его