Иди через лес

Холодный ноябрьский дождь монотонно барабанит по железному карнизу, а ветер хлопает облупившейся форточкой, наполняя комнату запахами сырой пожухшей листвы, асфальта и кирпичей. В старенькой питерской квартире холодно и промозгло, и Князь, вернувшись, первым делом закрывает окно и включает на плите газ, чтобы хоть немного прогреть помещение. Чугунные батареи еле теплые, несмотря на холодный сезон — видимо, опять какие-то профилактические работы, со старыми домами вечно так. В единственной спальне пусто и тихо, будто там давно и не ночевал никто. Ни привычных сигарет на тумбочке, ни раскиданных вещей на стуле — неужели порядок навел в кои-то веки?.. От этой пустоты сердце неприятно полосует тревогой непонятно от чего, но тут в замке входной двери шелестит ключ, и в квартиру заваливается Горшок. — Где тебя носило? — кричит ему Князь и с облегчением ставит на плиту помятый эмалированный чайник — свидетель и участник всех их безумных панковских сходок в убежище. — Да сигареты кончились, е-мое! А ближайший ларек был закрыт, пришлось пилить в магаз… — Миха топчется в коридоре, скидывая гады, затем входит в кухню. Его косуха вся в каплях дождя, с мокрых волос ручейками течет вода. — Обалдел? Простудишься ведь! — Князь возмущенно загоняет его в ванную, приносит из комнаты чистое полотенце. — Ой, все, Княже, дальше я сам! — Горшок хихикает и запирает дверь изнутри, пускает воду посильнее. Андрей тихо улыбается. В последнее время их дни полны таких вот шутливых перепалок — будто бы опять как в юности. Они живут в этой квартире уже… да какая, в сущности, разница? Главное, что им хорошо. И хорошо, что их старое панковское убежище Миха так и не смог продать — видимо, слухи о «притоне этих сумасшедших» разошлись далеко за пределами района. Они сделали небольшой косметический ремонт (дабы жить с комфортом, но сохранить прежний мятежный дух), вставили стекло в разбитое окно на кухне (обстоятельства этого разрушения вспоминать совсем не хочется), поставили входную дверь поприличней да провели вай-фай (чтобы музыкальные дела удобнее решались). Ну и все. За этими хлопотами, плюс работой в студии, Князь и сам не заметил, как развелся с Агатой. Чего греха таить — к этому все шло, с того момента, как они с Михой вернулись домой после того приснопамятного феста. — Ты понимаешь, что ты псих? — сказала его жена, когда Андрей объявил ей, что съезжает. Да, может, он и псих, но что, в конце концов, такого в том, чтобы два приятных друг другу (любимых) человека жили вместе — тем более, что и жилплощадь кое-какая имеется. Пока он собирал вещи, Агата ходила за ним по пятам, заглядывала в глаза и почему-то все время тыкала ему под нос телефон, пытаясь что-то показать. — Андрей! Может, тебе помощь нужна? Приехали. С чего это она? С момента возвращения в Питер он чувствует себя как никогда хорошо, и если кому и нужна помощь, то только не ему. — Слушай, мы с Михой все решили, — запихивая футболки в рюкзак, отрезал Князев. — Понимаю, что тебе это не очень нравится, но, поверь, в твоей жизни и в жизни Алисы ничего не поменяется. — Черт возьми, какой Миха? Андрей! Посмотри сюда, бога ради, прочти… — она снова нагуглила ему какую-то статью, на заголовке которой щерился в гримасе пьяный Горшенев в своем излюбленном образе «я-грозный-панк-трепещите». — Не желаю читать очередную грязь, мне и прошлого раза хватило, — Князь отмахнулся от жены и покинул квартиру. Пусть считает его кем угодно, но он уже как-то устал быть хорошим для всех, можно и для себя, наконец, таковым побыть, хотя бы для разнообразия. Чайник закипает с пронзительным свистом, и Андрей расставляет на столе кружки — огромные, как супницы, с изображениями старорусских городов (остались от давнего-давнего турне, уродливые, дурацкие, но что поделать, рука не поднялась выкинуть), наскребает ложкой черный эрл грей из жестянки. В квартире подозрительно тихо, из ванной не доносится ни звука, даже плеска воды — что он там, уснул, что ли? Князь нетерпеливо приоткрывает дверь (что он там не видел, в конце концов?) — и в растерянности застывает на пороге. Ванная комната пуста, нет ни Михи, ни его вещей под раковиной, куда он их обычно бесцеремонно швыряет перед водными процедурами. Снова возвращается тревога, и Андрей бежит в спальню, где вновь застает лишь пустоту. — Ну чего ты мечешься? Я здесь! — доносится из кухни. Горшок, как ни в чем не бывало, сидит на угловом диванчике с гитарой в руках. На нем красная футболка с каким-то опоссумом, у которого совершенно сумасшедшая морда. Миха щурится как довольный кот, перебирает струны, мурлычет какую-то песенку из ново-старого (хрен его пойми). Андрей расслабляется и падает на табуретку рядом с ним, цедит остывающий чай. Миха свою чашку игнорит, полностью погрузившись в процесс музицирования. Они часто коротают часы таким образом — и это снова напоминает Князю о временах лихой юности, о днях в реставрационке, когда, сбежав с очередной пары в училище, они вот так сидели в князевой комнате, общаясь друг с другом без слов, Миха — задумчивыми мелодиями на гитаре, Андрей — скрипом карандашей. Хочется достать их и сейчас и изобразить что-нибудь в новом альбоме, в котором еще много свежих листов, но почему-то непреодолимо клонит в сон, а уютное постукивание дождя за окном и мягкие гитарные переборы только этому способствуют. Князь утыкается лбом в сложенные на столе руки и прокручивает в голове минувший день. Репетиции группы в последнее время проходят как-то странно, между парнями ощутимое напряжение — хотя с чего бы? Новый альбом пишется хорошо, они вот-вот его выпустят — и, судя по реакции в соцсетях, фанаты очень его ждут. Кроме того, с каждой распевкой его голос звучит все лучше, так, как ему в прежние времена и не снилось — хотя после той операции на связках Князю казалось, что его карьере конец, придется до скончания века играть на басу в «Короле и Шуте» — если, конечно, пустят. Когда Андрей озвучил эту мысль Михе, тот долго ржал, но в конце хлопнул друга по плечу и сказал, что подумает. Его решение не возвращаться в группу Горшок принял неожиданно легко — видимо, даже у него отболело. Более того, он стал частенько приходить на репетиции «Княzz». Под его тяжелым взглядом ребята почему-то тушуются, хотя Миха, по большей части, просто курит в уголке и ничего не говорит (что очень на него не похоже). Иногда он тихонько теребит гитару, и Князю так и хочется вытащить его на середину, подхватить какую-то тему, привлечь ребят — а вдруг (о, боже, немыслимо!) получится, что сама великая звезда панк-рока приложит руку к написанию музыки для его группы. Он поддразнивает этим Миху, приглашая присоединиться к репетиции, но тот лишь ухмыляется из угла, окруженный клубами сигаретного дыма, а его коллеги закатывают глаза к потолку и делают вид, что ничего не происходит. Ну и ладно. Князь выныривает из дремы и поднимает голову. Стоящий на столе маленький будильник с треснутым стеклом показывает без пяти полночь — вот и посидели однако. Миха поджигает сигарету и передает ему. Андрей ловит себя на том, что в последнее время стал курить гораздо больше, чем раньше — интересно, это возраст берет свое? В свете маленькой светодиодной полоски над мойкой дым кажется лиловым, и Михино лицо сквозь него почему-то дробится на разноцветные блестящие кристаллы, как в калейдоскопе. Реальность сдвигается, будто чья-то ловкая рука поменяла слайд в проекторе — и вместо облезлых желтеньких обоев Князь видит покачивающиеся ветки деревьев, густо укрытых оранжевой осенней листвой. Весело трещит костер, посылая дым в усыпанное яркими звездами небо. Князь удобно сидит на подстилке из мягких звериных шкур, позади него стоит добротный шалаш, его стены застелены лапником, от которого чувствуется тонкий щекочущий аромат хвои. Горшок все так же сидит напротив, только выглядит иначе — на голове топорщатся лихие менестрельские иглы, и в волосах не видать привычного серебра, да и черты лица острее, моложе. Миха хитро улыбается, как в лучшие их времена, и протягивает Князю тяжелый глиняный кувшин, доверху наполненный пряным красным вином. Андрей смеется, чувствуя невесть откуда взявшуюся легкость, и жадно пьет большими глотками обжигающую сладость, не обращая внимания на то, как жидкость течет по подбородку мимо рта и капает на воротник. Он просыпается в почти полной темноте, только угли костра тускло мерцают вдалеке. А, нет, это всего лишь отблеск уличного фонаря. В постели пусто — Горшок опять куда-то смылся, и, судя по полоске света, пробивающейся под дверью спальни, все еще сидит на кухне (свет останется гореть до утра, и Андрею придется его гасить самому). Ну и пожалуйста. Князь сердито заворачивается в одеяло с головой и отворачивается к стенке. Некоторое время спустя, сквозь сон, он чувствует теплые тяжелые объятия, и злость отпускает. Да, кто угодно может твердить ему, что он поступил неправильно, начав новую жизнь таким вот странным образом. Кое-кто даже предлагал ему уехать (и одно время Андрей всерьез рассматривал такую возможность, но это было ДО всего — до того интервью, до развода, до…). Но с чего бы ему валить из Питера теперь, если Миха — вот он, рядом, связующая нить между ним и каждым проспектом, каждым мостом и двором-колодцем… (Вопреки собственным Горшеневским планам, но об этом лучше не думать). Агата с Алисой умотали на юга — кажется, в Сочи, поближе к горнолыжному курорту, на который они неоднократно ездили всей семьей. Может быть, и Оля тоже там — Князь хихикает при мысли о том, как девчонки попивают кофе в каком-нибудь парке и перемывают им с Михой кости, как в старые-добрые времена. В глубине души он даже хотел бы этого: Агате, определенно, нужно выпустить пар в этой, прямо скажем, непростой ситуации, поэтому собеседник в лице давней приятельницы ей бы не помешал. «И все же ты была неправа», — мысленно говорит ей Князь. Его жена раз за разом твердила, что такие люди, как Горшенев, никогда не меняются. Агата много чего еще говорила (и, как ни горько это признать — многое в ее словах было правдой). Однако здесь она ошиблась: Миха действительно изменился с той поездки, причем кардинально. Во-первых, он больше не пил и не употреблял — и Князя поразило, с какой легкостью он от этого отказался, как будто бы не было всех этих лет жесточайшей зависимости, срывов, клинических смертей, кодирования и новых срывов. — Да мне не надо уже, — коротко ответил Миха на незаданный вопрос, и с тех пор они эту тему не затрагивали. Во-вторых, его реактивный характер стал значительно спокойнее. Казалось, Горшок обрел какой-то внутренний дзен, и его больше не тянуло на бурные доказательства своей правоты к месту и не к месту. Он также больше не разговаривал с Шутом, и вообще вся эта его шиза куда-то делать. «Повзрослел, что ли, наконец?» — думал про себя Князь, радуясь переменам. В-третьих… Вскоре после «Окон» Миха как-то между делом, буднично обмолвился, что больше не будет выступать со своей группой. Это прозвучало как гром среди ясного неба, Андрей ушам своим поверить не мог. — Охренеть, Мих! Но почему??? — Достало все, — хмыкнул его друг и выудил из кармана сигареты с таким выражением лица, будто они разговаривали о погоде. — Отпелся я, Княже. Отпрыгался. Теперь они сами пусть. — Но ведь это дело всей твоей жизни, Мих! — Князь никак не мог подобрать слов, настолько его потрясла новость. — «Король и Шут» это же твое все! — Ну… Я ведь не думал, что так все выйдет… — Горшок неловко опустил глаза, что бывало с ним редко. Но Князь понял, что он хотел сказать: «Я ведь не думал, что проживу так долго». Ну да, верно: ни тогда, в тридцать, при первой попытке самовыпила, ни сейчас, когда… — Что ты собираешься делать? — перевел тему Князь, и Миха тут же оживился. — Писать буду. Есть наброски для книги, может, и выйдет че. Да и вообще… — он хитро взглянул на Князя, а затем потянулся, чтобы поцеловать. Андрею совсем не хочется оставлять своего друга одного в Питере, но что поделать — тур в поддержку нового альбома уже давно согласован, по всем городам расклеены их афиши, да и деньги нужны — хотя бы потому, что он, как порядочный отец, должен выплачивать алименты своей семье. Им-то с Михой много не надо — сосиски да пельмени (которые почему-то слишком медленно убывают в морозилке), сигареты да квартплата — вот и все. Однако Горшок заявляет, что, мол, Княже слишком уж засиделся дома, пора и растрястись наконец — а он, Миха, и сам прекрасно справится. И Князь с почти спокойным сердцем едет в трехнедельный тур по городам и весям необъятной родины, и каждый раз, каждый концерт ему мерещится в зрительном зале до боли родное лицо. Он пытается звонить Михе по мобильнику, но с самого начала со связью что-то не ладится — то ли из-за обнаглевшего оператора, то ли из-за роуминга, то ли из-за чертового Горшка, забывающего зарядить телефон. Пару раз противный женский голос из трубки вообще выдает, что набранный номер не существует — и Князь в бешенстве швыряет аппарат в стену (к счастью, на его айфоне хороший чехол, не дает разбиться). Андрей дико скучает и изводится, сам не зная, от чего. По ночам его преследуют тяжелые сны об их с Михой недавнем прошлом, в котором было слишком много ссор, взаимных обид и психологической боли, так и не отошедшей до сих пор — хотя они больше не говорят об этом. Князь вновь вспоминает про таблетки, которые когда-то прописал ему психотерапевт, посоветованный Агатой, добывает рецепт и покупает все необходимое в одной из местных аптек. Засыпать становится проще, сны теперь легкие и незапоминающиеся, после них остается лишь горьковатый запах дыма да горстка непонятных сожалений. Князь гонит их от себя и продолжает выступать, каждый вечер искусственно вгоняя себя в раж и выкладываясь на всю и даже больше. По возвращении домой Питер встречает его пронизывающим ветром и мелкой снежной крупой в лицо. А их с Михой квартира встречает слепыми окнами со двора и застоявшимся запахом нежилого помещения в коридоре. Не зажигая свет, Андрей проходит в комнату и валится на застеленную кровать прямо в одежде и ботинках. Он чувствует, что слишком устал для того, чтобы предпринимать какие-либо действия по поиску, можно он займется этим завтра?.. Когда Князь разлепляет веки на рассвете, который приходит поздно, как и все в преддверии долгой зимы, Миха уже здесь — сидит на полу на корточках напротив кровати и пристально смотрит на него непроницаемо-темными глазами. Сразу видно, что Горшенев чист, и напряженность в его позе объясняется лишь нежеланием разбудить, потревожить раньше времени. — Как добрался? — улыбается он, и Князев невольно цепляется взглядом за ровные передние виниры, скрывающие черную пустоту — казалось бы, столько лет Миха уже ходит с зубами, а он до сих пор не привык. — Нормально. Ты почему трубку не брал? — А. Я телефон посеял где-то. — Горшок разводит руками, смущенно улыбаясь — так и так, мол, не суди строго. Князю вспоминаются невеселые месяцы в армии, когда он безумно ждал встречи, а его друг так и не приехал, потому что бухал где-то и опоздал на электричку. Все же тогда у них были письма, а теперь… — Постой, — Князь приподнимается на локте и пристально смотрит в чересчур невинное лицо Горшка. — Ты ведь был там, верно? Ходил на наши концерты. Я тебя видел. — Ладно, ты меня раскрыл! — Миха шутливо поднимает руки вверх. — Ну ты и засранец… — Андрей падает на спину и смеется. Что ж, теперь понятно, почему Миха не отвечал по телефону — иначе просто не смог бы не спалиться, ведь врать так и не научился. Жизнь в их старом убежище продолжается. Агата с дочкой возвращаются в город, и Князь даже пару раз приезжает к ним в гости — поиграть с Алисой. Бывшая жена ведет себя подчеркнуто доброжелательно, кормит его обедами и принципиально не затрагивает опасные темы, которых между ними просто навалом. Как бы между делом Агата сообщает, что собирается переезжать в Москву, и Андрей облегченно выдыхает: да, так, наверное, будет правильно. — Ты принимаешь таблетки? — интересуется она, и Князь чуть не давится борщом. — Ну тише, тише, — Агата протягивает ему салфетку и успокаивающе гладит по руке. — Я просто хотела спросить, как ты, нет ли у тебя галлюцинаций… Ого! А он и не знал, что у этих таблеток такие побочки! Надо бы слезть с них и попробовать другие (нет, лучше вообще не пробовать, он же не псих какой-то). — Все хорошо, — Андрей изображает умиротворенную улыбку. — Все просто замечательно! Он кривит душой: стресса в его жизни хватает. В последние месяцы его телефон буквально разрывается от всяких анонимных звонков, которые на деле оказываются попытками неугомонных журналистов уговорить его на интервью — и всех (ну, разумеется!) интересует лишь одно: их отношения с Горшеневым. Миха не выходит из повестки дня, Андрей постоянно натыкается в интернете на статьи с его фотографиями и на интервью по телевизору. Ему это все не интересно, и в какой-то момент Князь вообще перестает смотреть телек и удаляет свои страницы в соцсетях. Он также меняет номер телефона и требует от своего агента разрулить ситуацию с журналюгами и не доставать его. Тем временем, группа «Король и Шут», лишившись своего фронтмена, отправляется в тур, который фанаты пафосно окрестили туром памяти (памяти чего? Русского рока?). Они сменили название на «Северный флот», вокалистом становится Ренегат — но Михе это, кажется, вовсе не интересно, и Андрей поражается этому. В прежние времена Горшок всем пояснил бы, кто здесь настоящий «Король и Шут», костьми лег бы — но не отдал бы никому свое детище. — Забей, Княже, — отзывается Миха. — Мы с тобой придумаем кое-что получше, вот увидишь! И Князь придумывает. Он, как заведенный, пишет новые песни и поет их своему другу вечерами на кухне. Слова прорастают молодыми зелеными побегами на обоях, разбегаются извилистыми тропинками. Горшок приносит из чащи целую горсть волшебных ягод и бережно ссыпает Князю в рот. Он привлекает Миху к себе, чувствуя теплое дыхание на виске. Темные волосы щекочут ему щеку, от них пахнет костром и солнцем, во рту разливается сочная сладость. Андрею очень хочется остаться здесь навсегда, в знакомой до мелочей сказке, хочется пройти весь лес насквозь и дойти до края, увидеть, что там дальше, почувствовать… (Почему же ему нельзя, во имя всего святого?..) В феврале у Князя день рождения, и, вопреки ожиданиям, к ним в квартиру заваливается почти вся старая гвардия. Он безумно рад видеть ребят, хоть и несколько сконфужен — в доме вообще ничего не готово для того, чтобы накрыть поляну, они с Горшком не ждали гостей. Впрочем, поляна накрывается сама собой: буквально из ниоткуда возникают бутылки и закуски, Ренегат торжественно расставляет рюмки, Поручик сосредоточенно рубит салат, не забывая при этом делиться последними новостями, а Яков возится со стареньким проигрывателем, дабы создать атмосферу. Миха взирает на все это действо со своего излюбленного места в углу дивана, улыбается, смеется и вставляет оживленные реплики в общий разговор, и Андрей делает вывод, что у Горшенева нет никаких обид на ребят, ну и слава богу. — Давай, Андрюха, за тебя! — Яков поднимает первый тост. — Год был непростой, конечно, мы все это понимаем, но… кхм… — Так, парни, давайте не сегодня хотя бы, — Поручик пихает его под локоть. — За новое начало, Князь! И за твой успех. — Ура! — все дружно чокаются (кроме Михи, конечно, он же не пьет, зараза!). Повисает какое-то неловкое молчание, и Князь с улыбкой обводит парней взглядом. Вот же они, все вместе, как в старые времена, ему хорошо и им должно быть хорошо — в чем же дело? — Сигареты кончились, — бормочет Горшенев и выбирается из своего угла к выходу из кухни. В его сторону даже не смотрят — и Князю становится ясно: если у Михи и нет к парням вопросов, то у них к нему явно есть. Ему становится досадно: ну почему нельзя просто оставить человека в покое, если он что-то решил? Да, после всех его выходок это может быть трудно — но ведь это же Горшок, которого они знают кучу лет — разве они не ожидали, что что-то такое может произойти? И разве его уход — худшее из того, что могло случиться?.. Пользуясь его отсутствием, Князь решает кое-что прояснить. — Ребят, объясните. Чего вы с Михой опять не поделили? Поручик давится салатом, Яша принимается стучать ему по спине, а Ренегат смотрит на Андрея, как на душевнобольного. Князь продолжает: — Слушайте, ну я все понимаю. Тот фестиваль был так себе — и то интервью дурацкое, и Михино выступление в конце. Думаю, он поэтому и решил вас оставить, чтобы не создавать больше проблем. Ну да, он на всю голову отбитый, но… — Хочешь сказать, ЭТО хорошее решение проблемы? — голос Поручика звучит странно. На глазах барабанщика блестят слезы — видимо, до сих пор не отошел от салата. — Умереть на сцене?.. В наступившей тишине слышно, как из динамиков проигрывателя приглушенно поет Сплин: Время поездов ушло по рельсам пешком Время кораблей легло на дно — и только волны, только волны над нами… …волны смыкаются над головой, а его затягивает в глубину, все дальше и дальше, в серую муть. Грудь сжимает в тиски, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Князь судорожно ищет, цепляется взглядом за пространство в поисках того единственного, что вернет его реальность в нормальное русло. Горшок появляется в кухне и молча смотрит на него темными глазами, в которых ясно читается грусть. И понимание. — Мих… — хрипло выдыхает Андрей, и парни в недоумении поворачивают головы в направлении его взгляда. В пустое пространство между дверью и кухонным шкафом. Но Князь уже их не видит. Он переносится на полгода назад, на залитую дождем сцену. В фан-зоне беснуется толпа мокрых и восторженных фанатов, Горшок орет что-то бессвязное в микрофон, а сам он сидит за сценой и недоумевает, какого хрена он вообще здесь забыл — после всего, что было? После всех этих интервью, в которых Горшок поливал грязью его и его творчество (то, с топором, было особо выдающимся, браво, Мих!). После долгого периода ссор и непонимания, после срывов его концертов… Однако вот же сказал ему кто-то: Миха, мол, плохо выглядит, может и не протянуть долго — и вот он примчался на «Окна открой», фестиваль, в котором совершенно не собирался участвовать. Да он и с Горшком-то встречаться не собирался, но так судьба распорядилась, что Горшок сам его нашел. Его внезапное извинение вышло скомканным, все главное было высказано одними глазами — но Князю хватило и этого. Хватило, чтобы порывисто обнять старого друга, на миг переместившись на два десятка лет назад, в их общее светлое и солнечное — когда они оба еще были никому не известной питерской шпаной и убегали по подворотням от ментов. — Княже, приходи посмотреть выступление, а? А я «Прыгну со скалы» спою, хочешь? — Горшенев улыбается так искренне и открыто, что отказать ему решительно невозможно. И Князь идет за ним, пусть неохотно, но идет, предвидя следующую просьбу разделить с ним сцену на радость фанатам (это уж точно нет, он не за этим сюда приехал!), однако Горшок ни о чем не просит — делает пару глотков воды за кулисами и выскакивает на сцену под многоголосый рев зрителей. Князь устраивается на чьем-то здоровенном гитарном кофре и наблюдает за ним из-за кулис. Проходящие мимо него участники группы радостно здороваются с ним, как ни в чем не бывало. Будто и вправду ничего не было. Концерт проходит хорошо. Миха выкладывается на полную — орет, рычит, скачет по сцене, болтает со зрителями — и все это не очень-то вяжется с его совершенно изможденным видом, встревожившим Андрея при встрече. Может, у него новый имидж такой — голодание по системе изотон, или как его там. Андрея не покидает ощущение, что его где-то наебали. Но, при этом, он рад тому, что между ними воцарился хоть хрупкий, но — мир. Играет последняя песня — Миха сдерживает обещание и делает реверанс в сторону так не любимой им «Акустики». Князь усмехается про себя: это же как Горшку нужно было наступить на собственную гордость, чтобы сделать ему приятное! Андрей шарит по карманам в поисках сигарет, после долгих поисков, наконец, закуривает, бросает через плечо взгляд на Миху и замирает. Казалось бы, ничего необычного — фронтмен группы подошел к краю сцены и допевает свою партию под дружный хор многотысячной толпы, но… Краем уха Андрей слышит, как один из работников сцены, матерясь, орет что-то в рацию. Там пиротехника. Блять. — Это моей жизни заключительный каприз! — выкрикивает в зал Миха последнюю строчку из их песни, а затем прямо под его ногами выстреливает огненный фейерверк. Пламя охватывает его мгновенно — волосы, лицо, одежду и даже кроссовки. От толпы фанатов несется бешеный рев — и непонятно, это крики восторга или ужаса, настолько все смешивается. Горшок раскидывает руки, превращаясь в огненный крест, и на несколько секунд это действительно красивое зрелище, несмотря на весь ужас. Кажется, этот момент длится бесконечно долго, и, когда Князь срывается со своего места, чуть не запутавшись в каких-то проводах, и подскакивает к огненному столбу, в который превратился его друг, ему кажется, что проходят часы. Он сбивает Горшка с ног, катает по мокрой от дождя сцене, колотит руками, пытаясь сбить пламя, затем срывает с себя кожаную жилетку и накрывает Михину голову. В это время к сцене, матерясь, подоспевают врачи из дежурящей неподалеку «неотложки». Они набрасывают на Горшенева одеяло, оттолкнув Андрея. Князев не понимает, что они говорят, он стоит в растерянности на краю сцены, бессознательно комкая в руках (а что это такое?) опаленный обрывок черной футболки. Горшка быстро грузят на носилки и тащат в белую с красным машину. Его лица не разглядеть под широкой кислородной маской. Немного придя в себя, Андрей устремляется вслед за медиками, но это не так-то просто: его отжимает толпа зрителей, не давая пройти, и, кажется, проходит целая вечность, пока он, мокрый до нитки, наконец добирается до дежурного пункта. Раздвижная дверь в машине приоткрыта, внутри суетятся врачи, Князя грубо отталкивают, и последнее, что он видит — безвольно свесившуюся с носилок руку, измазанную сажей, с багровыми следами ожогов. — Как же так, Мих… — выдыхает он в пустоту. Он же был здесь все это время, они же вернулись тогда вместе, после больницы, когда… — Не было этого, Княже, — тихо отзывается пустота до боли знакомым голосом. Не было. Миха умер еще тогда, в машине «скорой», на той проклятой поляне. Не от ожогов — пусть их было и много. Просто сердце не выдержало — сперва немалая доза алкоголя, потом бешеный всплеск адреналина и болевой шок напоследок. То, что выглядело как панк-рок, на деле оказалось сухим диагнозом. Но зато зрелище было что надо, фанаты запомнят его на всю жизнь. Они сидят друг напротив друга на знакомой поляне. Только-только светает, и лес потихоньку просыпается, из разных его уголков слышатся первые сонные трели птиц. Горшок держит Князя за плечи и прижимается лбом ко лбу, глаза в глаза. — Княже, я знаю, что большую часть времени вел себя как мудак, и тебе постоянно приходилось мне воспитательные речи толкать, но теперь ты послушай. — Миха чуть отстраняется и пристально смотрит на друга. — Не надо этих глюков, Андрюх, ладно? Отпусти меня уже и живи по-человечески. И дурь эту выкинь — она похлеще моей походу. Князь кивает, не в силах выдавить ни слова. И только ощущает изо всех сил, вбирает в себя — крепкую хватку теплых рук, звуки любимого голоса, запах травы и лесных цветов. Теперь, когда Михи нет, ему так трудно будет приходить в этот мир, который они создали на двоих — сможет ли он выдержать это? Особенно после того, как врал себе столько месяцев… — Как же я буду без тебя? — шепчет он, чувствуя, как глаза застилает предательской горячей пеленой. Горшок снова крепко прижимает его к себе. — Я всегда буду рядом с тобой, Княже. Понял, да? На каждом концерте, да и вообще каждую минуту — но на концертах особенно. Только ты видеть меня не будешь — ну так это ничего, ты представь, что это магия такая. У меня же всегда все не так, да? — он широко улыбается беззубым ртом, иголки на голове задорно топорщатся. — Да, — соглашается Андрей. — Вечно у тебя все не так… — Пообещай, что будешь умнее меня, — требует Миха. Теперь он выглядит серьезным. — Пообещай, Княже! — Обещаю… Кто-то лупит его по щекам, и Князь с трудом разлепляет веки. Он лежит на диване на кухне, над ним возвышается Ренегат, рядом с ним — Яков, обмахивающий его газетой. — Слава богу, очнулся! — с облегчением тянет Сашка. — Пор, принеси воды! Князь приподнимается и садится, ему в руки суют кружку, и он долго пьет, нервно стуча зубами о ее край. — Ребят, — наконец слабо произносит он. — Вы уж простите. Наверное, мне правда нужна помощь… — Не боись, Князь, организуем, — тяжело вздыхают над головой. — Опыт имеется. Андрей снова ложится на диван, сжавшись в позе эмбриона, и закрывает глаза. Старательно возведенная плотина из сдерживаемых чувств наконец-то рушится, и его сносит этим потоком. Он плачет навзрыд, душевная боль выворачивает его наизнанку, подавляя сознание — но где-то там, под чудовищным гнетом, Андрей знает, что справится — с трудом и далеко не сразу, но справится. Ему безумно хочется вернуться в их лес, в сладкое забытье, не возвращаться оттуда никогда — но у него все еще есть дела здесь. Во-первых, он дал обещание не делать глупостей. Во-вторых… Кто-то же должен поддерживать память о Михе — ведь у них осталось столько фанатов по всей стране. Ну и, в-третьих — если ему повезет, то… Парни молча садятся вокруг него, давая возможность прийти в себя. Они останутся здесь на всю ночь, за которую они смогут наконец нормально поговорить и решить, что делать дальше. Горшок с улыбкой смотрит на них из коридора, привычно дымя сигаретой, Шут стоит за его спиной и пытается незаметно дотянуться до открытой пачки, но мертвый анархист ловко пресекает все его попытки стырить сигарету. — Что скажешь, Горшочек, хороший конец, а? — усмехается Шут, впрочем, беззлобно. — Не конец, — отвечает Миха. — Все только начинается.