Не знает

      Вова ещё зелёный. Такой зелёный, что даже не начал зреть — только зарождающийся бутончик. Он теряется рядом с ней.       Александра статная. Она умная, сильная, кажется ему целеустремлённой, но тем не менее — ласковая, добрая. Она принимает несчастный букетик, который Вова покупает на оставшиеся с билетов деньги (наверное, придётся пару дней перебиваться водой и самым дешёвым хлебом), ласково зовёт его «Владимир» и пускает к себе в квартиру, стреляя хитрым серым взглядом.       Вова о таком и мечтать не мог.       Он не знает, в какой момент это случилось. Не знает, когда начал на неё заглядываться дольше обычного, когда стал с вниманием слушать о том, что она говорит на собраниях, когда первый раз попытался с ней заговорить, не в силах подобрать слов. Она тогда чуть усмехнулась и бросила краткое «простите, мне нужно идти».       У Вовы тогда стали ватными ноги.       По чесноку, Александра его редко замечала. Но Вове льстили даже те мимолётные взгляды и фразы, даже те едва ли переходящие в неформальные диалоги.       Он не знает, почему решил поехать в Петербург, почему ночевал у её парадной, потому что ночью звонить всё-таки не хотелось. Может, она его из жалости пустила — он весь помятый, и, наверное, пахнет неприятно. Она поит его чаем и отправляет в душ, ставя на стол вазу и выделяя какую-то чистую рубашку. Откуда у неё мужская одежда?       По всей квартире пахнет ей. Вова точно не знает — это парфюм (дорогой, он уверен) или просто у неё способность свою важность распространять тонким шлейфом, что даже под каплями воды чувствуется её неизменное присутствие. Во всяком случае, он не то чтобы против, когда её запах проникает глубже сердца.       — У вас красивое тело, Владимир. — она опаляет кожу вокруг уха и без зазрения совести нежной ладонью оглаживает торс под чуть влажной рубашкой.       От такого сносит крышу.       Вова не знает, что делать, он неопытен и глуп, он просто готов ей отдаться и делает всё, как она скажет. Она направляет, целует жарко и с чувством, и Вова поклясться готов, что не умеет этого делать, но ей будто всё равно. Дышит Александра глубоко и громко стонет, сильно выгибается, когда что-то Вова делает сам, и когда гладит с усердием, и когда трогает там, где нужно, и доводит её до пика. Он сам кончить готов от её раскрасневшихся щёк и томного, донельзя чарующего голоса.       Кончает.       Сколько раз это ещё повторялось — не считал. Он всё также приезжал-прилетал к ней, всё также ждал ночью, покупал букеты-конфеты-пирожные-что-угодно, а она пускала его и лапала, трогала, чувствовала его так проникновенно и спокойно, будто в ней ничего не менялось в такие моменты. А у него сердце в пятки уходило каждый раз.       Вова знал, что он — не один. Знал, что в выходные она его не ждёт, и что его жалкие букеты она выкидывает сразу, как он уезжает во Владивосток. Знал, боялся его похлеще второго явления Христа, отсчитывал недели, что наступит тот день, когда на порог она его не пустит.       — Простите, Владимир, вам лучше уйти. — и весь мир рассыпается вдребезги.       Она также бросает на него мимолётные взгляды, также не переводит диалог в неформальности. Она льнёт не под его касаниями, но её запахом пропитан весь его гардероб.