Blackage

Blackage

S.O.S. — ABBA

Мэнор мрачнеет в тусклом свете опускающихся сумерек. Картины темнеют, и персонажи на них опасливо замолкают, едва ли шевелясь, словно прячась. Цветы поникают, теряя все краски, а мраморные колонны и каменные стены становятся все холоднее и холоднее с каждой минутой. Создается ощущение, что весь особняк сжимается в страхе от приближающейся ночи. Хозяйка поместья неторопливо идет по коридору, и стук ее каблуков растворяется в гулкой тишине. Она в собственном доме, в том самом, которым владеет вместе с мужем уже очень много лет, но все равно чувствует себя чужой, той, что тревожит покой призраков, ведь жизнь здесь более не ощущается. Темные шторы вновь взметаются перед ее носом, подхваченные ветром из открытого окна, словно предупреждая о чем-то. Сама природа молвит ей «Беги!», но женщина продолжает идти. По-другому она и не может. Не может его оставить. Больше нет. Вот уже почти год она заглушает в себе чувство тревоги, старается не придавать значения его закрытости и холодности, ведь все попытки пробраться в мир, что он создал вокруг себя, заканчиваются ее беспомощностью перед стенами из грубости и отчужденности. Она не может припомнить, когда он в последний раз смотрел в ее глаза. Не просто окидывал взором, поверхностно изучая, а действительно всматривался, стараясь ее понять или что-то безмолвно сказать. Женщина останавливается перед тяжелой дверью из темного дуба, наблюдая за тем, как дрожащая полоска тусклого желтого света, проникающая через щель, касается ее туфель. До ушей доносится глухой треск камина — настолько тихий, что угли, должно быть, почти догорели. Она знает — он там. И ей страшно. Она знает — он не оставил ей выбора. И это пугает еще сильнее. Что меняет человека до неузнаваемости? Что толкает его закрыться от любимых? Отсутствие любви, ее утрата? Или нечто иное? Тонкие пальцы, украшенные серебряными кольцами, надавливают на ручку, и дверь отворяется, безжалостно прорезая тишину скрипом, что заставляет сжаться каждый нерв, пуская импульсы по напряженному телу. — Нарцисса? Он должен спросить. Но этого не делает. Должен обернуться к ней, чуть вскинув темную бровь, так выделяющуюся на бледном лице. Слегка улыбнуться, дернув уголком губ. Имя, произнесенное лишь с одной целью — произнести его. Возможно, в сотый раз за день, но Люциус по-настоящему его любил. Он любил ее саму. По крайней мере, он говорил когда-то. Нарцисса поджимает тонкие губы, смотря в спину мужчине, что так и не удостаивает ее вниманием, продолжая глядеть на угасающие языки пламени в камине из темного мрамора, испещренного белыми прожилками. Ей противно оттого, как тихо она старается ступать, приближаясь к нему. Словно вор, крадущийся в ночи, а не жена, чьей любви так долго и отчаянно добивались. — Люциус. Он не вздрагивает при звуке собственного имени, но напрягается, когда женская рука легко касается его, немного отодвигая белесые пряди, ниспадающие на плечи, едва ли ощутимо дотрагиваясь пальцем до кожи на шее. В ее тоне слышится смятение, окутанное беспомощным отчаянием, словно где-то там, внутри нее, все нервы звенят от напряжения, готовые оборваться, переставая удерживать предательские и унизительные слезы. Когда-то он бы перехватил ее кисть, сплетая пальцы; огладил бы ладонь, чем ускорил бы пульс во всем ее теле; он улыбнулся бы коварно и в то же время обворожительно, медленно вставая перед ней и возвышаясь, заполнил бы всю комнату своим присутствием и окутал Нарциссу теплым дыханием, заставляя ее чувствовать себя водой, которой не суждено сопротивляться; заправил бы за ухо выбившийся из ее прически светлый локон и склонился бы так, что кончик носа коснулся порозовевшей скулы — и шепотом произнесенное «Танец?» прошло б сквозь кожу и впиталось в кровь. — У нас нет музыки, — неосознанно возразила бы она, мягко обхватывая его за шею. — Достаточно той, что у меня в голове. И когда бы она постаралась спрятать улыбку, закусив нижнюю губу, Люциус ее поцеловал бы — с надрывом и какой-то злостью, а после бы добавил, стараясь обездвижить серым взглядом: — Терпеть не могу, когда ты ее прячешь. Но сейчас он продолжает сидеть, источая колючий холод, и Нарцисса буквально ощущает, как от места соприкосновения ее ладони и его плеча кожу пронзают иглы, заражая и заставляя кровь густеть. Ей хочется узнать, что заставило его закрыться, почему он стал с ней так жесток. Где тот, кто добивался ее расположения, терпеливо дожидаясь истощения ее пренебрежительности к их браку, где тот, кто радовался рождению ребенка, в красках расписывая, как научит его летать на метле? Но Люциус сжег все за год, все то, что так долго они выстраивали кирпичик за кирпичиком, столько времени создавая ту семью, о которой оба мечтали. Порой ей кажется, что вся прошлая жизнь была восхитительной шуткой, настолько забавной, что становится уже не смешно, что все то оказалось лишь ложью — наигранным представлением дешевого романа о любви. Нарцисса начинает забывать, как это — когда муж касается ее в поцелуе, как улыбается, закусывая ее губу. Теперь лишь холод, теперь лишь тишина, а разговор заканчивается ссорой. — Люциус… — Нарцисса. Топорно и жестко. Как слово, произнесенное в конце спора. Он не видит, как ее лицо пронзает тень боли, как тонкие черты искажаются в безнадежности. Она прикрывает глаза, на долю секунды надеясь, что, когда их откроет, вдруг поймет, что это был лишь сон, ужасный, лишающий дыхания морок. Но пальцы перебирают его светлые волосы, и он понимает, зачем она пришла, лишь когда слышит ее тихое «Прости». Люциуса пронзает дрожь, обрамленные серостью зрачки расширяются, устремляясь к догорающим углям. На мгновение ему кажется, что он задыхается, душимый невидимыми веревками. Сдавленный крик, похожий на кряхтение, рвет его горло, заставляя ощутить вкус металла во рту. — Прости меня… Прости меня, пожалуйста, — всхлипывая, шепчет Нарцисса, пока ее пальцы сжимают его виски. — Прости меня, Люциус, — слезы обжигают, пока грудь не сжимается в тисках царапающей вины, и она старается сдержать рыдания. — Мерлин, прошу, прости меня… Прости, прости, прости… Люциус захлебывается слюной, пытаясь напрячь мышцы и поднять руку, чтобы перехватить ее кисти. Воздух электризуется в комнате, становясь еще более холодным, и весь Мэнор будто неодобрительно хмурится, становясь мрачнее и темнее. — Нарцисса… — в этот раз ее имя звучит как мольба, просьба и страх отказа того, что она не прекратит. Она поднимает глаза к потолку, украшенному лепниной, стараясь заглушить в себе горечь, остановить поток горячих слез, что уже стекают по подбородку и шее. И наконец, поймав контроль над своими чувствами, Нарцисса стекленеет взглядом и щелкает пальцами рядом с его висками. Раз. Два. Желтые ленты света, пронизанные золотыми нитями, что блестят даже в сумерках небольшой комнаты, тянутся от белых волос Люциуса и вьются кольцами вокруг ее тонких пальцев. Все замирает. А Люциус обмякает в кресле. Пока Нарцисса стоит за его спиной, как кукловод. — Я знаю, что за каждым действием стоит своя причина, а у каждой тайны есть своя история. И я узнаю твою, Люциус. Ты сам виноват, ты не оставил мне иного выхода… Лучше я сделаю тебе больно, чем позволю разрушить нашу семью. Она забыла эти ощущения эйфории, легкости и опьянения, когда весь мир подергивается мутной дымкой и все окутывается картинками с воспоминаниями, каждая из которых движется, создавая целый лабиринт из галерей. Еще в детстве, обнаружив в себе способности к легилименции, Нарцисса поклялась, что никогда не будет использовать эту магию на близких, поняв, какой дискомфорт это доставляет человеку, особенно когда он старается что-то утаить. Но сейчас она не может поступить иначе. Чувствует, что грядет нечто ужасное, словно всех ждут перемены, способные перевернуть обыденный уклад, и Люциус как-то с этим связан, а если ее догадки неверны, то его отношение может значить лишь одно — все прошлое давно осталось в прошлом. Безумные эмоции и вымученная любовь, та самая, которая приходит далеко не сразу, но после сжигает до предела, как долгожданная возможность потерять рассудок, позволив чувствам взять контроль и ощутить себя счастливым. Теперь от них не осталось ни следа. Возможно, он больше не испытывает к ней того же, что и раньше, так как их браку вот уже пятнадцать лет. Она могла стать ему неинтересна, он мог ее и разлюбить. Нарцисса страшится этого, ведь именно Люциус мечтал о ее внимании, заставил сдаться, почти что укротил, и теперь у него нет права разрушать все и сжигать. Она сама учила его, как прятать ценные воспоминания, рассказывала, как обыграть легилимента, и, смотря на то, как выстроены лабиринты Люциуса, Нарцисса невольно восторгается его способностями, но ему все равно не удается ее обмануть. И она, ведомая золотыми нитями, что трещат у нее в руках, прыгает в самую тусклую и блеклую подвижную картинку — настолько невзрачную, что будто вот-вот исчезнет вовсе из головы, развеется в прах. Там изображена юная Нарцисса, чьи волосы на несколько тонов темнее, а фамилия ее — Блэк. Она разглядывает цветы, перебирая белые лепестки с такой скрупулезностью, будто проверяет, не подсунули ли ей мандрагору. Она так серьезна, словно улыбка — инородное явление на тонких губах, но при этом ее невозможно назвать отталкивающей или некрасивой. Точеный профиль и аккуратные черты лица, обрамленные темными волосами, убранными серебристыми заколками в виде созвездий, чуть вздернутый нос и такие длинные ресницы. Да. Она определенно привлекательна, отец был прав. — Вы принесли мне букет нарциссов. Она умеет разговаривать. Люциус готов аплодировать. За все время, проведенное им в поместье Блэков, она не вымолвила ни слова — ни когда ее отец принимал его в гостиной, ни когда ей сказали показать ему сад, ни даже в течение их прогулки. Лишь теперь, когда он останавливается, чтобы преподнести подарок, а она, закатив глаза, вынуждена замереть рядом, тогда мисс Блэк удосуживается открыть рот. — Как это… изобретательно, — теперь ее голубые омуты устремлены на него, а тонкая бровь слегка приподнята. — Вы… меня покорили. Люциуса даже забавляют это ситуация и тот факт, что он и правда начинает чувствовать себя дураком, посчитавшим, что нарциссы для девушки по имени Нарцисса — это изобретательно. Но ее холодность и надменность имеют на него какой-то странный эффект, вместо того, чтобы отталкивать, напротив, привлекают. Ему вдруг хочется узнать, какой она бывает, когда действительно чему-то рада. Как улыбается. — Так быстро? — Люциус выдерживает установленный ею зрительный контакт и приподнимает краешек губ, делая шаг навстречу. Нарцисса сцепляет руки за спиной, и теперь ее талия, затянутая в тугой черный корсет, кажется еще тоньше. Лепестки цветов опадают рядом с подолом, обшитым серебристыми нитями, и Люциус улыбается в очередной раз, отмечая, что букет не доживет и до заката. — Послушайте, мистер Малфой, — она оценивающе оглядывает его мантию темно-изумрудного цвета, низ которой запылился от прогулки по песчаным дорожкам сада, — вы пришли сюда со своим отцом так, словно вы — хозяева этого поместья, словно все только и мечтают связаться с вашей семьей, но позвольте, я опущу вас на землю, — Нарцисса делает шаг и, запрокинув голову, умудряется смотреть на него свысока. — Ни мои сестры, ни уж тем более я не желаем иметь с вами никаких общих дел. Восхитительно надменна. А главное, наивна. Будто у нее есть выбор. Ее желание вести себя так, словно она действительно в силах что-то изменить, поражает. Это мнимое своеволие. Люциус сухо усмехается, чувствуя легкое раздражение от ее пренебрежения к нему. — Думаете, мы не поженимся? — он чуть склоняет голову. Так, что его дыхание касается ее лба. И Люциус внутренне ежится, замечая, как брезгливо поджимаются ее губы. Он ей противен — это почему-то задевает. В школе она была к нему безразлична, а сейчас и вовсе он вызывает у нее отторжение. Ему казалось, что все девушки чистокровных семей давно смирились с тем, что их браки случаются исключительно по расчету. Но, возможно, дело именно в нем, она не хочет выходить за него. И эта мысль царапает самолюбие еще сильнее, ведь почти все девушки желают носить фамилию Малфой. — Посмотрим, мистер Малфой. — Посмотрим, мисс Блэк. Она усмехается, поворачиваясь к нему спиной и роняя букет мятых нарциссов на землю. А он следует за ней. Нарцисса Блэк может ему понравиться. Нарцисса наблюдает за всей этой картиной, словно подсматривая в замочную скважину, но ощущая все, что тогда испытывал Люциус. Она невольно касается рукой своих белесых волос, впервые за долгое время вспоминая, что они некогда были темными, как кора ольхи. Золотые нити, обвивающие ее пальцы, искрятся, натягиваясь, и обжигают кожу, выбивая болью воздух из легких так, что у нее кружится голова, и она проваливается в следующий фрагмент их жизни. Ее голубые глаза становятся стеклянными, почти прозрачными, кажется, вот-вот разобьются — и станет видна пустота за ними. Сигнус Блэк только что объявил о помолвке младшей дочери с Люциусом. Обеденный зал наполняется одобрительными возгласами и тостами. Несколько раз Люциус ощущает на своей спине дружественные похлопывания, подбадривания, и до его ушей даже доносятся обрывки советов по супружеской жизни, но все это превращается в шум и помехи на фоне Нарциссы, сидящей напротив него с идеальной осанкой и совершенно нечитаемым лицом. Они поженятся — это ожидаемо. Она не могла считать иначе — это просто глупо. А Нарцисса Блэк не глупа. Она расслабляет плечи, пару раз моргает и вдруг улыбается, отсалютовывая кому-то бокалом с красным вином. Нарцисса смеется, принимает поздравления, играет на фортепиано, когда ее просит об этом Сигнус, смущенно опускает взгляд, когда Абраксас Малфой целует ей руку. Но она не смотрит на Люциуса. Ни разу за все торжество. Она не смотрит на Люциуса Малфоя ни единого раза. И он чувствует себя последним чудовищем на планете. Тем, кто хочет доказать, что он ее достоин, тем, кто вдруг возжелал ее любви и уважения. Нарцисса не успевает сморгнуть выступившие слезы на глазах, как волна тошноты вновь охватывает ее, утягивая водоворотом в новое воспоминание. И лишь желтые ленты магии светятся золотом перед ее взором, размываясь блестящими пятнами из-за головокружения, но продолжая вести к тому моменту, когда Люциус поставил их семью на кон. Люциус поднимается следом, стараясь ступать тихо и замирая каждый раз, когда половица старого дома пронзительно скрипит. Но вот уже минуту он в нерешительности топчется перед ее дверью, боясь постучать. Он не знает, почему пошел следом, о чем хотел ей сказать, однако это казалось важным, что-то желало сорваться с языка. Извинения, но за что? Просьба, но о чем? Он не понимает, почему стоит в ночи у ее комнаты, когда давным-давно пора было трансгресировать домой. Смахивая невидимые пылинки с черной мантии и поправляя фамильную брошь, он делает шаг к дубовой двери, на которой вырезаны витиеватые узоры, переплетенные с нарциссами, но застывает, так и не донеся кулак до дерева, расслышав едва уловимый всхлип. Нарцисса плачет. Тихо, словно старается в себе это заткнуть. Почти беззвучно, в своей комнате, где ее не должен никто найти и услышать. Но он находит ее и слышит то, что не предназначается для его ушей. Теперь он чувствует себя не просто чудовищем, но еще и вором, крадущим ее видимость хладнокровия — ее единственной защиты от всего. Все кажется напускным. Она желает выглядеть сильной, гордой, но сейчас просто несчастна, ведь ее судьбу скомкали и подожгли без разрешения. Нарцисса плачет. И в каждой слезинке тонет горечь. Горечь, вызванная браком с ним. Он ненавидит себя. Нарцисса отскакивает от Люциуса, выныривая из его разума, едва удерживая золотистые нити в руках. Ее щеки покрыты влажными дорожками непрекращающихся слез. Судорожно хватая ртом воздух, она отбрасывает с лица выбившиеся из прически светлые локоны — ее вечное напоминание об ограниченных резервах магии в теле, о границах дозволенного, о том, через что нельзя переступать. Чем дольше она находится в чужом сознании, тем хуже становится ей. Стоило большой концентрации искать конкретное воспоминание в голове человека, особенно сопротивляющегося. А Люциус сопротивляется. Каждый раз, когда на нее накатывает тошнота, она чувствует, как он старается прогнать ее из своих мыслей, поэтому ей приходится все крепче и крепче сжимать желтые ленты легилименции, следы от которых отчетливо различаются на покрасневших ладонях, теперь испещренных жжеными полосами. Просмотренные моменты вскрывают в ней давно огрубевшие шрамы, старую боль и отчаяние от собственного бессилия. Но теперь она смотрит на все глазами Люциуса, и в ней пробуждается злоба на то, как он с ней поступил, — заставил влюбиться, чтобы после толкнуть со скалы в пропасть вопросов и чувства предательства. С их свадьбы прошло много лет, но она до сих пор помнит в мельчайших подробностях тот день. То ненавистное ей белое платье, вспышки колдоаппаратов, серые глаза Люциуса, смотревшие на нее, свою злость, перемешанную со страхом, и клятвы, произнесенные с неверием. Той ночью Нарцисса почти не дышит, молча смотрит, как он расстегивает мантию, и прижимает белое одеяло к себе поближе, словно оно могло защитить ее от неизбежного. Она не молвит ему ни слова с тех пор, как шепчет клятву, что буквально царапает ей сердце и пускает кровь. Однако и он не пытается с ней заговорить, и это Нарциссу пугает. Ей известно, какой популярностью Люциус пользовался в школе, и помнит слухи, кружившие вокруг него, как и рой девушек. Той ночью новоиспеченная миссис Малфой считает, что станет еще одной, в очередной раз отдаст и потеряет часть себя безвозвратно. Их поцелуй на свадьбе помнится ей мягким, каким-то нежным, но чужим. Люциус старается поймать ее взгляд своими серыми омутами, но Нарцисса смотрит лишь на его фамильную брошь, медленно прокручивая золотое кольцо на безымянном пальце. Это просто соприкосновение губ — секундное, не более. Но спустя время Нарцисса понимает, что Люциус старается вложить в тот миг все невысказанные обещания и признания, он говорит ей: «я полюблю тебя, а ты полюбишь в ответ», «я защищу тебя, я буду рядом», «пожалуйста, не бойся», «прошу, прости». В их первую брачную ночь он принимается доказывать: подойдя к широкой кровати, он наклоняется к ней так близко, что с ее губ срывается приглушенный вскрик, когда Люциус приподнимает большим пальцем ее острый подбородок и, изучая взглядом изгиб губ, вполголоса говорит: — Я никогда не коснусь тебя больше, — его серые глаза темнеют на тон и впиваются в ее прозрачно-голубые, — если ты сама того не пожелаешь… Нарцисса. Ее брови непроизвольно ползут вверх, а губы слегка приоткрываются, чем вызывают у Люциуса хищную усмешку. — Мы не обязаны быть страстными любовниками, — его зрачки сверкают в свете заходящего солнца, опускаясь на ее оголенные плечи. — Достаточно быть друзьями. — Друзьями? — Нарцисса не в состоянии удержать саркастичный смех и дергает головой, отрывая его пальцы от своей щеки. — Не знаю, как у тебя, но у меня с друзьями не принято друг перед другом раздвигать ноги и пытаться зачать ребенка, — к окончанию фразы ее голос превращается в шипение, и темные волосы прикрывают часть лица. — На ребенка у нас есть год, не обязательно делать это сразу, — его рука незаметно накрывает ее. — Сперва мы можем просто поработать над нашими отношениями… дружбой и уважением, а после ты, возможно, сможешь воспринимать меня иначе, нежели животного, за которого тебе, к несчастью, пришлось выйти, — он криво улыбается, всматриваясь в голубые глаза. — И тогда я брошусь в твои объятия? — Нарцисса придвигается к нему, оставляя сантиметры между ними. — А небо упадет? Люциус на мгновение прикрывает веки, и она удивляется тому, каким расслабленным он в этот миг кажется, словно все происходящее приносит ему удовольствие. Его пальцы танцуют по ее предплечью, пока в сером взоре мелькает озорство. — Поверь, в тот день для тебя не только небо упадет… — Люциус вновь скашивает глаза на ее губы, и Нарцисса невольно отстраняется, облизывая их. — Воздух затрещит, а звезды померкнут… — На фоне тебя? — в ее тоне звучит издевка, а голубизна радужек с вызовом сверкает. И вновь эта его снисходительная улыбка, будто он читает ее как заученный стих — и за это она ненавидит его еще больше. И за то, как ее тело немеет, когда Люциус заправляет темный локон ей за ухо, специально задевая скулу. — На фоне нас… Он отстраняется так же внезапно, как и склоняется. Казалось, после его слов ее мозг отключается на несколько секунд, полностью утрачивая контроль над мышцами, пока взгляд глупо следит за тем, как Люциус проводит палочкой по своей ладони, а в следующий миг она взирает на расплывающееся кровавое пятно на белой простыне под звук закрывающейся с хлопком двери. Нарцисса втягивает носом тяжелый воздух, в котором витает дым от догоревших углей. Что случилось с его любовью? Почему теперь он закрывается от нее? Нарцисса устала, ее руки дрожат, а сердце учащенно стучит, но она вновь погружается в мысли мужа, позволяя золоту вести ее за собой. — Это?.. — Люциус недоверчиво смотрит на предмет, который Нарцисса кладет поверх одеяла, что скрывает половину его тела. — Трость, — кивает Нарцисса, подтверждая его догадки. Она в его покоях — это похоже на чудо. Возможно, он все еще бредит после падения с лошади, возможно, целитель ошибся и без сотрясения не обошлось. Иначе он не знает, как все это объяснить. На ней кобальтового цвета платье, усыпанное блестящей крошкой, а темные локоны, лежащие на плечах, делают ее похожей на принцессу. Она красива, очень красива. И Люциус отчаянно желает коснуться ее. — Твое падение случилось ведь отчасти по моей вине… Оказывается, она может быть еще красивее, если смущается. Мерлин, как заставить ее краснеть чаще? Сколько раз для этого нужно упасть с лошади? — В общем, эта трость… Я заказала ее у друга моей семьи, он делает отличные трости для отца… — все это время она немного нервно очерчивает изумрудные глаза серебристого набалдашника в виде шипящей змеи. — Она должна тебе понравиться, сюда можно убирать палочку, и твои враги никогда не будут готовы к нападению, и… — она вдруг замолкает, нахмурившись, а затем глядит немного лукаво, сверкая голубизной радужек. — Ты знаешь, подобные вещи красят и добавляют мужественности, как и некоторые шрамы… Последняя буква слышится совсем глухо, а ее зрачки фокусируются на его ладони, разрезанной грубым рубцом. Должно быть, она размышляет, почему Люциус не заживил его с помощью магии, когда это еще было возможно. Он пытается поймать ее обеспокоенный взгляд и безмолвно объяснить: «Я дал тебе обещание, Нарцисса. А это служит мне напоминанием». — Ты ведь можешь залезть ко мне в голову и все узнать, — вдруг выдает он. Всем известно о ее способностях к легилименции, ведь это еще одна из причин, почему партия с ней была настолько привлекательна для многих семейств. Она выглядит опешившей, словно ее только что несколько раз ударили под дых. — Ты — мой муж. И хоть мне это не нравится, я никогда с тобой так не поступлю. Одной фразой. Всего одной фразой она заставила его сердце трепетать, а после камнем упасть вниз. — Спасибо? — единственный ответ, который приходит ему в голову, но звучит он как неуверенный вопрос. Наверное, стоит быть благодарным за обещание не вторгаться в сознание. Слабая улыбка касается ее губ, но тут же исчезает, как испуганный зверь. — Не прячь. — Что? — Нарцисса изумленно вскидывает брови. «Действительно, что? Почему слова покидают мой язык раньше, чем я им это позволяю, почему мозг отказывается работать рядом с ней и вести себя как подобает?» — Улыбку. Ты постоянно ее прячешь ото всех. Точнее, ты прячешь искреннюю улыбку, как сейчас. Прячут уродство, а тут… «Мерлин, заткни меня уже. Останови этот ужасный диалог». — А тут?.. — ее лицо меняется, и он отчетливо видит смешинки, кружащие в голубых волнах ее глаз. — А тут нет. «Замечательный ответ, Люциус. Уроки по языкам не прошли даром, ты все так же красноречив». И вдруг случается невозможное — Нарцисса улыбается. Точнее, она смеется. И смеется она над Люциусом, но какая разница? Это все равно засчитывается за улыбку. — Выздоравливай, Люциус, — она легонько похлопывает по одеялу и уходит, но веселость так и не покидает ее лица. «Возможно, я только что влюбился… И я точно пал, но она, как всегда, не смотрит». — Что же ты сделал с нами, Люциус? Как ты мог со мной так поступить?.. — Нарцисса облизывает мокрые от слез искусанные губы, чувствуя, как из носа начинает идти кровь. Она обжигает холодеющую кожу, но это не ощущается на фоне боли от горелой плоти на ладонях. Перехватывая поудобнее горячие ленты волшебства, она прыгает в следующее воспоминание, почти теряя сознание от знакомых слов: — Вы не можете так с ней поступать… Спертый воздух и красные щелки вместо глаз, похожие на капли загустевшей крови. Нет. Нет. Нет. Нарцисса не готова переживать этот момент еще раз, он слишком свеж в ее памяти и так. — …прошу вас, Лорд… Она стирает алую дорожку, что уже окрашивает губы, буквально ощущает ту боль, что испытала много лет назад, когда ее резерв магических способностей опустошился сильнее, чем возможно, и Нарцисса лишь чудом не умерла. От Темного Лорда не укрылась информация о ее предрасположенности к легилименции. Нарцисса являлась идеальным оружием против любого шпиона Ордена, но при этом относился он к ней с пренебрежением, как к игрушке, заставляя под Империусом вновь и вновь проникать в чужие головы, потому что на деле она была ему не нужна. Лорд сам мог влезть в чужие мысли и, как маэстро, дирижировать хаосом, сводя любого с ума и бросая в безумие. Но он нуждался в соратниках, приспешниках, желательно из влиятельных домов, подобно Малфоям, известным по искусному владению черной магией. — …моя жена! В тот день она почти умерла, и белые волосы стали вечным напоминанием о том, как глубоко может ранить лезвие, если слишком долго по нему ходить. — …мой Лорд, я обещаю… Тошнота сковывает горло, и чувствуется, как леденеют жилы, как чернеют вены на руках, пока золото сияет ярче, просачиваясь под кожу, как вышивка в канву. Она глотает горькую слюну и дергает желтые ленты, искрящиеся алмазной крошкой, желая поскорее скрыться от этого воспоминания. Лишь напоследок ей слышатся из размывающейся перед глазами картины ее сдавленный крик и его тихое: — Я примкну. Она задыхается, а тело бьет дрожь. Еще немного, и ее магия иссякнет, высушив из Нарциссы жизнь, но парадокс в том, что она и так уже ощущает себя пустой весь год, что муж ее сторонится, предпочитая держать ее вдали и постоянно покидая дом. Она заперта в бесконечных стенах Мэнора — совсем одна, медленно сходя с ума. И знание причины было достойным обменом на душу. Из темного тумана, окружающего ее, начинают формироваться очертания мебели и мягкие оттенки ее комнаты, в которой она жила после свадьбы. За окном, будто размазанные кистью, перьевые облака медленно плывут по сиреневому небу, на котором появляются первые звезды. Нарцисса видит молодую себя в светлой ночнушке, сидящую перед туалетным столиком. Ее голубые глаза пусты, а скулы буквально разрезают бледную кожу осунувшегося лица. Люциус стоит у нее за спиной, чувствует, что должен что-то сказать, но ни одно слово не приходит на ум. Ему больно смотреть на жену, теперь она кажется ему еще меньше, чем раньше, словно достаточно порыва ветра, чтобы она рассыпалась в прах. Он виноват, он подверг ее опасности, весь груз покоится на его плечах, но губы все равно не раскрываются, будто не существуют тех фраз, которые способны что-то исправить, которые она не возненавидит, которые ее не оскорбят и не унизят, поэтому он просто касается ее белых влажных после ванны волос, что со стороны могут показаться седыми. Нарцисса не вздрагивает, как будто и вовсе ничего не замечает, продолжает смотреть перед собой, совсем не моргая. Люциус аккуратно пропускает мягкие пряди сквозь пальцы, почти невесомо проводит по ним расческой, боясь поднять взгляд к зеркалу и увидеть там отвращение, клубящееся в прозрачной голубизне ее радужек. Если бы она знала, как ему жаль, как он себя проклинает, как трудно ему дышать. Но ее не должно это волновать, потому что его страдания и вполовину не так сильны, как те, что пришлось вытерпеть ей. Он никогда не сможет искупить вину перед ней — Люциус это понимает. Он недостоин Нарциссы и ее любви, которую теперь уже не завоюет. Люциус перебирает белесые локоны, стараясь заплести косу. Теперь они похожи. Наверное, Нарцисса думает, что он специально допустил все это, дабы сделать из нее себе подобную, забрать у нее остатки от нее самой. «Но я люблю тебя, Нарцисса», — однако даже в голове это звучит как оскорбление, как яд, которым она насытилась сполна. Должно быть, он утопает в своих мыслях, иначе бы заметил, как ее хрупкая рука касается его ладони, теперь покоящейся на остром плече. — Люциус? — она спрашивает осторожно, и он ловит ее беспокойство, встречаясь в зеркале взглядом с голубизной глаз. Он хочет убрать руку, понимая, что не должен был ее тревожить. Ему давным-давно пора понять, что, кроме горя, ничего не может ей дать. Но Нарцисса крепче перехватывает пальцами его кисть и поворачивается на стуле, смотря на него снизу вверх. — Спасибо… — Ты смеешься, — его голос звучит слишком громко и резко по сравнению с ее, Нарцисса невольно вздрагивает, но не ослабевает хватку. — Ты спас меня. — Я уничтожил. И в этих буквах сочится столько горя. Люциус прикрывает глаза, он больше не может смотреть на нее, на то, что с ней стало по его вине. Ее теплая ладонь ложится на его щеку, а тело прижимается к груди — и это кажется наваждением, заблуждающим сном. Веки Люциуса остаются сомкнутыми, но голова непроизвольно склоняется к ней, и он утыкается носом в ее макушку. Еще немного влажные волосы пахнут цветочным шампунем, почему-то ему думается, что так пахнут нарциссы, но это наверняка бред. Она что-то бормочет, но Люциус не может разобрать ни единого произнесенного ею слова, слишком опьяненный внезапной близостью. Все рушится, приобретая иные очертания. Его догадки, выводы и мысли — все сыплется и размывается, как замки из песка, объятые голубыми волнами. Либо Нарцисса его не ненавидит, либо она — искусный убийца, выжидающий момент, как удачнее всадить нож. — Какого запаха твой шампунь? — Люциус хмурится, не понимая, как вопрос слетел с его языка, перебивая тихие бормотания Нарциссы, уткнувшейся ему в ключицу и обжигающей своим шепотом его плоть. Она отодвигается на несколько сантиметров и недовольно смотрит ему в глаза. Да, он тоже собой недоволен. Теперь отсутствие ее тепла кажется утерей ключа от драгоценной шкатулки. Она поджимает губы так, будто своим ответом откроет слишком важную тайну, но после тяжелого вздоха все же говорит: — Нарциссы. Люциус старается не улыбаться, но ее вымученное выражение лица и нахмуренные брови не оставляют шанса. — Это твои любимые цветы? Нарцисса слышит в его вопросе едва сдерживаемый смех, и это злит ее еще больше, отчего она, защищаясь, складывает руки на груди. — У тебя еще есть возможность забрать свой вопрос обратно, и тогда наши отношения не испортятся, — несмотря на предупреждающе угрожающую серьезность ее тона, в конце она опускает голову, стараясь спрятать улыбку, и Люциус зачарованно смотрит на свою жену. Он берет ее за подбородок, стараясь запечатлеть то, как мягко изгибаются ее губы, без злобы и фальши, а искренне и отчасти смущенно. Его серые глаза впиваются в ее темнеющие голубые, с каждой минутой все больше и больше похожие на волны моря. Он обещал ей. Он держит обещание, но сейчас молит о разрешении. Голос Нарциссы сел, и его отзвуки вибрируют у него в легких, мешая ровно дышать. — Небо упало. Что значит признание, что дает позволение, что иначе говорит: «Я твоя». Ее губы горят, когда Люциус с нажимом их сминает, вдавливая Нарциссу в себя, пытаясь с ней слиться, чтобы ощущался только запах его и ее любимых цветов. Все темнеет, а вкус крови царапает горло сильнее, чем испытывается боль на выжженных ладонях. Она теряет сознание, чувствует, как земля уходит из-под ватных ног. Нет. Нет. Нет. Еще немного. Она почти достигла дна, где было кропотливо спрятано то самое воспоминание, которое изменило для них все. Но вот она вновь видит потолочную лепнину мутными глазами, онемевшие пальцы упускают желтые потоки, и магия рассеивается вокруг нее миллионами падающих золотых искриннок. — Нарцисса! — звучание обгладывающего душу страха. Люциус пытается подхватить ее в падении, вскакивая с кресла, но ее бессильно отяжелевшее тело лишь утягивает его на пол за собой. — Нарцисса… Ее имя из его уст больше не звучит как резкие порывистые линии крошащегося карандаша, а вновь кажется нежнейшим цветком, любимой мелодией. Нарцисса содрогается в слезах, пытаясь сфокусироваться на его лице, но перед ней все расплывается темными пятна, похожими на капли краски в воде. — Нет! Нет-нет… Я не успела посмотреть, — она сжимает пальцы на его предплечьях, ногтями оставляя следы на коже сквозь рубашку. — Как ты мог меня прогнать?! Люциус костяшками стирает влагу, что без конца течет из покрасневших глаз, однако Нарцисса заносит кулак для удара о его грудь, не обращая внимания, как натягиваются нервы, пуская разряд по мышцам и венам. — Я должна знать, почему тебя теряю! Как ты можешь с нами так поступать?.. — ее рот беспомощно открывается, Нарцисса выискивающе устремляет проясняющийся взор на искаженное гримасой боли мужское лицо. — Нарцисса… — в глазах Люциуса клубятся серые всполохи вины, мольбы, растерянности и раскаяния. — Ты разлюбил меня? — Я полюбил сильнее. — Тогда… — Он вернулся. И фраза камнем падает между ними, так что каждый слышит свист полета и оглушительный удар о пол. — Нарцисса, Темный Лорд вернулся. Он собирает старых приспешников, а тех, кто не откликнется на зов, ждет свой черед для наказания. — Нет… Он не мог… Нарцисса с недоуменной потерянностью смотрит в глаза мужа, надеясь, что озноб, охвативший ее тело, и этот вечер ей лишь приснились. — Я не допущу того, что было, — Люциус пропускает белый локон сквозь пальцы, и тень опускается на его лицо, а губы изгибаются в презрении. — Он больше не доберется до тебя из-за меня. Вокруг его зрачков сверкает сталь, он отстраняется, натягивая маску сдержанности, но Нарцисса сжимает его руку и пачкает ее еще не засохшей кровью от порезов. — Ты решил, что лучше причинишь мне боль, чем позволишь это сделать ему? — в каждом слове прыскает язвительный яд, вызванный злобой. В данный момент Нарцисса ненавидит мужа. И ненавидит его за то, что он почти разрушил их семью. Но в то же время любит. За то, что он такой, как есть. За то, что глупый, за то, что не умеет самого себя прощать, за то, что до сих отчаянно старается ей доказать, что он достоин, что он — ее с тех пор, как прозвучали клятвы, за то, что все еще не верит во взаимную любовь. — Больше ничего не решай.