Mortuary

Марк ослабил бдительность. Только на мгновение, но он был уверен, что разобрался со всеми работорговцами, сектантами или кем бы они ни были. Он убедился в этом, когда снял свой капюшон костюма и подпустил испуганного ребенка к себе поближе. Он думал, что поступает правильно. Так почему он не может двигаться? Почему так холодно? Почему он… голый? Что-то над его головой с шипением открывается, и он чувствует, как земля — полка, койка, металлическая плита — движется. Свет просачивается в щель над головой, открывая взору потолок, выложенный плиткой; освещение тусклое, но не мерцающее. Как в больнице. Марк вздрагивает при этой мысли. Или нет. Он пытается вздрогнуть. Он не может. Тогда в нос ему ударяет запах: резкий, неприятный, запах гниения. Он знакомый, но слишком едкий, чтобы идентифицировать. Он бы закрыл рот, если б мог, но даже его горло неподвижно. Он не… он не дышит. Он чувствует, как где-то бьется его сердце, но даже тогда он не уверен. Он жив? Он может ощущать пространство вокруг себя, он может думать, но он не может ни дышать, ни двигаться. Где Кхоншу? — Итак, Джон Доу. Давай сделаем тебя красивым и готовым. Марк не может видеть, от кого исходили эти слова, не может повернуть голову или пошевелить глазами, не может сделать ничего, чтобы найти подсказки. Или, чтобы успокоить себя. Или сказать женщине, которая везет его по коридору, чтобы она отпустила его. Все, что он может сделать, это следить за ритмом колес, подскакивающих на неровном кафеле, и наблюдать за движущимися огнями, желая, чтобы он не был таким холодным, беспомощным и одиноким. Его разум задерживается на этой мысли. Он не один. Не совсем. У него есть Стивен, и Марк сделает все, чтобы он был в безопасности и был счастлив. Он сделает все, чтобы дать ему жизнь, которой не может быть у Марка, даже эту. Какой бы она ни была. Каталка со щелчком останавливается, встряхивая Марка настолько, что меняется угол его зрения. Над ним женщина в белом с синей хирургической маской, ее волосы спрятаны под шапочкой, а на руках толстые латексные перчатки. Она качает головой в такт музыке, беря планшет и ручку, напевая высокие ноты и строчки здесь и там. Она не замечает, что Марк смотрит на нее, пытаясь привлечь ее внимание. Марк, с другой стороны, слишком хорошо осознает то, что видит. Вокруг него лежат химикаты и оборудование, предназначенным для хранения и введения жидкостей. Рядом с ним - стерилизованные ножи, щипцы и иглы, явно готовые к использованию, но ни обезболивающих, ни анестезии не видно. Именно тогда Марк узнает запах. Он в морге. Пахнет смертью. Женщина начинает его осматривать, и Марку нужно двигаться. Ему нужно сказать ей, что он не мертв, просто парализован. Он надеется, что его просто парализовало и что это пройдет. Он не мертв. Он жив. Он не спит. Он просто должен двинуться. Это даже не обязательно должен быть палец, только его глаза, ему просто нужно двигать глазами, и она поймет. Почему он не может двигаться? Женщина поворачивает его так, что он снова смотрит вверх; вдали от острых инструментов и оборудования, так что он не видит ничего, кроме потолка. — Ты выглядишь здоровым, — бормочет она себе под нос, и Марк хочет сказать ей, что он здоров. — Интересно, что было причиной смерти. Она наклоняется вперед, примеривается инъектором над его деснами и… Марк хочет кричать. Он хочет проснуться, хочет, чтобы это прекратилось. Ему больно, и он не исцеляется. Женщина не замечает, как он дрожит от каждой иглы, протыкающей его рот, вонзающейся в кость и отслаивающей изнутри кусочки плоти. Не замечает, что его глаза блестят чуть сильнее, чем несколько секунд назад, а лицо горит от боли. Что, несмотря на его неподвижное состояние, его нервы активны, и они в огне. Она просто продолжает беспрепятственно делать свою работу, и Марк даже не может винить ее, ведь это ее обязанность, а он выглядит… Он чувствует вкус крови. Он хочет выплюнуть ее, или проглотить, или сделать хоть что-нибудь, чтобы она не забило ему горло. Он не дышит, он не дышит, он не дышит. Но он. Не. Мертв. Игла вонзается слишком глубоко и разрывает нёбо. Марк вздрагивает, но не вздрагивает, он хочет, чтобы это прекратилось, но это не прекращается, и он плачет, но не может заплакать. Он ничего не может сделать, пока она продевает нитку через иглу, натягивает ее, зашивая ему рот. Он не сможет закричать сейчас, даже если восстановит контроль. Ничего не может сделать. Почему это происходит? Все, что он может сделать... Ничего. Все, что Марк может, это спрашивать себя, чем он это заслужил. Это из-за смерти его брата? Он надеялся, что побои его матери, военная служба, его клятва защищать ночных путников оправдают его достаточно, чтобы дать ему момент покоя. Где, черт возьми, Кхоншу? Он пытается вызвать костюм, пытается закричать, сбежать и никогда не оглядываться назад. Он хочет спрятаться в своем подсознании, но это только выведет Стивена вперед, а Марк не может этого сделать. Он понимает, что это единственное, что он может сделать, единственное действие… единственный вариант… оставшийся ему доступным. И это единственное, чего он не может сделать. Его рот горит, но отсутствие движения означает, что он не натягивает швы. Он не знает, хорошо это или нет, что он не может двигаться, так что это не так больно, или он не может плакать, потому что не может двигаться. Женщина наклоняет его голову к себе и держит его глаз открытым. Он фокусируется, но не привлекает ее внимания, и достаточно скоро они оба оказываются закрытыми, и Марк остается в темноте. Часть его ненавидит темноту. Это отнимает то немногое, что у него было во внешнем мире, небольшие остатки контроля, которые он отчаянно хочет вернуть. Другая говорит ему, что то, чего он не видит, не может причинить ему вреда. Другая часть хочет выколоть себе глаза, потому что боится этого, потому что вместе с параличом это слишком напоминает ему о ней. Марк отодвигает эту мысль. Но, может быть, он не должен? Он не знает, что будет дальше… он не хочет знать, но он должен подготовиться, верно? У него перехватывает дыхание. Он должен приветствовать отвлечение. Как он может подготовиться к этому? Как он может… Подождите. Он дышит. Он дышит. Женщина еще не заметила? Он… Латексные перчатки стягивают кожу, когда скальпель вонзается в его шею, разрезая вену и артерию и посылая вспышки боли в его мозг; холод ползет по спине; его утягивает в забвение. Это не реально. Этого не происходит. Это не реально, не реально. Это не реально... Да, это реально. Не диссоциируй. Не уходи. Он должен принять это. Он, а не Стивен. Он может потерять сознание. Он хочет. Но он не может отделиться. Это единственное, чего он не позволит себе сделать. Но это горячо, а как только кровь покидает его тело, становится холодно. Он кричит, но не кричит, и он кричит сильнее. Ничего не меняется. Он там, живет среди мертвецов, опустошенный на столе своим ничего не подозревающим мучителем, собирающийся присоединиться к ним. Она работает с точностью и легкостью, разрезая его, что говорит о ее многолетнем опыте и чистой совести. Марк не знает, есть ли надежда привлечь ее внимание сейчас, когда она так сосредоточена, а он так бессилен. Он просто хочет… Она останавливается. Это заняло вечность. Или только минуту. Это облегчение. Это проклятие. Это и то, и другое. Это медленная смерть, но, по крайней мере, он теряет способность чувствовать. Медленно. Может быть. Это единственное проявление милосердия, которое он получит. Разрез был худшей частью, но теперь ему просто холодно. Его разум чувствует себя в другом месте. Он умирает, и, честно говоря, он больше не может заставить себя беспокоиться об этом. Если так будет продолжаться, Марк, может быть, устанет и уснет, и тогда все закончится. Все это закончится. Он сможет… отдохнуть. Затем ему в шею втыкают трубку, и у Марк содрогается. Остановитесь. Остановитесь. Остановитесь ОстановитесьОстановитесь. Это не прекращается. И трубки зажимают его разрезанные вены. И кровь, его кровь, их кровь высасывается и... Голова наполняется пустотой. Это слишком много, слишком быстро. Его мозг разрушается от давления, и Марк едва может думать, когда из него вырывают жизнь. Как Стивен… Он не может потерять Стивена. Он не может потерять эту часть себя, поэтому он должен выжить. Если это вообще возможно. Если он сможет, не теряя единственного, кто поможет ему пройти через это. Потому что он потерял больше крови, чем должен, но до сих пор в сознании. Потому что он знает боль, но это неправильно. Порезы и огнестрельные ранения конечностей и туловища он может вынести. Он истощен, и он чувствует каждую каплю, каждую мышцу, каждый следующий дюйм… Ежеминутно. Слабость и боль. Как он не умер? Как он еще не проснулся? Почему это происходит? Кхоншу смотрит? Или он ушел? Или он просто плод воображения Марка? Еще один испорченный кусок его жизни, еще один человек, которого он смог оттолкнуть, еще один след его неудач и промахов.* . . . Это остановилось. Он тянется к шее, затем замирает, когда понимает, что может двигаться. Он смотрит вверх. Он может видеть. Здесь тепло, светло и тихо. Мирно. Обещание жизни без боли. Я слышу тебя. Кхоншу. Марк падает на колени, слезы льются из его глаз, когда он смотрит на луну над собой. Его грудь вздымается от прерывистого дыхания, и он возится с плащом, накинутым на его плечи, как одеяло. Костюм обнимает его в ответ. Он в безопасности. — Что случилось? — спрашивает он или пытается спросить. Слова застревают у него в горле. Или на языке. Или… Он чувствует вкус крови. Проводит пальцами по губам, ощущая, что они сомкнуты. Что происходит? Я поддерживаю тебя в живых. Что? Но я не могу добраться до тебя. Мир вокруг него рушится. Не сейчас. Запах снова забивает его ноздри. Я найду тебя. Он не может двигаться. Не сдавайся. Это больно. Ты не один. Марк кричит.