Больно

Каждое мгновение его слишком долгой жизни отдавалось невыносимой болью во всём его искалеченном теле, это разъедало его изнутри, словно паучий яд, переваривающий органы бедной жертвы, пока та ещё жива. Гено существовал так почти восемь сотен лет в клетке загрузочного экрана без возможности выбраться или хотя бы ослабить хватку агонии. Гено умер, как он считал тогда, слишком рано, поэтому отчаянная безумная надежда, набатом бьющая где-то в черепе, заставила его, почти распавшегося в могильно-серый прах, ухватиться за последний свой шанс. И вот он в ловушке последствий своих поспешных решений, истекающий кровью в страшной боли. Он захлёбывался ею, его дрожащее тело ломало всё больше, но сильнее всего страдали похожие на решето рёбра. При одном лишь взгляде на измученного скелета всё внутри скручивается, отдавая горечью по всему телу холодными электрическими импульсами, леденящими душу. У Гено не было половины черепа, голова медленно плавилась, всё это было слишком жестокой пыткой, сводившей с ума. Его как будто окунули в кипящий свинец, что разъедал скелета под действием огромных температур. И если честно, Гено привык к постоянному привкусу солёного металла во рту, что не давал ему насладиться едой. Полумёртвый мало чему мог радоваться, однако это было слишком долго с ним, что скелет даже привык к этой ужасающей боли. Для него это лишь обыденность, сопровождающая его, казалось, вечность, потому Гено перестал замечать кровь, если только она в моменты приступов не заливала ему глотку, заставляя захлёбываться и давиться как алым металлом, так и мерзким чувством отчаяния. Его тенью сопровождала отрешённость осуждённого смертника, медленно взбирающегося на эшафот, без возможности обжалования чудовищного приговора. Эррор был одним из тех кому не нравилась отрешённость «брата». Разрушитель поддерживал Гено, хранил словно зеницу ока. Только с ним он был мягок и добр, почти нежен. Такой же, как и он сам, глюк, что существует без возможности даже немного облегчить собственные страдания. И если Дестрой сумел выбраться, то у Гено такой возможности нет. Они встретились много веков назад. Разрушителя заставили проявить милосердие к страдающему скелету не столько голоса лицемерных творцов, сколько жаркое сочувствие. Чужая боль пробрала могильно-холодной судорогой каждую кость Эррора, заставив того захлебнуться в сострадании к такому похожему на него монстру. Однако стоило лишить его мучений, уничтожить Афтертейл ещё тогда, но трёхцветная рука не смогла подняться в ошеломляющем отчаянии. Подступающие слёзы почти душили его. А этот тихий ласковый голос поселился в далеко не такой чёрствой душе, как думали многие живущие в мультивселенной существа. Эррор был слишком добр, эгоистичен и слаб, особенно когда это касалось Гено. Разрушитель часто навещал полумёртвого, принося подарки в виде хот-догов, такого любимого многими его альтернативами кетчупа, мягких вязаных, набитых пухом подушек и сладкого какао с зефирками в виде мишек. Удобный огромный пуф, сделанный ласковыми руками Дестроя находится в самом центре экрана загрузки, позволяющий утонуть в пыльной неге и на одну лишь секунду вспомнить те далёкие времена, когда боль не была неотъемлемой частью жизни Гено. Они часто сидели друг с другом, когда Эррор не был занят своей работой по уничтожению миров, болтали, Разрушитель рассказывал ему какие-то истории, что слышал или наблюдал в тех аномалиях, в которых так хотел побывать его «брат». Он даже оставил тот мирок с милым кошачьим кафе в покое, когда Гено упомянул, что хотел бы наведаться в такое и выпить горячего шоколада в окружении пушистых мяукающих созданий. Внутри такого страшного разрушителя миров, что, казалось, не знал ни жалости, ни сострадания, потерявшего часть рассудка шизофреника, что-то ломалось, когда он видел ту измученную улыбку, слышал тихий хриплый смех превозмогающего каждую секунду своей жизни огромную боль скелета. На самом же деле Эррор был чутким. Даже слишком. Чужая боль заставляла его теряться, метаться в неловких, но таких искренних попытках помочь. И Гено это правда ценил. Если кто-то из путешественников или внекодовых персонажей осмелится нелестно высказаться о его драгоценном «брате», то может попрощаться со своей блядской жизнью. Гено слишком многое пережил, чтобы судить его. Порой Гено с головой накрывали приступы адской боли, которую даже он не в состоянии стерпеть. Он тонул в безумии, вырывая себе рёбра в истерике, не в силах даже стоять на ногах. Заламывал себе пальцы. И он кричал, кричал, кричал, кричал. Отчаянные рыдания, изредка прерываемые кровавым кашлем. Страдания Гено не прошли мимо повелителя негатива, однако этот сломленный скелет был одним из немногих, чьи мучения не приносили удовольствие бывшему хранителю. Они ещё несколько столетий назад заключили, казалось, взаимовыгодный договор: Найтмер питается агонией и отчаянием Гено, облегчая тому участь. Геноцид — его сильнейшая подпитка. Столько боли в одном существе. Стоило радоваться, однако только одна мысль об этом вызывала у Найтмера волну отвращения к самому себе. Они познакомились, когда о Кошмаре знали лишь единицы, однако сама Смерть осведомила его о существовании кого-то столь опасного. Поэтому Найтмера на загрузочном экране встретили в боевой готовности: гастер-бластеры собирались было прожечь его, лишив пары лишних конечностей. Тогда он, будучи ещё подростком, сбежал, не ожидавши такой реакции. И, признаться честно, это его здорово напугало. Он навещал Гено иногда, наблюдая со стороны, робко прячась в темноте загрузочного экрана, ставшего тюрьмой для невольного узника. Найтмер проникся чужой боли, стараясь незаметно впитывать в себя его страдания, однако в какой-то момент их стало так много, что он не справился. Кошмар тогда наблюдал за полумёртвым, когда тот вдруг неестественно замер, всё его тело трясло, руки сводило судорогой. Негативный принц почувствовал, как чужая боль стала почти удушающей, вызывая головокружение от обилия агонии. Найтмер в свои семнадцать лет впервые — после яблочного инцидента — содрогнулся в отчаянном ужасе. Гено упал на пол, почти разбивая свой череп, истошный вопль заставил само существо мира вздрогнуть будто в страхе. Кровь сочилась из каждой щели. Его ломало. Рвало кровью. Болезненная судорога сковала тело. Рёбра будто готовы были разбиться на мелкие осколки, впиваясь в душу, однако этого не происходило. И он рыдал, рыдал, рыдал, рыдал. Этому нет и не будет конца. Ничего не видно, кровь вытекает из носа, череп плавится. Темно. Больно. Страшно. В отчаянном жесте дрожащая рука тянется к рёбрам, заползая под кофту, пропитанную его собственной кровью. Треск. Отчаянный крик боли вперемешку с рыданиями и чудовищным воем. Его рвёт прямо под себя. Больно-больно-больно-больно. Рука вскидывается в сторону. Окровавленное ребро летит на пол, рассыпаясь в прах. Падает мертвенно холодным лбом в пол. Лицо в крови и остатках рвоты. Зрачок дрожит и гаснет. Он заваливается без сознания на бок. Кошмар, будучи ещё не совсем зачерствевшим подростком, усадил его на пуф, накрыл пледом и обтёр тем, что под руку попалось. Когда Гено очнулся, они сумели поговорить. Тогда-то Найтмер и предложил ему эту взаимовыгодную сделку. На самом деле Геноцид недолго колебался, он не хотел упустить возможность хоть немного ослабить боль. Найтмер был для Гено просто напуганным, преданным и сломленным ребёнком, и это представление отличалось от того, что было раньше, когда до него доходили лишь обрывки слухов. Время неумолимо утекало, словно песок сквозь пальцы, однако им некуда было спешить. И вот, Кошмар стал устрашающим многовековым существом, команда которого терроризирует всю мультивселенную под эгидой Лорда Негатива. Безжалостный, жестокий, деспотичный диктатор, что всё ещё был обычным скелетом рядом с Гено. Многие удивились бы, узнав, что у одного из страшнейших существ мультивёрса, находящегося наравне с Разрушителем миров и Богом Смерти, есть очаровательный читательский кружок, что он обожает вручную заваривать какао так, как научил его Гено, что он может расслабленно улыбаться, а холодный свет единственного бирюзового зрачка становится теплее. Может, именно благодаря этому уставшему, но такому нежному монстру, Кошмар так терпелив и даже добр со своими подчинёнными, которых Гено в шутку называет его подопечными. Ни Эррору, ни Кошмару не нравилось, что на их дорогого «брата» и друга положил глаз сам Рипер, Бог Смерти, судья душ, бескомпромиссный, жёсткий и холодный скелет. Однако Гено полюбилась его компания, и они не могли возразить, ибо общение с ним — одна из немногих вещей, что делала полумёртвого счастливым. Да и Рипер был знаком с Гено куда дольше, чем они. Рипер и Гено встретились, когда Жнец пришёл на зов, собираясь оборвать его жизнь, однако ему дали отпор. Единственный кроваво-синий свет мерцал в глазнице, предупреждая Бога о том, что тому здесь не рады, искалеченный скелет с презрением плюнул, что он умрёт, когда сам того захочет, что никакой божок не остановит его. Рипер был поражён до глубины своей, как ему казалось раньше, ледяной души. Тогда, в первые три сотни лет своей «жизни», Гено ещё горел мыслью о спасении своего брата и самого себя, искал различные пути, однако со временем принял то, что уничтожение его мира вместе с ним было единственным выходом. Санс, которому повезло жить практически в неведении, которого мучали лишь ночные кошмары прошлого, который не знал, каково это — страдать каждое мгновение своей жизни в адской боли, не шёл на уступки, не пытался понять. Геноцид пробовал снова, и снова, и снова, однако его план постоянно рушился, в какой-то момент он даже избавился от ребёнка на своём загрузочном экране. Он не знает, что стало с Фриск, и, поверьте, спустя несколько сотен лет мучений ему абсолютно плевать, что случилось с этим отродьем, гнилым внутри чудовищем. Гастер, подливающий масло в огонь разгорающегося отчаяния, был стёрт синими струнами. По истечении пяти веков, Гено осознал свою беспомощность, понял, что все его старания бесполезны были и будут. Он больше не пытался, он сдался и считал, что сделать это стоило давным-давно. Рассудок постепенно покидал его, вместо решимости осталась лишь жажда собственной кончины. Смирение. Отчаяние. Боль. Безумие. Один случай пробрал даже видавшего всё Бога Смерти до дрожи, ему было чертовски страшно в тот момент. Внешне спокойный Гено резко рухнул на колени, заходясь в леденящих душу рыданиях. Он сломался. Убей меня, убей меня, убей меня, убей меня. Прошу, убей меня. Болезненная, отчаянная истерика утопила его в себе, Полумёртвый сотрясался, единственный зрачок его погас. Фаланги рвали измазанную в крови куртку. В какой-то момент он беззвучно закричал, судорога сковала его тело. Риперу никогда не было так страшно, как в тот момент. Он молился создателям, лишь бы этот день никогда не наступил, однако жестокие творцы остались глухи к его слёзным мольбам. Божество надеялось, что его возлюбленный никогда не будет умолять забрать его жизнь, что будет таким же стойким и непреклонным. Однако этот, казалось, сильный, строптивый и упрямый скелет сломался. Сломался под всей той тяжестью боли, что была с ним каждую секунду его жизни, под тем отчаянием. Он не может помочь ни своему миру, ни своему драгоценному брату, ни самому себе. Этот маленький, изуродованный кусочек души наполняли только отчаяние и унижение. Он ненавидел людей, ненавидел создателей, ненавидел путешественников. Но больше всего он ненавидел себя. Слабый, уродливый скелет, постоянно истекающий кровью, не способный ни на что кроме этого жалкого существования. У него не было уже больше четверти черепа, он вырвал себе треть рёбер, а те, что остались на месте, выглядели омерзительно. Вызывали лишь тошноту и отвращение. Рипер терпеть не мог таких, как Гено. Жнец не любил смертников и безумцев, жертвующих другими или же собой ради какой-то мнимой благой цели. Он испытывал некоторое отвращение к тем, кто желал смерти. Знал, что так нельзя, знал, что им тяжело и что проходить им порой приходилось через ад, однако это внутреннее отторжение он побороть не мог. Рипер должен был презирать Гено, отвернуться от него, бросить того в одиночестве, как тот и желал. Однако эти крики о том, чтобы Рипер убирался, оставил его в покое, вызванные страшными истериками, пробуждали в ледяной душе только сочувствие. Полумёртвый получал лишь безграничную трепетную любовь, утешительную ласку, нежные прикосновения, холодом успокаивающие его боль, и эту улыбку. Бог Смерти никогда не говорил об этом вслух, но каждый знал, что тот при первой возможности нарушил бы божественный устав, обрушил небеса и убил бы кого угодно, если бы кто-то посмел навредить его любимому. Рипер не винил Гено. Ни в его истериках, ни в порывах, ни в жестоких словах, сказанных в почти бессознательном состоянии. Он знал, как сильно его боль туманила искалеченный разум. Бывший судья всегда извинялся перед ним, просил простить его, уверял, что любит, что не думает так. Рипер позволяет себе лишь ласковую улыбку и нежные объятия. Он знает. Единственное, что омрачает его в тот момент — это подступающие слёзы такого невозможно прекрасного скелета. Эррор же боялся Гено в момент его гневных, отчаянных истерик. Боялся услышать те самые слова, уличающие его в бездействии. Боялся, что его обвинят в том, что Разрушитель не убил его тогда, не уничтожил его мир, обрёк его, считай, на вечные страдания. В залаганной душе отдавалось болью, однако Гено не винил его. Он не винил никого. Скелет лишь кричал, чтобы его оставили в покое, злобно огрызался и в ярости выплёвывал оскорбления, однако никогда не переходил ту черту. Он знал, как сильно его любят, знал, что даже Найтмер не будет способен выдержать такого удара, почти предательства. Гено один из немногих, кто знает такого уязвимого Кошмара, видел его почти тем ребёнком, которым он когда-то был, принял его, пускай и не с первого раза. И хвала творцам, подобные срывы всё ещё оставались редкостью.

***

Гено лежал в щемящих калеченную душу нежностью объятьях бога, чья рука покоилась под испачканной кровью тканью и осторожно, опасаясь навредить, перебирала хрупкие рёбра. Касания обдавали холодом кости, делая боль чуть меньше, позволяя Гено вдохнуть свободнее, без страха вновь зайтись в болезненном кровавом кашле. Скелет тонул в чёрном мягком балахоне, укутанный огромными крыльями, что контрастировали своей теплотой с холодом костей Смерти. Череп был лишён статики, закрывающей уродливую дыру, края которой походили на расплавленный воск. Единственная глазница была закрыта, а голова запрокинута на чужую грудь, за которой слышалось мерное биение души, что, казалось, отдавало приятной вибрацией по всему естеству пространства, заполняя нутро полумёртвого спокойствием. Однако оно не было способно полностью накрыть собой то волнение, что острой иголкой кололо задний свод черепа. Ещё полчаса. Полчаса, и он наконец покинет загрузочный экран, что успел стать его личной тюрьмой. Хранитель и Разрушитель заключили перемирие: никакого создания, никакого разрушения. Это событие, такое долгожданное многими жителями мультивселенной, позволило тёмной стороне стержней баланса заняться вызволением многострадального узника. В этом участвовали даже светлые хранители. Рипер должен был удерживать то, что осталось от души Гено, в мире живых, Найтмер уменьшает боль, пока Эррор стабилизирует состояние мученика. Тёплый вздох касается губ скелета, вырываясь из испещрённой ужасными шрамами грудной клетки, почти целой. Чужие кончики фаланг проходят по свежеотрисованным рёбрам. Было странно ощущать все кости на своих местах. К сожалению, Инк не смог вернуть его черепу целостность или заполнить те дыры в костях. Гено с трудом подавляет отвращение к самому себе, к своей уродливой груди, своей беспомощности, своей несостоятельности. Жалкий, изуродованный скелет. Ласковый поцелуй касается виска, вырывая Гено из холодного омута самоуничижительных мыслей. Дрим должен был поддерживать уровень позитива, чтобы Эррор или Рипер не занервничали. Ни у кого не было гарантий, что это сработает, никто не обещал, что Гено не вернётся сюда вновь, чтобы продолжить влачить такое жалкое, такое невыносимое существование. Боль рано или поздно сведёт его с ума, это лишь вопрос времени. Ведь он уже сломался. Сломался. Страх сковал осколок, судорожный всхлип почти вырвался из груди. Почти. Подобное существование страшнее смерти. У всех скелетов, окружавших Гено своей заботой многие сотни лет, была надежда, такая хрупкая, что скажи Гено о несостоятельности и рискованности этой затеи, это разобьёт им сердце. И если честно, скелет тоже хотел, чтобы эта вера горела в нём. Он даже завидовал. Он слишком сломлен, чтобы мечтать. — Рипер, — рука на его груди замерла на мгновение, чтобы ласковые касания продолжились вновь. Прохладная скула нежно потёрлась о расслабленное плечо, и это почти разбивало сердце Гено. Он корил себя за то, что собирался сказать ему. О чём он хотел попросить. — Рипер, прошу, пообещай мне. Божество напряглось, а ладонь нервозно дёрнулась, однако не прекратила очерчивать, словно целуя, рёбра любимого. — Что? — Рипер знает, о чём он. Догадывается. Но так надеется, что ошибается. Прошу, скажи мне, что я ошибаюсь. — Пообещай, — Гено приложил все свои усилия, чтобы заставить голос звучать твёрже. Он старался не задумываться над тем, как же жалко он звучит. — Пожалуйста, Рипер, если, — Полумёртвый чувствует, как вторая рука на его животе сжимается, как в целую половину его макушки по-щенячьи тыкаются носом. Слова застревают в горле, а вина давит. Давит. Давит, не давая нормально дышать. Ком в горле ощущается почти болезненно, он впивается в стенки, словно заставляя замолчать, не говорить. Это разобьёт ему сердце, он знает, но у него не осталось больше сил. Он больше не хочет. — Если не получится, пообещай мне, что я не вернусь сюда. Рипер, прошу. Жнец вздрогнул. Нет. Пожалуйста, нет. Они собирались в случае неудачи вернуть Гено на загрузочный экран, чтобы откалибровать план и затем попробовать снова. Рипер тихо скулит, поглаживания прекращаются, холодные руки прижимают Гено к груди, душа в которой бешено билась. Так больно, и он не может понять, кому из них принадлежит эта боль. — Я не могу больше. Мне больно. Очень больно, — крылья вжались в искалеченного скелета, мягкие перья впиваются в голые кости. — Рипс, умоляю, — его голос звучит так тихо и так оглушающе. Его тон, почти успокаивающий, больно режет по, Риперу казалось когда-то, ледяной душе. — Я. Это моя последняя просьба, — Жнец душит в себе всхлипы, не позволяя коснуться чужого слуха, однако тело предательски сотрясается. Гено виновато поджимает губы, но не останавливается. Заставляет себя говорить эти жестокие слова. — Позволь мне уйти без боли, прошу. Я не хочу возвращаться в этот ад. Скажи им, что это моя просьба. Они поймут, Рип. Он не хочет, чтобы этому такому прекрасному скелету было больно. Рипер действительно не раз задумывался о том, что забрал бы его душу, чтобы лишить страданий, если бы он мог. Он считал себя сильным, способным справиться с потерей. Однако, когда он столкнулся с этим лицом к лицу, когда самый близкий сердцу монстр может покинуть его навсегда всего через полчаса. Единственный, кто не видит в нём чудовище, безжалостного жнеца. Единственный, кто способен так сильно любить Смерть, забирающую души. Даже от брата он не чувствовал столько тепла. Он не знает. Просто не знает. Ему так страшно. Страшно. Но Гено ещё страшнее. — Хорошо, — совсем тихо вырвалось прямо из груди, болезненно отдираясь от костей. Быстро, чтобы не передумать. Рипер жмурится, одинокая слеза катится из глазницы. Он прикусывает язык. — Я клянусь, что позволю тебе уйти, если мы не справимся. Подрагивающая от усталости рука ложится на крылья, пальцы ласково зарываются в перья, поглаживая такую чувствительную кожу. Эта нежность приносит невыносимую боль. Это так хорошо, но так плохо-плохо-плохо-плохо. Божество содрогается, пытаясь вжаться в искалеченное тело. — Не сдерживайся, — тихо шепчет Гено. Осколок и так разбитой души готов разорваться снова. Этот ласковый скелет, согревающий его в своих крыльях, сейчас задыхается в тихих рыданиях. Горло сильно саднит, и он позволяет себе выпустить болезненный всхлип. Душа болит. Болит так сильно, что хочется вырвать её из груди. Бог смерти плачет, плачет словно ребёнок, прижимая это сокровище к своей груди. Его скулу ласково оглаживает такая тёплая, такая нежная рука. Пальцы трепетно стирают слёзы с его лица. Лёгкий поцелуй, такой невыносимый, касается края челюсти. Рипер опускается ниже, одним своим взглядом умоляет того не останавливаться, и Гено наконец внемлет его немой просьбе, зацеловывая заплаканное лицо. — Спасибо, Рипер. Пожалуйста. Тьму экрана загрузки ржавым лезвием разрезает свет золота. Дрим пришёл сказать о том, что они готовы. Но Рипер не готов. Пожалуйста. Слова встают комом в горле. Он лишь учтиво кивает, с жалостью смотря на Рипера. Ему не нужно было ничего объяснять, Сон всё понял. Пожалуйста. Божество прижимает Гено к себе, задыхаясь от слёз, что, казалось, резали надкостницу. Он заходится в немом рыдании, что грозится перейти в отчаянную истерику. Пожалуйста. Дрим не позволяет ему продолжить плакать в объятьях его искалеченного солнца. Позитив окутывает их двоих, вселяя надежду. Эту блядскую надежду, которая лишь больно полоснула по такой хрупкой сейчас душе. И Рипер готов на всё, лишь бы только надежда не была ложной. Пожалуйста, не надо. Они поднимаются. Гено мягко берёт его ладонь в свою. И он не хочет, не хочет видеть эту нежную улыбку, но не может, не может не смотреть. Он запоминает все черты этого красивого лица. Словно в последний раз. — Если у нас не получится, я не позволю Сансу снова совершить ту ошибку, которую сделал ты. Гено благодарно улыбается. Он не окажется здесь снова, если умрёт. Они встают у края портала. Словно утопающий цепляется за спасательный круг, он сжимает тёплую руку. Рипер отчаянно не хочет выходить из него. Не хочет, не хочет, не хочет, не хочет, не хочет, не хочет. Пожалуйста! Однако позитив Дрима и успокаивающая аура Найтмера не дают ему застрять в своей боли надолго. Последняя слеза падает на босые ступни. — Я люблю тебя, — звучит сбоку. Я не могу жить без тебя. Не бросай меня. Не уходи. Дай нам второй шанс, прошу. Мы вытащим тебя! Пожалуйста! Прошу, прошу, прошу, прошу, прошу. Однако вместо жалкой мольбы с холодных губ слетает: — Я тоже люблю тебя. Гено улыбается. Так сладко, так нежно, так больно. Это солнце ободряюще кивает, и ему так страшно, что это последние его лучи, что огонь погаснет, стоит им лишь ступить в портал, что он никогда больше его не увидит. Что его больше не будет. Рипер крепче сжимает его хрупкую ладонь в своей, словно это способно помочь. Он не смотрит ни на Дрима, ни на Найтмера, ни на Эррора. Только на него, ни на кого больше. Свет ласково обволакивает их силуэты, когда скелеты делают первый шаг, исчезая в прорыве.