Оно

Слухи о том, что на севере Пустыни Хадрамавет пропадают люди, давно ходили в Тейвате, однако Дотторе отправился в экспедицию туда, несмотря на все предостережения. Его возвращение затянулось. Все отправленные письма оставались без ответа, а посланные на его поиски агенты возвращались ни с чем. Спустя три месяца безрезультатных поисков, Дотторе сам появился на пороге Заполярного дворца. Никто не заметил подмены, кроме одного человека. Раньше Дотторе мог часами что-то проектировать, мастерить, полировать свои бесценные изобретения, а то, что вернулось оттуда, почти не проявляло интереса к исследованиям. Сегменты в его присутствии вели себя тише. А если они и что-то подозревали, то вовсе не говорили об этом. По их скованным и быстрым движениям Панталоне понял, что они тоже ощущают присутствие чего-то чужеродного, еще более опасного, незнакомого. Панталоне успокаивал себя тем, что в Пустыне Дотторе увидел что-то, что навсегда изменило его, что это все тот же человек, который пережил сильное потрясение, что нужно дать ему время прийти в себя. Но чем больше проходило времени, тем больше сомнений испытывал Панталоне. Иногда он лежал, повернувшись к нему спиной. Он чувствовал его тяжелый взгляд на себе, но он не чувствовал его дыхания. Существо за его спиной не дышало. Страх парализовавывал Панталоне, но стоило ему повернуться, как черты лежавшего рядом человека (человека?) смягчались. — Я тебя разбудил? — говорил он своим низким хриплым голосом. — Нет, вовсе нет. Мне что-то не спится. Я поработаю немного. — Панталоне вставал, говорил, что хочет поработать, и уходил, запираясь в кабинете. Его никогда не останавливали. В такие моменты Панталоне думал лишь о том, что произошло с его Дотторе. С тем удивительным человеком, которого он знал. Его Дотторе зеркала не любил, но он в них отражался. Его Дотторе никогда не сидел на одном месте, глядя в пустоту. Его Дотторе звал его по имени, когда они оставались наедине. — Ты давно не называл меня по имени, — в один из вечеров заговаривает он, глядя на замершее в кресле существо. Оно шевелится, распрямляется. На лице появляется осмысленность. — Панталоне? — Нет, по моему настоящему имени. Что, тебе совсем разонравилась звать меня Леоном? — Панталоне опускается на подлокотник кресла, проводит по его щеке тыльной стороной ладони, на секунду в его глазах загорается надежда. — Ну что ты, Лео, — он улыбается, накрывая ладонь Панталоне. — Леон, — раскатывает он на языке. — Мой дорогой Леон. Ничем не выдавая себя, Панталоне кивает, гладит его щеку, игнорирует подступивший к горлу страх. Его не звали Леоном.