Перекати-поле

Тэхён никогда не опаздывает на их встречу. Он в принципе никогда не имел привычки опаздывать, скорее, приезжая к незамысловатому ресторанчику минут на пятнадцать раньше, чем Чонгук с Чимином. В детстве они гуляли каждый день аж до поздней ночи, а в школьные деньки времени друг на друга стало немного меньше, но у них всё ещё оставались ночёвки с общим решением домашки в гостях друг у друга. Университет сократил их встречи ещё примерно раза в три, а что уж говорить о том, что им оставила взрослая жизнь, где каждый пошёл своей дорогой? Субботний вечер за самгёпсалем и макколи, да редкие звонки посреди загруженной рабочей недели, чтобы ради приличия спросить как дела и услышать в ответ привычное «нормально». Тэхён уже не помнит, когда в последний раз отвечал как-то иначе. Когда эмоции пёрли из него буйным ключом, да так, что он не затыкался весь вечер, всё рассказывая и рассказывая о себе. Он не помнит, в какой момент начал больше молчать да слушать, чем говорить. Но в том, чтобы выслушать, всегда имелись свои плюсы — на твоих плечах надёжно зияли погоны звания «лучший друг, что всегда поддержит». Чем не достижение? Однако сегодня — исключение, и он опаздывает к ужину в виду поломки автобуса, на котором он добирался. Это выводит его на нервы и заставляет затрястись от неудобства. Пятнадцать минут, а сколько стресса, и это ему даже не на работу. Он мог бы сесть за руль — было бы быстрее, — но машина с выпивкой были не самой лучшей комбинацией, ни для кого это не являлось секретом. — Тэхён-и! — Чимин окликает его взволновано, машет рукой из-за столика, завидев знакомую фигуру у входа в ресторанчик простецкого дизайна. Они с Чонгуком заняли их привычный столик и даже уже успели, как Тэхён заметил, сделать заказ. Тонкие ломтики свинины для барбекю им ещё не принесли, но на столе уже стоят откупоренные и початые бутылочки соджу. — Мы здесь! Тэхён чувствует себя неудобно. Обычно, именно он тот, кто занимает столик и ждёт, пока все соберутся, но сегодня все ждут его, отчего складывается ощущение, будто всё идёт не так, как вошло в привычку. Он подходит к столику и опускается на пол, здороваясь с друзьями. — Ты никогда не опаздывал, — словно в замечание, размышляет Чонгук. — Это странно. На тебя не похоже. Не похоже? А на что вообще похож Тэхён? Что он из себя представляет? Педантичное и выверенное «заранее» сегодня внезапно дало трещину, дёрнув за страх опоздания. Казалось бы, это всего лишь ужин с друзьями, минутой раньше, минутой позже… Не играет роли. Подумаешь, не нужно строить из этого трагедию. И всё же… «Никогда не». Тэхёну кажется, что именно сегодня он не может отгородиться от мысли, что вся его жизнь соткана из одних «никогда не». — Да, мы с Гуком подумали, что с тобой случилось что-то. — Автобус, на котором я ехал, сломался, — Тэхён объясняется за опоздание и без особых эмоций пожимает плечами. — А, — красноречиво комментирует Чимин. Такое бывает, что транспорт л о м а е т с я. Ничего необычного. Тэхён не может понять, почему его это так тревожит и не отпускает. Он ехал-ехал, смотрел себе на рекламный таблоид-экран, попеременно пускающий ролик то о новой коллекции осенне-весенних курток, то о финтах скейтбордистов с фестиваля этого года, то о путешествиях в далёкую, холодную, неземную и живописную Исландию с её треккинговыми маршрутами. И тут так раз — и автобус ломается, так что далее Тэхёну приходится две оставшиеся остановки идти пешком. Сейчас он не может понять, почему это задело его, но, возможно, поможет алкоголь. Чонгук с Чимином уже позаботились обо всём; в отличие от них Тэхён не имеет столь прочной толерантности к выпивке, поэтому всегда ограничивается фруктовым соджу, дабы не напиться до полной отключки сознания (хотя, иногда так хочется просто взять и выключить все мерзкие голоса в голове). Пары бутылочек хватает, чтобы расслабиться, но не потерять контроль, о котором он почему-то печётся всегда больше, чем остальные. Если спросить у него, почему — он и для себя не найдёт ответа. Делая глоток, он всё ещё думает о тех невозможных красотах далёкой-далёкой Исландии, которые почему-то никак не хотят покидать мысли. Он никогда не бывал в Исландии. Никогда не бывал где-либо ещё, за все свои двадцать семь лет ни разу не покидая Корею. Когда-то очень давно он мечтал путешествовать, но не был готов к этому ни финансово, ни морально. Да и родители всегда говорили ему, что всё ещё успеется, а сейчас нужно думать о карьере и будущей семье. Карьера пошла вверх с наличием стабильной работы. Иногда по инициативе матери или Чимина с Чонгуком он ходит на свидания вслепую с женщинами, одна из которых в будущем потенциально может стать его женой и родить ему парочку детей. Жизнь удаётся, правда? — У меня есть одна знакомая, которой Тэхён-хён точно понравится, — Чонгук сбалтывает весело, пока Чимин выкладывает на тонкий лист фольги кусочки свинины щипцами. — У них с хёном очень много общего: оба карьеристы и трудяги. Карьеристы. Тэхён даже не помнит, когда встал на этот путь. Если его спросят прямо, нравится ли ему так усердно работать, он ответит, что, наверное, да, нравится. Это тот ответ, который от него будут ожидать, какой можно и нужно будет дать, ведь противоположный ему вызовет новую порцию вопросов, над которыми Тэхён давно не размышлял. Если ты не любишь это, то что ты любишь? Если ты не этого хочешь, тогда чего? Если ты не ради этого живёшь, тогда зачем? — Если ты о той, о ком я думаю, то не знаю, — Чимин ведёт плечом, покосившись на друга. — Два трудоголика вместе — не самая лучшая комбинация. Им, кроме работы, и поговорить будет больше не о чём. — Тэхён-хён может сам определить это, когда поужинает с ней, ведь так? — Чонгук поворачивается к нему и заискивающе смотрит в глаза, дожидаясь хоть какой-то реакции. Взгляд Тэхёна не имеет чёткого фокуса, он словно смотрит куда-то в пространство, точку, которую видит лишь он один. Он физически сидит тут, в ресторане среди друзей, а мыслями — всё ещё там, в том сломанном автобусе. — Хён? — А, — он отвечает, немного погодя. — Я схожу. И снова касается губами горлышка бутылки. Они пьют за встречу, наворачивая в прикуску ароматные, шкварчащие поджаренные до золотистой корочки ломтики мяса. Пьют за детские воспоминания. Пьют за дружбу. А когда под градусом оказываются все из них, тосты становятся более откровенными. В такие моменты, когда Чимин уже сидит с поплывшим взглядом, раздобревший на лицо, щедро покрывшееся румянцем, а Чонгук начинает с большим усердием подбирать слова, дабы не ляпнуть чего-то лишнего, становится даже как-то скучно. Их встречи каждый раз под конец скатываются в сетования и жалобы. Кому, как не лучшим друзьям, плакаться о жизни? — Ненавижу своего шефа. — Так смени работу. Тэхён молчаливо наблюдает за тем как Чимин с Чонгуком спорят между собой, стараясь не влезать без надобности. Ему-то не о чём возмущаться и быть чем-то недовольным. У него всё хорошо, он лучший менеджер в своём отделе, претендующий на повышение. Такая стабильность, как у него, — мечта многих. Жаловаться о чём-то таком — да люди рассмеются. Что за вздор? — И испортить себе этим резюме? — Ну, ты же сам уволишься, а не тебя. — Та ну. Я пятый год горбачусь ради стажа в этой фирме. Этого будет мало, чтобы перейти в компанию с условиями получше. Сам знаешь, какая огромная сейчас конкуренция за рабочие места. А тут хотя бы стабильность, несмотря на нервотрёпку с этим серпентарием вместо начальства. — Выбор невелик: или, или… Тэхён только кивает, а на чьи именно слова — не понять. Он лишь чокается за очередное «давайте» и опрокидывает новую стопочку — может, это разгрузит мысли и наконец расслабит те узлы, в какие он завязал самого себя, кто знает. Кажется, сегодня даже соджу ему не в помощь. Поломка автобуса до сих пор стоит перед глазами, и Тэхён не имеет понятия, как избавиться от мыслей о происшествии. Обычно, он абсолютно не настолько впечатлителен к подобному: он так не нервничал, даже когда его собственная машина нуждалась в замене деталей. А тут чужой автобус — и что-то Тэхёна прям порвало. Тяжко на душе, и этот балласт одним предложением не опишешь. — Надо было поступать с Тэхёном-хёном в один универ на менеджмент, — грустно хихикает Чонгук, мутным взглядом нашаривая свои палочки. — Сейчас бы всё было иначе, и я был бы счастлив, богат и успешен. Вот ты, хён, — он тыкает палочками в сторону Чимина, что при помощи остатков трезвости (и там явно не обошлось без вмешательства Всевышнего) старается следить за тем, дабы не подгорело мясо, — когда ты в последний раз был счастлив? — М, — Чимин честно просит у них секундочку подумать. — На той неделе? — это больше похоже на неуверенный вопрос, чем на правдивое и определённое утверждение. — Да, на той неделе. Мой проект одобрили, а я горбатился над ним три чёртовых месяца. Камень с плеч просто. А что? — А ты, хён? — Чонгук не может угомониться и теперь пристаёт к Тэхёну. Две пары любопытных глаз не позволяют Тэхёну увильнуть. Отвечать всё-таки придётся. Чонгук мог бы и не спрашивать, конечно, потому что здесь всё ясно: такой, как Тэхён, с удавшейся жизнью, просто не может быть несчастен. Однако это не так, несмотря на то, что Тэхён всеми силами всегда пытался никак этого не показывать. Он уже не раз делал вид, что всё хорошо, и даже успешно лгал, почти заставив поверить в эту навязанную «правду» самого себя. Казалось, всё переменится завтра, это чувство уйдёт со сном, но оно всё продолжает и продолжает возвращаться с утра и бередить сознание. Тэхён не счастлив. И сегодня ему не удаётся солгать так, чтобы этого хватило на какое-то время покоя. — Я не знаю. Чонгук почти что трезвеет от такого признания, огорошено пялясь на Тэхёна. — Я не знаю, когда в последний раз был счастлив. Если хорошенько призадуматься, может показаться, что ощущения счастья в последний раз он испытывал в очень далёком и безмятежном детстве. — Я уже очень долгое время просыпаюсь по утрам с чувством, что моя жизнь идёт в никуда, что я ничего не хочу, что человек в зеркале напротив — совсем не я, а лишь моя идеальная во всём копия. А я — настоящий я — заперт где-то глубоко внутри всех этих масок, — он улыбается, и несмотря на обманчивый оптимизм, что вплёлся в ноты голоса с опьянением, улыбка его выходит невыносимо грустной и вымученной. В какой-то момент наступает критическая точка, и ты просто перестаёшь понимать, зачем всё это делаешь: двигаешься куда-то, чего-то ожидаешь, на что-то надеешься. Больше не видишь стрелки, ориентира, что указывал бы путь к цели. А какова цель-то? В чём смысл? Зачем ты продолжаешь вставать рано утром, чтобы пойти на работу и заработать денег, что давно не приносят никакого умиротворения? Тэхён думал, что покупка различных вещей, которые радуют глаз, поможет ему справиться с этим чувством, заглушит пустоту. И это в какой-то мере даже работало, давая краткосрочный эффект. Но этого всегда было мало, и в конечном счёте прекратило уносить тревоги прочь и вовсе. Перестали помогать и беспорядочные связи: не спасало ни тепло близости, ни обычный секс, что снимал напряжение тела, но никак не души. Тревога оставалась. Как и пустота. Чувство, будто у Тэхёна нет чего-то крайне важного. Тэхён пьёт, осушает третью бутылку — для храбрости. Храбрости наконец-то признать, что он не в порядке, перед самим собой, а не трусливо прятаться в мнимых отвлечениях. — Я больше не знаю, кто я, и не могу понять, в какой момент всё пошло не так, несмотря на всё то, что я имею. Хотя, наверное, он подозревает, когда это произошло, когда его жизнь стала такой, что в ней он не способен узнать даже самого себя. У Тэхёна был старший брат, Сухён — образец для подражания, предмет обожания всеми, кого Тэхён знал. Между ними была достаточно большая разница в возрасте, так что Тэхён был ещё десятилетним мальчишкой, когда Сухён умер. Прошло семнадцать лет, и каждый в семье, вроде как, при помощи психолога, давно примирился с тем, что его не стало. Тэхёну казалось, он тоже давно отпустил, и вспоминает о своём хёне с одной лишь улыбкой… В груди давно прекратило болеть. Но вместо этого, там всегда невыносимо пусто. Навязанные родителями ценности, какими по-настоящему горел Сухён, разделяя их взгляды, переложились на плечи Тэхёна. Он думал, что всё в порядке, так надо, он сможет, в этом не было ничего такого… Однако где-то по дороге к достижениям чужих стремлений он потерял себя, исполняя чужие мечты и позабыв, что такое иметь собственные. Он верил, что сам того желает, сам хочет всего, что делает, и все вокруг лишь стимулировали в нём эту систему ценностей. Глубоко внутри он уже давно чувствовал себя обманутым и разочарованным, и эти смятения уже не в первый день тревожат его мысли. Мысли о том, что он живёт чужой жизнью, той, какой он никогда не хотел и не желал для себя. — Я эмоционально выгорел ко всему, что меня окружает. Если бы Тэхён умер вместо своего брата, наверное, всё было бы на своих местах. Все были бы там, где им нужно быть, теми, кем хотели. Поэтому Тэхён неоднократно ловил себя на том, что чувствовал себя лишним во всём этом. Лишним в этой жизни, где он так потерян и пуст. — Тэхён… — Чимин тоже приходит в себя после услышанного, и помрачневшее, тяжёлое выражение его лица вынуждает Тэхёна быстренько дать заднюю, стеснительно рассмеявшись и пожалев о своей пьяной исповеди. — Не берите в голову. Я пьян и несу бред. Завтра будет всё хорошо. «Завтра. Завтра всё будет по-другому», — именно так он оправдывается перед собой, глядя в зеркало с фальшивой улыбкой. — Я буду собираться, ребят. Завтра много дел, а я прилично выпил… Ни одна из его улыбок-визитных карточек не поможет избавиться от повисшей тяжести в воздухе. Возможно, на утро ни Чимин, ни Чонгук не воспримут услышанное как что-то серьёзное, потому что каждый после стопочки начинает нести всякое. Возможно, и сам Тэхён не посчитает свои слова чем-то, к чему нужно прислушаться. Во всяком случае, ему давно удавалось красиво маскировать собственный крик о помощи. Нужно просто ждать этого «завтра всё будет хорошо, вот увидишь, отпустит», и оно наступит, если постоянно о нём думать. Правда? — Тэ… — Со мной всё хорошо. Извините, что вывалил всё так. — Хён… — Созвонимся завтра, когда я буду в ладах с головой, окей? И не воспринимайте всё так категорично, я в порядке, — он снова улыбается им — так широко и искренне, как только может в свете растерзанности души. Они должны верить, что он преодолеет эту тревогу завтра, что всё это — лишь мимолётная грустинка. Хорошо, что он вовремя заткнул себя и не дал им в полной мере знать, как на самом деле себя чувствует уже достаточно долгое время. Его жизнь и д е а л ь н а, а он ещё и жалуется, дурачок. Аж стыдно перед ребятами, Господи. Грех не ценить то, ради чего остальные работают так много и тяжко. Он заказывает Uber через мобильное приложение и во время ожидания проветривается на прохладном вечернем воздухе у входа в ресторан. Его щёки пылают, лицо словно горит; не нужно было всё-таки говорить им всё это. Они никак не могут добиться того успеха, какого достиг Тэхён, а тут он заявляет им, что всем недоволен. Очень некрасиво с его стороны, совсем не по-дружески. Нужно было промолчать, мило улыбнуться и сказать, что он всегда счастлив — это было бы проще, чем сгорать со стыда от признания, что на самом деле едва выносишь своё же существование. Дурак. Это пройдёт. У тебя всё чудесно, так почему ты так бесишься? Почему брыкаешься? Почему не дышишь свободно, полной грудью, а задыхаешься от своей жизни — такой идеальной и состоявшейся в глазах других? Чего тебе не хватает? Чего ещё, чёрт подери, тебе не хватает? Что с тобой не так? Ненормальный. Псих. Жить так — мечтают тысячи. У Тэхёна есть всё для комфортного существования: собственная квартира, классная машина, хорошая работа и деньги, верные друзья, прилежный статус в обществе и даже наклёвывающееся понятие личной жизни. А внутри всё равно нет покоя. Там не хватает чего-то поважнее всего материального, что он имеет. Он просит водителя высадить его у парка рядом с тем ЖК, в каком он два года назад приобрёл себе квартиру, — хочет ещё немного прогуляться. А на деле, просто не хочет домой; его квартира давно утратила для него свой уют, как бы Чимин с Чонгуком ни нахваливали её простор и количество света. В ней он ощущает все свои внутренние пустоты сильнее всего. В ней он остаётся сам на сам со своими страхами, секретами и негативными чувствами, какие в последние дни обуздать получается всё тяжелее. Только в ней он может признать, что слово «в порядке» давно уже не про него, и он переживает необъяснимое чувство глубочайшей депрессии. Он где-то читал, что депрессией страдают лишь люди с амбициями. Что это чувство возникает у них оттого, что на пути к их стремлениям появляются непреодолимые проблемы, и этот тупик ведёт их к подобному эмоциональному раздраю. Но так ли это? Тэхёну давалось всё легче, чем остальным, ему не нужно беспокоиться о многих из тех вещей, о каких переживают другие. Тогда почему ему так плохо? Почему он словно не может дышать? Почему не видит себя, как бы долго ни всматривался в зеркало? Ему двадцать семь, у него есть всё, так почему он не чувствует, что по-настоящему ж и в ё т? Приняв душ и завалившись в постель, он хватается за сотовый и читает сообщения от Чимина с Чонгуком. В общем чате оба заявляют, что уже вернулись домой, а в личных сообщениях каждый из них разными формами, но с одним и тем же смыслом, спрашивает, почему Тэхён ничего не говорил им раньше. Не говорил, что на самом деле его гложет, что терзает, что расстраивает душу, мучит сердце. Он не торопится с ответом — над ним нужно подумать, и лучше на трезвую голову. Вместо этого он лезет в Naver и вбивает в поисковой строчке слово «Исландия». Неземная, ледяная, красивая, она по новой бросается в глаза и накрепко пленяет его сознание. Он думал о ней ещё в том автобусе, кусал губу, любовался видами в экране. Чарующая. Дикая. Последнее, что он помнит этим вечером на пьяную голову, — заполнение электронных документов на туристическую визу. Ему нужно туда поехать. Нужно сделать хоть что-то, или он просто-напросто задохнётся в этой квартире, потому что вместе с тем автобусом сломалось и что-то в Тэхёне. Он и есть тот автобус, очень и очень давно нуждавшийся в починке.

***

По утру, он не понимает, что пугает его больше: то, что Чонгук с Чимином в совершенно трезвом состоянии наяривают ему с новой порцией сообщений о том, что он вчера сказал, или то, что на утро обнаруживает у себя на почте письмо из консульства Исландии в Сеуле с оповещением о процессе обработки отправленных на визу документов. Что Тэхён вытворил вчера? Как только позволил себе так распуститься? Под алкоголем, он взаправду думал о том, что, если ничего не изменит в этой жизни, очень скоро погаснет? Он ни разу даже билеты на самолёт не заказывал, ни разу не летал, а здесь он собрался в Исландию, за восемь с половиной тысяч километров от дома? Что за чушь? — Боже, — он обращается в пустоту своей комнаты, накрывшись с головой пушистым одеялом, как если бы это было его защитой от всего в этом мире. О чём он только думал? До чего дошёл? Неужели его дно было пробито вчера? Неужели всё в нём вопило без умолку о том, что так больше продолжаться не может? Что все эти чувства сожрут его изнутри, если он что-нибудь с ними не сделает, если снова замкнётся и засупонит себя за очередной натянутой улыбкой и мнимыми идеалами, каких он никогда для себя не строил. «Эй, Ким Тэхён! Не игнорируй меня!» — после дюжины ласковых и обеспокоенных неотвеченных сообщений тактика Чимина меняется на агрессивную и небрежную. А что Тэхён ему скажет? Что годами лгал о том, как на самом деле себя чувствовал? Что уже долгое время не знает, ради чего живёт? Не понимая, какое оправдание этому найти, он решает наконец во всём признаться и собирает ребят на кофе в обеденный перерыв буднего дня. Будет, что будет. — Почему ты не рассказал нам раньше? — Чимин до сих пор на него зол как за утренние сообщения, так и за утаивание этого страшного секрета. Он ни разу не прикоснулся к своему кофе «Irish Whisky» из автомата, пока Тэхён то и дело закидывается холодным малиновым чаем со льдом, пытаясь смочить навеянную волнением сухость в горле. — Потому что мне стыдно? — он пожимает плечами, как будто это весомый аргумент. — Стыдно говорить о том, что ты не в порядке? — переспрашивает Чонгук, чтобы убедиться, не послышалось ли ему. — Вы оба жаловались на свою работу, когда у меня всё получалось и двигалось к успеху. Я не мог просто так взять и сказать, что загибаюсь от всего, что делаю, что всё кажется неправильным. Вы всегда ставили меня себе в пример… Мне было стыдно говорить о том, что я терпеть ненавижу свою «идеальную» жизнь, я словно не живой, и стал воплощением всего, чего хотели мои родители для Сухёна. — Ты серьёзно думал, что мы покрутим у виска пальцами и скажем, что ты просто идиот и загоняешься попросту? Тэхён, конечно, так не думал, но рассказывать всё равно не решался. — Ты идиот уже просто потому, что ничего нам не сказал и держал в себе всё это так долго, — Чимин со всё ещё обиженным выражением лица откидывается на спинке стула и складывает руки на груди. — Кто вообще дал тебе право принижать свои проблемы перед нашими? Наши с Гуком — разрешимы и временны, а твои сидят у тебя глубоко в голове, понимаешь? — Ты хотя бы с собой кончать, случаем, не собрался? — Чонгук недоверчиво отпивает маленький глоток своего кофе-гляссе, не сводя с Тэхёна глаз. — Нет, — звучит в ответ застенчиво, выданное с проблеском улыбки, в которую уже больше не верится. — Наверное, нет. — Наверное? — строго и сухо чеканит Чимин, ещё больше распалившись от той неопределённости, которой сквозит в каждом Тэхёновом слове. — То есть, ты сам не уверен в том, чего тебе хочется больше: жить или помереть? — Что вы хотите от меня услышать? — Желательно: «Да, я не хочу кончать с собой, и я уже нашёл выход из всей этой херни»? — будничным тоном отзывается Чонгук. — Я задаюсь этим вопросом и сам, вам ясно? Я не знаю. Я ничего не знаю. Себя не знаю. Не знаю, чего хочу и зачем мне вообще чего-то хотеть. Не знаю, зачем жить. Я уже говорил, что меня преследует чувство, будто мне чего-то не хватает, будто я потерянный и пустой до невозможного. Я понятия не имею, чем заполнить грудину, напичкать её до отвала, так, чтобы мне больше никогда не приходилось задумываться над новым «зачем?». — И какие твои дальнейшие действия? А вот это хороший вопрос, ответа на который Тэхён страшится так, что аж всего передёргивает. Если он и есть тот сломанный автобус, то он нуждается в замене привычного образа жизни на тот, что позволит ему снова начать функционировать. — Я не знаю, если честно. Я вчера выпил лишнего, плохо осознавал, что делал… И, кажется, я подал документы на туристическую визу в Исландию… — Исландию? — с недоумением уточняет Чимин. — Почему именно Исландия? Это другой край Земли, считай. — Ехал вчера в автобусе — там рекламировали треккинговые маршруты по Исландии. Думал о них весь вечер… — Ну, возможно, путешествие действительно проветрит тебе голову, — задумчиво делится мыслями Чонгук. — Видел такое в фильмах. «Дикая» с Риз Уизерспун, например. Там её героиня совершает пешее путешествие по Pacific Crest Trail, чтобы обрести себя. Ну, или «В диких условиях», где главный герой отправляется автостопом на Аляску, чтобы познать дзен, слившись с природой, и всё такое. Правда, он в конце умирает от стычки с медведем, конечно, но фильм всё равно классный. Или «Невероятная жизнь Уолтера Митти»… Там герой, кстати, тоже отправляется в Исландию. Твоя тема, хён, — Чонгук делает паузу, встречая искреннее непонимание во взглядах обоих друзей. — Вы что, не слышали про «Дикую»? Этот фильм не без заслуженно получил два «Оскара»! — Что Гук-и пытается тебе донести, так это то, что тебе нужна смена обстановки. Если ты чувствуешь тягу к Исландии, поезжай в неё. — Мне так страшно, — Тэхён ещё никуда не едет, а сердце от невыносимого ужаса заходится уже сейчас. Другой менталитет, климат, культура, языковой барьер… Он молчит о всей процедуре в аэропорту и трудностях перелёта. Что, если он опоздает на рейс? Если самолёт попадёт в катастрофу? Если он заблудится? — Я никогда ранее не покидал Корею. — Вот и узнаешь, что такое выходить из зоны своего комфорта. Даже твоё подсознание даёт тебе пинки. Не чувствуешь? И всё же страх задохнуться в себе самом, здесь, так ни на что и не решившись, пересиливает страх помереть, упав с неба, например, или сломав себе шею, скатившись кубарем с острых горных вершин. — Просто прислушайся к себе и вытащи, наконец, то, что реально стимулирует тебя жить. А если не знаешь, где это, отправься туда, где ты это найдёшь. Если нужно, я самолично отошлю тебя да хоть в другую галактику, если это поможет тебе разгрести беспорядок в своей голове и вернуться к нам с Чонгуком с чёткими ответами. — Вы же знаете, что я люблю вас? — у Тэхёна почему-то в глазах мокро, уголки нещадно печёт от горячих солёных слёз. Он серьёзно взял и расплакался перед ними в свои двадцать семь лет? Убожество. — Знаем. — Уезжай в свою Исландию. Надеюсь, там ты найдёшь то, что тебе нужно. То, что заполнит твою пустоту. Тэхёну тоже в это хочется верить. Так хочется. Очень. И его желание сильнее страха неизвестности, верно?

***

«…и ещё бабушка приедет», — мама в телефонном звонке уже минут пять перечисляет Тэхёну список блюд, заказанных в ресторане отцом, и гостей, что должны прибыть. Она и слова не даёт Тэхёну сказать, всё щебеча и щебеча о своём. Тэхёну остаётся только дать ей выговориться, тихо вздохнув. «Это же такое событие! Моего сына повышают в должности! Ты к этому так долго стремился, мой мальчик!» — нельзя игнорировать гордость в её голосе. Тэхён тяжело сглатывает, опуская взгляд на подписанное заявление на увольнение. Не будет никакого повышения. «О, и кстати… Дочка Чонов, Соми, вернулась вчера домой из Штатов. Она закончила стажировку. Я тоже её пригласила, и она сказала, что будет рада снова с тобой встретиться». Тэхён никогда не забывал, как их с Соми мамы ещё с детства лелеяли надежду породниться. Его постоянно брали в гости с собой — а вдруг Соми ему понравится, кто знает? Она милая, из семьи с достатком, как и сам Тэхён, красивая и умная. А ещё она всегда проявляла к Тэхёну повышенный интерес, но это никогда не было особо взаимно. — Мам, — ему необходимо её прервать, пока она не успела построить ещё больше несбыточных планов на его жизнь. — Я заеду сегодня вечером на ужин. Мне нужно кое-что вам с папой сказать. «Ты встретил хорошенькую девушку?» — тут же предполагает она взволнованных голосом. — М-м-м… Нет, я не об этом хочу поговорить. «Ладно, милый. Приходи, я приготовлю на ужин что-то вкусненькое, то, что ты любишь». Возможно, Тэхён не заслуживает «вкусненького». Возможно, он заявится в родительский дом, чтобы навсегда разбить им сердце и упасть в их глазах без возможности подняться. Он отключает звонок, опускает сотовый в карман и, прохрустев пальцами, направляется в кабинет своего босса — занести заявление об увольнении. Тот минут пять не может поверить в то, что Тэхён намеревается сделать. Он был на хорошем счету у всех, его ожидало повышение, он получал хорошую зарплату и, казалось, был счастлив делать то, что делал здесь. Но увольняться?.. — Могу я узнать, почему, Тэхён-ши? — Это… Немного личное. — Ты можешь взять выходной день или даже отпуск. Всё решаемо. Ты можешь поговорить со мной, если тебя что-то не устраивает. Ты только скажи. Зачем сразу увольняться-то? Я собирался повысить тебя… Выходного дня или отпуска Тэхёну вряд ли хватит, чтобы хоть немного в себе разобраться. — Мне, правда, нужно это, сомбэ-ним. — Ты рассматриваешь работу у наших конкурентов? Тебя пытались завербовать? — Я ничего не рассматриваю, не переживайте. Может, разве что, то, хочу ли я продолжать жить. — Так внезапно… — Знаю, простите, что не предупредил заранее. Я честно отработаю все дни до своего увольнения. Шеф смотрит на него с совершенным непониманием того, почему Тэхён решил поломать себе успешную карьеру и уйти из компании, но Тэхён и не ждёт, что его поймут. Он даже не ждёт, что родителям будет под силу принять его выбор, поэтому заранее настраивает себя на худший исход. — Ты точно уверен, что хочешь этого? Меня выворачивает от этой жизни. Я так больше не могу. — Да, — и это взаправду первое уверенное «да» за очень и очень долгие годы.

***

Прежде, чем постучать в дверь родительского дома, он призывает все остатки своих почти выгоревших сил, чтобы настроиться. Он купил для матери цветы, хотя, вряд ли они хоть как-то помогут исцелить её разбитое сердце, когда он сообщит им с отцом о своём решении. Не о своих мыслях о смерти, конечно, он собирался им рассказать, но о том, что больше вот так жить — жизнью и принятыми выборами старшего умершего брата — он не может. Ему нужно найти себя. Свой путь. Свои цели. Ему необходимо найти собственные причины держаться, заземляться каждым утром без этих убеждений, что завтра ему станет лучше. Новое «завтра» наступает раз за разом, но лучше так и не становится. Он продолжает медленно загибаться и увядать в самом себе. Ему не нужно слышать всего этого самолично, это понятно по их к нему отношению — они видят в нём продолжение Сухёна, словно их мальчик никуда не уходил от них, не покидал их, а разделил одно тело со своим младшим братом, продолжая жить. Звучит, откровенно говоря, бредово, но Тэхён не может объяснить всё это как-то по-другому. Это осязаемо во всём, хотя никогда и не требует вербальных подтверждений. Мамины руки, как всегда, тёплые, мягкие, нежные. Тэхён будет по ним скучать. Сильно. Он же знает, что его родители — люди старой закалки. Им будет не понять, через что он проходит, какую борьбу ведёт и пока что, нужно признать, постоянно в ней проигрывает. — Ты так похудел… — мама оценивает его состояние после минуты крепких объятий и тут же налетает с кучей вопросов, ни на один из которых Тэхён не успевает ответить: — Ты хорошо кушаешь? Хорошо спишь? Когда в последний раз ты толком отдыхал? Когда в последний раз ты был счастлив? — Идём, милый, мама тебя накормит. Тэхён моет руки в умывальнике ванной комнаты. Долго и внимательно разглядывает себя в зеркале, после того как несколько раз плеснул ледяной водой себе в лицо — помогает собраться и привести себя в порядок. Путь на кухню лежит через гостиную, где на одном из самых видных мест, на полочке, стоит застеклённая пластиковой незамысловатой рамочкой фотография Сухёна. На фото ему столько же, сколько Тэхёну сейчас — двадцать семь; она была сделана ровно за пару месяцев до того, как он покинул этот мир. Тэхён был поздним ребёнком, и в детстве не так уж сильно был похож на своего старшего брата — даже поведением, — но сейчас они практически как две капли воды. Выгляд (ят/ели) одинаково, жи (вут/ли) одинаково, ве (дут/ли) себя одинаково. За тем лишь исключением, что Сухён любил то, что делал, а Тэхёна аж коробит от самого себя. Что-то с чувством колет ему где-то в груди, очень и очень глубоко. Последнее, чего ему хочется, это ранить чувства своих родителей, которые находят в нём отдушину, дарующую мнимые ощущения, что они все — до сих пор полноценная семья, цепляющаяся друг за друга. Они заставили Тэхёна поверить, что всё нужно делать именно так, только такими дорогами, выбирать только то, что уже было выбрано для него. Он был должен им — так диктовала ему совесть. Должен был Сухёну, как дань памяти. А что именно должен — не понять. Тэхён молчит, без аппетита копошится в тарелке на самом деле аппетитной домашней еды, по которой тоже будет тосковать. Родители заполошно всё говорят и говорят о том ресторане, где они всей семьёй собрались отмечать Тэхёново повышение. Такие гордые и радостные, всё строящие и строящие на Тэхёна свои планы, в которые уже вошло времяпрепровождение с дочкой их друзей — Соми. Наверное, они уже даже выбрали имена их будущим детям, своим внукам. Или сейчас, или никогда. Если не сейчас, он никогда не наберётся мужества сказать им, что он не в порядке. Очень и очень давно не в порядке. — Повышения не будет, — вбрасывает он робко, до сих пор неуверенно. И отец, и мать тут же замолкают, ничего не понимая. Как это, не будет? К этому же всё шло. Тэхён так много трудился над этим, так хорошо работал. Как так? — В отделе нашёлся кто-то получше тебя? Я не понимаю… — потеряв самообладание, сбивчиво спрашивает отец. — Кто-то метит на твоё место? — Нет, — Тэхён старается честно смотреть ему в глаза, не отводить взгляд. — Я… Я написал заявление на увольнение. Свет в кухне словно становится на несколько оттенков темнее, гуще. Тишина кажется непреодолимой и тяжеловесной. Тэхёну дышится в одночасье грузно — словно со вдохом насыщаешься стружкой гравия под их непонимающими взорами, — и наконец-то впервые легко-легко, потому что он честен, он открыт, и он признаёт проблемы не только перед ними, но и перед самим собой, больше ничего не утаивая, обнажив все раны, что удачно скрывал годами, маскируя нагноения под отточенными до высшего мастерства улыбками. — Я не понимаю… — растерянно шепчет мама. — Это шутка? Ты решил разыграть нас с твоим отцом? — Нет. Я не шучу. Я действительно написал сегодня заявление. — Почему? — Я не уверен, что вы меня поймёте, но мне было это нужно… Перемены в жизни, — начинает он, подходя к ответу немного издалека, в то же время бросаясь сразу к сути. — Я… Я очень долгое время чувствую, что моя жизнь не принадлежит мне, что я не понимаю, что я вообще делаю и зачем, для чего. — Как это — для чего? Ты зарабатываешь себе на жизнь! Ты купил себе квартиру! Ты шёл по карьерной лестнице вверх! Занимал свою нишу в обществе! — отец, немного придя в себя, повышает тон голоса. — А сейчас ты решил разом перечеркнуть все свои заслуги и труды? Совсем крышей поехал?! Тэхён и не ожидал другого. Не ожидал понимания от них, но даже это не помогло ему заранее защитить себя от той боли, которая гнездится где-то глубоко внутри его сущности от одного разочарованного взгляда отца, каким он полосует Тэхёна заживо. — Это не мои планы, не мои идеалы, а ваши, — он старается не срываться и оставаться рассудительным, спокойным. — Его. Мама, только приоткрывшая губы, чтобы что-то сказать в поддержку своего мужа, тут же смыкает их обратно. «Его». Все понимают, о ком идёт речь, не нужно даже звать его по имени. — Ты… — Скажи, что ты шутишь, Тэхён. — Я не могу… Простите. Я все эти годы жил так, как от меня этого хотели. Как от меня ожидали. Но я не чувствую себя собой. Я не знаю, кто я. — Твоё состояние пройдёт уже завтра! Завтра, Тэхён! Ты разок ощутил себя в апатии — и сразу ломаешь себе всю жизнь?! Тэхёну хочется рассмеяться, а затем горько-горько навзрыд расплакаться. — Я говорил себе ровно то же самое каждое утро, — он ведёт плечом, отвечая с предыханием. — Многие годы. И у меня не апатия, а депрессия. Это разные вещи. — Да какая разница, вообще?! Ты сам придумал себе какие-то внутренние проблемы! У тебя всё было хорошо, ты был счастлив! Господи, найди себе хобби! Заведи отношения! Собаку! Детей! И будет тебе новое счастье! Ты на ровном месте взял и испортил себе жизнь! — Испортил жизнь? — он коротко, но невыносимо грустно смеётся. А шрам в груди берётся непроходимым рубцом. Он знал. Знал, что так будет. — Хернёй какой-то страдаешь, ей-Богу! Твой брат, будь он здесь, вправил бы тебе мозги! И ты мигом позабыл бы о какой-то там депрессии! — Будь Сухён здесь, у меня не было бы необходимости жить его жизнью, идти по его стопам, лишь потому, что вы хотели этого, никак не могли его отпустить. Вы говорите, что смирились, что спокойно спите, и он больше не приходит в ваши сны. Но вы едва контролируете себя, чтобы не назвать меня его именем. Я — не он. Я — личность. — Ты — Тэхён, — как будто в опровержение, отзывается мама, у которой давление подскочило от всех этих разговоров и покраснели щёки. — Чего тебе не хватает? — Себя. Мне не хватает самого себя. Я ничем не могу заполнить пустоту внутри, потому что не знаю, чего хочу в этой жизни. Я столько времени игнорировал себя, что разрушался и разрушался, и разрушался. Это куда более глубже, чем минутное упадническое настроение. — И что ты планируешь делать? — Искать себя. Собирать свою душу из осколков обратно. Исцелять сердце. — У тебя не было серьёзных отношений. Откуда твоему сердцу быть разбитым? — всё ещё противясь одной лишь мысли, что Тэхён всё испортил, огрызается отец. — Ты о нас с матерю подумал? Что подумают другие люди? Что будут о тебе говорить? Как нам смотреть в глаза им теперь? — Не смотрите. Это не ваша головная боль. И для того, чтобы мне быть сломанным, не нужна была девушка и безответные чувства. Моё сердце разбито вами. Сухёном. Всем, что меня сейчас окружает. Самим собой. Я на грани. Меня постоянно что-то гложет, что-то гнетёт. Я угасаю. И я окончательно загнусь, если что-то не изменю в жизни. — Мы все ходили к психологу, когда Сухёна не стало. Откуда в тебе вся эта боль? — качает головой мама. — Мы думали, ты тоже всего этого хотел. Ты не противился наставлениям, казалось, тебе нравилось всё, что ты делал. — Как ты себе представляешь, чтобы мы не смотрели? Если нас спросят о тебе, как нам отвечать?! Что наш единственный сын в депрессии, и он запутался в себе? Тебе двадцать семь! От тебя в таком возрасте уже ждут определённости! Тебе пора задуматься о том, чтобы создать и свою собственную семью! — Я делал это, потому что вы с отцом только так вспоминали, что значит улыбаться. Но я сам — забыл, — отвечает он на вопрос матери, а затем поворачивается к отцу: — Если не знаете, что говорить людям, не говорите ничего. Исключите меня из своей семьи, пока я не вернусь к вам самим собой, пока не найду настоящего Тэхёна. — Думаешь, после такого, ты так спокойно сможешь вернуться в эту семью? Ты предал всё, что в ней лелеяли! Ты предал Сухёна! Он смотрит на тебя с небес с укоризной! — Дорогой, не надо так… Для Тэхёна становится понятным, что этот разговор идёт в никуда. Позиция отца ему понятна, несмотря на то, что мама до сих пор продолжает смотреть на него мягко, с любовью. Если они продолжат в таком духе, это кого-то доконает этим вечером: либо мать, что держится за сердце, слизывая слёзы с уголков дрожащих губ, либо побагровевшего от ярости отца, который добела сжимает пальцы в крепких кулаках, как-то держась от окончательного бешенства, то ли Тэхёна, чьё желание сдохнуть сейчас достигло критической отметки. — Думаю, мне пора, — он поднимается из-за стола на нетвёрдых ногах и, пошатываясь, направляется к коридору. — Мы не закончили! — останавливает его отец, метая слова-ножи прямиком в спину. Те застревают глубоко — просто так не вытащить. — Нет. Мы закончили, — Тэхён ставит точку холодным тоном и мрачно зыркает в сторону мужчины. После этого разговора ему становится легко. Так, как будто его крылья наконец расправились, но пока ещё не взмыли ввысь. После этого разговора ему становится так тяжело, как никогда прежде. Словно всю ту пустоту нашпиговали свинцом, который тянет его камнем к земле. И как ему теперь взлететь?

***

Чтобы не думать о родителях и том вечере, который заново разбил ему сердце, он начинает тщательную подготовку к поездке, стараясь изучить всё, что только можно и нельзя узнать с помощью интернета: способы заказать авиабилеты, работу АТМ систем в Исландии, перечень необходимой экипировки для похода в горы и тому подобное. Все выходные дни он выносит мозги продавцу туристических товаров, сравнивая всё предложенное с тем бесконечным списком вещей, который он накидал для себя по ходу просмотра множества роликов на YouTube. Он обзаводится громадным походным туристическим рюкзаком большого объёма Deuter Aircontact 110+10 с хорошей системой поддержки для равномерного распределения веса, питьевой системой в три литра, ветрозащитной и водонепроницаемой курткой на флисе и такими же к ней штанами, четырьмя парами носков из мериносовой шерсти и двумя парами горных ботинок с анти-скользящим протектором — на случай, если что-то с первой из них произойдёт, так хоть будет вторая на смену. Комплектом идут шарф, шапка и перчатки. С термобельём для него подсуетились Чонгук и Чимин — это их ему подарок в обмен на обещание привезти им по кусочку застывшей лавы из подножия самого Эйяфьядлайёкьдля (магнитики на холодильник на крайняк). Выходные после следующей рабочей недели он снова выносит продавцу мозг — к счастью, другому и в другой лавке, но суть остаётся той же. На этот раз он становится счастливым обладателем одноместной палатки, спальника, коврика для изоляции от холода и кучи пакетиков сухой еды, которую, говорят, легко можно приготовить в походных условиях на костре. В лавке, специализирующейся на фонариках, он выбирает лучший из всех, что имеется — переносной на солнечной батарее. — Мне нравится твой задор, — Чимин, заглянувший в гости, кидает оценивающий взгляд на обновки друга. — На самом деле, он хочет сказать, что ты выглядишь чуть менее похожим на желающего помереть, пока занимаешься всем этим, — Чонгук тут же срывает вуаль с Чиминовых слов, несмотря на то, что они и без этого были каждому понятны. — Чонгук! — строго и сухо огрызается Чимин, уперев в него укоризненный взгляд. — Что? — он переспрашивает с невинно-невозмутимым выражением на лице. — Я всего лишь говорю, что рад видеть хёна с блеском жизни в глазах. — Всё нормально, — Тэхён даже подкрепляет это маленькой улыбкой и качает головой. — Не ссорьтесь. Мысли о путешествии действительно помогают мне… Ну, знаете… В общем, я пытаюсь настроиться. С переменным успехом часа за три с непривычки я даже установил палатку в гостиной. — А мы как раз с пивом к тебе. Заценить твою палатку, — немножко смягчившимся голосом сообщает Чимин. — Она одноместная… — Тэхён неловко чешет затылок, оборачиваясь к сооружённой конструкции, заставившей его знатно попотеть и не раз помянуть Господа всуе. — Отлично, — оптимистично хлопает в ладони Чонгук. — Значит, мы все поместимся. — Нет, типа, она реально на одного человека… — Когда это нас смущало маленькое пространство? — Да, вот и затестим. Если удачно проведём в ней ночь, это станет нашим знаком её одобрения. — Сумасшедшие. Тэхён смеётся. Игнорирует пустоту и смеётся, чувствуя тепло, что излучают его лучшие друзья. Как бы ему хотелось, чтобы этого хватало, дабы заполнить его чем-то стоящим жизни… Как бы ему этого хотелось…

***

Наличие одобренной визы и электронных билетов повергает его в тихий ужас. В один момент хочется всё отменить и никуда не поехать, потому что это… Сумасшествие! С трудом верится, что всё это происходит с ним, и что он довёл себя до той точки, когда либо вот так, либо никак вообще. Весь переколоченный изнутри сборами вещей, документами, наличие которых он перепроверил раз пятьдесят, он позволяет себе немного покоя: в последний вечер перед отъездом он решает прогуляться неторопливым шагом по мосту Мапо над рекой Хан. По статистике, Корея занимает едва ли не первое место в списке стран с наивысшим количеством совершённых за год суицидов. Во многом далеко не последним способом оборвать свою жизнь считают прыжок с моста. Мост Мапо прозвали «Мостом жизни», несмотря на то, что за глаза его до сих пор печально кличут мостом самоубийц. Его перила усеяны множеством поднимающих дух посланий, составленных профессиональными психологами. Тэхён всегда находил здесь для себя дозу ментального исцеления, маленький покой для своей разрушенной души. Его взгляд скользит от одних нацарапанных, светящихся в темноте слов к другим. Мост как будто разговаривает с ним, ненавязчиво интересуется, правда ли Тэхён в порядке, а если нет — даёт понять, что всегда есть выход, всегда есть путь, где станет лучше… И Тэхёну хочется чем-то ему ответить… Хочется поделиться всей своей тоской, отдать все пустоты и забрать то, что поможет ему снова почувствовать себя ж и в ы м. «Лучшее, конечно, впереди!» «Я тебя люблю». «Ты уже поел?» «Взгляни на голубое небо!» «Я понимаю, нелегко тебе пришлось…» «Давай встретимся снова!» «Навести тех, по кому ты скучаешь». Тэхён долгое время не произносил этого вслух, но именно сейчас он ощущает надобность наконец вырвать из себя всю эту горечь: — Я скучаю по тебе, хён. Как бы я ни пытался все эти годы жить так, словно всё нормально, мне очень сильно тебя не хватает. За смертью Сухёна не стоит какая-то драматичная история с душевными метаниями. Он был самым жизнеутверждающим человеком, которого только Тэхён знал, и его кончина лишь ещё раз доказывает, насколько жизнь жестока и несправедлива. Хорошие люди всегда уходят раньше, и для маленького Тэхёна это стало настоящей трагедией. — Я так сильно по тебе тоскую, что мне никогда не хватит слов, дабы описать это. Почему ты не здесь? Почему не рядом? Мне нужен мой старший брат. Я всё твержу о том, что давно двинулся дальше, что отпустил тебя, но, знаешь, я до сих чувствую себя тем маленьким мальчиком, которого ты кружил на руках, которому покупал мороженое, забирая со школы. Я скучаю. Дико. Непередаваемо. Мне хочется кричать оттого, как сильно я скучаю, хён. Тэхён не намеревался плакать, но, тем не менее, нос уже весь наглухо забит, а слёзы раздражают щёки, обдуваемые ветром. — Но мне нужно отпустить тебя, хён. По-настоящему. Успокоить разум и найти себя, — он почему-то смеётся, улыбаясь куда-то в пространство, где далеко-далеко ночной город уже зажигает свои огни. — Я еду в Исландию, ты можешь в это поверить?! Потому что я — нет. Я так боюсь, хён, ты бы знал. Но в то же время, я так этого хочу… Я вернусь кем-то, кем бы ты смог гордиться. Ветер оставляет незримые поцелуи на его мокрых щеках. Он утирает глаза тыльной стороной ладони и снова улыбается, глупо надеясь на это «всё самое лучшее впереди».

***

Новый день начинается буйно и нервно. Он начинается рано — в три часа утра. С чашки крепкого кофе и вызова такси до Инчхона, когда язык ещё со сна вяжет. Чонгук с Чимином, ночевавшие у него, чтобы проводить до самолёта, выглядят не более «бодрыми», они действуют с той же заторможенностью в каждом движении, но приходят в себя, стоит им подцепить тот же напряжённый настрой, который руководит Тэхёном. — Я в шаге от того, чтобы отказаться от подачи машины и просто, нахрен, взять и никуда не поехать, — честно признаётся им он. Потому что страшно. Потому что неизведанное. Потому что неизученное им достаточно. Собственная ракушка, пускай и гнетёт, но его «зона комфорта», всё-таки. Эти стены, как сводят с ума, так и служат какой-то ментальной защитой, из-под которой он никогда в жизни не вылезал. Он словно отрывается от чего-то фундаментального, теряет базис, и после того, как оторвётся, ничего уже не будет для него так, как это было прежде. А будет ли там, впереди, за что ухватиться? За что зацепиться и на что равняться, чем быть защищённым? Тэхён в шаге от того, чтобы отступить. Он в шаге от того, чтобы ещё чуть-чуть — и назад уже не было дороги. — Так, а ну, не смей, — Чимин хватается за его лицо обеими ладонями и зазывающе смотрит в лицо, провоцируя на зрительный контакт. — Слышишь? Не смей. Не позволяй страху жить за тебя. Бояться — это нормально. И это можно контролировать. Если отступишь сейчас — никогда уже не решишься снова. Что-то в тебе этого хотело, хотело перемен, хотело этого путешествия. Мне тоже страшно. Чонгуку тоже страшно. Мы все чего-то боимся, Тэхён. Боимся за тебя. Но ты — ты сильнее своего страха перед неизвестностью, слышишь? Ты сильнее всего, что я знаю. И ты сейчас сядешь в такси и поедешь в чёртов аэропорт. А там ты сядешь на самолёт и изменишь свою жизнь. Встретишь новых людей. Поговоришь, наконец, с самим собой, услышишь себя. Если ты не сделаешь это сейчас — ты больше никогда не решишься ещё раз на это, а мы с Чонгуком потеряем тебя. Я не хочу этого. Мне нужен мой Тэхён. Наш. Ты меня понял? Поэтому ничего не бойся. Ты никогда не будешь один. Мы с тобой. Мы с тобой всегда вот тут, — и тычется ему в грудь указательным пальцем. — Ты слышишь, что я говорю? У тебя всегда, в с е г д а будем мы с Чонгуком. И ты, пожалуйста, будь у нас тоже. Чонгук ничего не говорит после столь мощного монолога Чимина, но то, как он опускает на плечо Тэ свою руку, кажется куда красноречивей любых вербальных речей. У Тэхёна снова в глазах мокро. За последние пару недель он плакал так много, как не плакал за десять минувших лет. Он ещё пока не прощается с ними, но не уверен, что на виду у других людей будет способен так же тепло и пламенно обнять их, когда дело взаправду дойдёт до этого «прощай». В аэропорт они добираются в тишине, стараясь не оказывать друг на друга лишнее эмоциональное давление. И так понятно: Тэхёну предстоит неблизкий и нелёгкий путь. Во всех смыслах. И последнее, что они могут для него сделать, — не грузить. Сеул прощается с ним в своей манере — утренним непрекращающимся ливнем и самой толикой прохлады, которая уже через пару часов сменится на почти невыносимую духоту. Он прощается с ним светом уличных фонарей и галдежом вечно занятых и находящихся в движении людей, которые спешат на свой рейс. Тэхён, должно быть, взаправду рехнулся — первый раз путешествовать — и сразу на самый край Земли, в Исландию. Он чувствует себя беспомощным, ничего не умеющим щенком, растерянно ища тот самый указатель check-in, чтобы ввести данные и напечатать свой забронированный билет. Сколько бы видео о поведении и инструктаже пошаговых действий в аэропорту он ни смотрел, сейчас кажется, будто все знания напрочь повылетали из его головы. Ему двадцать семь, и он никогда прежде не летал на самолёте. Чонгук по левую руку подбадривает его: говорит, что это только впервые всё кажется таким непривычным, а там Тэхён ещё войдёт во вкус. — Привези к нам сюда какую-нибудь Скандинавскую принцессу, — Чимин сдерживается от того, чтобы поцеловать Тэхёна в лоб. И без того ясно, что он чувствует по отношению к лучшему другу. — Или принца, — невзначай вносит коррективы Чонгук. Чимин метает в него недоумённый взгляд, без слов. — Что? — удивлённым тоном Чонгук требует разъяснения его взору. — Тэ едет в Европу. Там это нормально. А ТэТэ у нас красивый и добрый. И свободный. И у него в свой третий десяток лет есть своя чёртова квартира. И он имеет право привезти туда хоть Скандинавскую принцессу, хоть Скандинавского принца. Тэхён хрупко смеётся себе в кулак; юмор Чонгука помогает не думать о том, какой долгой и выматывающей будет эта дорога. — Ты хоть раз видел Тэхёна засматривающимся на мужчин? — не соглашается с ним Чимин. — А ему и не нужно засматриваться на всех. Достаточно, если попадётся один. Европа меняет людей: другое мировоззрение, культура, отношение. Отношения, — акцентирует он, выделив особой интонацией последнее слово. — Так что, если Тэхён встретит Скандинавского принца, что вскружит ему голову, да будет так. Уже начинаю учить исландский. — Так говоришь, словно я тут какой-то гомофоб, ей-Богу, — фыркает Чимин в ответ. — К твоему сведению, исландский язык — один из самых трудных языков в мире в плане произношения. Ты с английским едва справляешься, всё хнычешь, что не получается, а тут за исландский решился взяться? Для справки, Тэхён даже приобрёл себе карманный переводчик с английского (который он неплохо знает) на исландский. Хотелось бы верить, что этот язык был похож на английский… Но он куда сложнее. — Ребят, я не собираюсь влюбляться. Мне бы с собой разобраться для начала, а потом уже думать, что делать с личной жизнью. — А для того, чтобы влюбиться, не обязательно нужно собираться. Это просто происходит и всё. Тебе может хватить простого взгляда, одной улыбки или самого первого «привет», чтобы ты пропал с концами. Хотим мы того либо нет, наши сердца сами загораются другими людьми. Будь открытым, Тэ. Может, любовь — именно то, что тебе и нужно, чтобы заполнить в себе пустоту. — Всё, беги, — Чимин ещё раз крепко прижимает его к себе на прощение. — Не удумай там чего нехорошего, ладно? Нас с Гуком не будет там физически, чтобы отговорить или остановить тебя. Береги себя, Тэхён. И вернись к нам… Собой. Настоящим собой. Тэхён на это надеется. Найти себя, понять, ради чего живёшь — это и было основной целью этого сумасшедшего путешествия.

***

Это самые долгие и напряжённые сутки в его жизни и длятся они почти тридцать чёртовых часов. Его путь из Кореи до Исландии состоит из двух пересадок: Инчхон-Хамад-Хитроу-Кеблавик, двух стыковок и самостоятельного трансфера в другой аэропорт — из Хитроу в Лутон, откуда — н а к о н е ц — т о — он добирается до Кеблавика. Теперь можно сказать, что он ещё бывал в Катаре и Британии, но то, что всего лишь «проездом», другим знать вовсе не обязательно. Во время стыковки в аэропорту Дохи он переодевается в более тёплые вещи, какие запихнул в рюкзак ручной клади. В каждом из аэропортов во время ожидания посадки на рейс он покупает себе по кружечке американо со сливками без сахара, потому что только кофе и помогает ему не сомкнуть от усталости глаза, и позволяет себе прогуляться по стеллажам Duty free, то нагребая палочки-пробники дорогих духов, то рассматривая элитное спиртное и импортные шоколадки с пачками всевозможных снеков. Вопреки где-то ноющему и колотящему изнутри детскому «хочу», он решает приберечь деньги — за тот же маленький кусочек пиццы просят сразу пять долларов, а ему и так недёшево обошлись экипировка, снаряжение, провизия, билеты и жильё. К тому же, в стоимость билетов входило и питание на борту самолёта. Он сделал это. Он в Исландии. Немыслимо. После всех отмерших нервных клеток и переживаний во время путешествия, он наконец вдыхает этот холодный воздух, разительно отличимый от сеульского. Здесь дышится совсем по-другому. Здесь совершенно иные вибрации, которые сразу же подхватывают на свои волны и Тэхёна. Здесь всё медленнее в разы, и даже заполошное сердце бьётся гораздо спокойней. Рейкьявик одаривает его приветственным поцелуем с моросящим мелким дождём, пасмурным небом и паром изо рта. С непривычки хочется укутаться во что-то потеплее ветровки — одеяло, например, — и выпить большущую кружку горячего цитрусового чая. Он забронировал для себя комнату в милом отеле House of the Snowbird в самом сердце Рейкьявика — туда он и направляется, как только со своим багажом ловит на выходе из аэропорта Кеблавик такси. Ему помогают загрузить туристический рюкзак в багажник и гостеприимно заговаривают: — Where to, sir? — уточняет у него таксист на беглом английском, явно ощутив, что Тэхён не из этих мест, судя по потерянно-затравленному и зашуганному выражению лица, да и общим чертам его внешности в целом. Всё в Тэхёне кричит, что он не отсюда. Всё в нём вопит, что он больше не знает, где его место. — To this place, please, — просит он водителя на том же английском и показывает ему адрес на экране смартфона, где разом с названием улицы и номером нужного дома показывается изображение самого здания. Дорога занимает ещё какое-то время, и таксист решает этим воспользоваться, увлекая Тэхёна в ненавязчивый диалог: — So, where are you from? What brought you here? Тэхён немного теряется, стараясь правильно подбирать слова. Английский он знает взаправду неплохо, но, когда приходится пускать его в ход, всегда появляется какая-то паника, что ли, неуверенность в собственных знаниях и силах. — Oh, I'm… I'm Korean. And… I wish I knew what I'm doing here as well… — несмело лопочет он, усмехнувшись уголками губ, на что таксист хрипло, но как-то по-доброму смеётся с его ответа. — Is it your first time visiting Iceland? Is it about tourism? — It's my first time travelling ever, — прочистив горло, отвечает ему Тэхён. — Tourism?.. Yeah, kind of, I guess… I'm here to figure that out. Тэхён пытается проникнуться красочными видами за окном: Рейкьявик раскинулся на побережье океана, окутанный туманами и покрытый зеленью горных хребтов. Этот город прекрасно сочетает в себе современность и природную красоту, создавая живописный пейзаж, который оставляет у Тэхёна незабываемые впечатления. Бескрайние волны обнимают берег, пенятся о бушующий ветер. Тэхён глядит туда, вдаль, где вода и небо полностью стирают все свои грани и перетекают одно в другое. Городские улицы машут ему каскадом красочных зданий, обрамлённых горами и холмами. Тэхён ожидал одного лишь снега да ледников, выжженной неплодородной земли. А тут всё такое зелёное, всё цветёт и в воздухе вперемешку с дождём так вкусно пахнет цветами… В одном из карманов его небольшого рюкзака покоятся около десятка зазывающих туристических буклетов, путеводителей и чек-листов с множеством рекомендованных к посещению мест. Обратить своё внимание предлагают на тихое озеро Тьорвальдсватн, на ледник Ватнайёкюдль, по которому можно пройтись со снаряжением; посетить геотермальный SPA «Голубая лагуна», побывать у природных термальных источников в долине Ландманналаугар, предлагается экскурсия в так называемый «Посёлок викингов» и пляж Вестрахорн. На буклете размещены изображения «Пальцев тролля», лавовых полей, национального парка Тингветлир на стыке Североамериканской и Евразийской литосферных плит и водопадов Сельяландфосс и Гюдльфосс. — Okay, whatever brought you here I really hope you'll like it here, in Iceland. It's a lovely country with lovely views and lovely people. — I hope I'll like it here, too. Thanks. По прибытию в отель, Тэхён расплачивается с таксистом за поездку исландскими кронами, которые получил в обмен на доллары ещё в валютном пункте в аэропорту. — Takk! — он с ужасным произношением благодарит мужчину на его родном языке — одна из немногих фраз, которые он так старательно учил в полёте. — Gjörðu svo vel! — получает он в ответ. И пусть его познания в исландском ещё не достигли таких высот, что-то по самому лишь контексту подсказывает ему, что это может быть что-то, например, «не стоит благодарности». Ноuse of the Snowbird сложно даже назвать отелем. Красное двухэтажное здание складывается из нескольких апартаментов, которые можно снять на пару суток через обычный сервис Booking. Тэхён здесь всего на два дня: въехать, отдохнуть денёк и выехать, отправившись в пеший поход — именно таков план. Его уставший мозг едва регистрирует в сознании наличие ключей, что выдаёт ему приветливая хозяйка здания, Эльза, внизу в холле. Он не успевает здраво оценить всё удобство и комфорт его небольшой уютной исландской квартирки, тяжко сгружая свой рюкзак в угол и со стоном плетясь в ванную — умыться и вымыть руки с дороги. Прежде, чем завалиться в кровать и забыться мертвецки-крепким сном, он призывает последние остатки своих сил, чтобы написать сообщение ребятам, дать им знать о себе.

Я уже здесь, ребят.

Я в Исландии.

Я сделал это.

***

Тэхён просыпается ближе к обеду следующего дня, преследуемый голодом. В последний раз он ел лишь в самолёте, когда из Дохи летел в Лондон, а тех крекеров, которые он взял ручной кладью ещё в Сеуле, совсем не хватит, чтобы досыта наполнить желудок. Его апартаменты не подразумевают наличие all inclusive и шведского стола, хотя тут имеется настоящая кухня со всеми необходимыми удобствами и техникой, где Тэхён сумел бы что-нибудь себе сварганить, будь у него из чего. Поэтому, после бодрящего душа, он выходит из своей квартиры и отправляется на разведку окрестностей: далеко ходить не приходится, ведь совсем рядом с его временным местом жительства имеется несколько ресторанов типа Tapas Barrin, пивных пабов и милых кофеен. Он очень сомневается в том, что сможет где-то поблизости отыскать корейскую кухню, а сходу опробовать что-то локальное или национальное-исландское он морально не готов, поэтому сдаётся быстрее, чем хочется, и останавливает свой выбор на бургерной забегаловке, где берёт себе картошку фри, чизбургер и зелёный чай в маленький термос. Тэхён сразу завтракает, обедает и даже, наверное, ужинает, прогуливаясь по улице неподалёку от снятой квартиры. Он не уходит слишком далеко, не заходит в раскинувшиеся рядышком музеи и галереи — оставляет это на потом, на те несколько дней, что собирается провести здесь после возвращения из своего треккингового похода. Сейчас же, он смотрит на водную гладь гавани и натягивает капюшон посильнее — тут ветрено и дождь снова начался. Такой же мелкий, как и прошлым вечером. Свыкнуться с тем, что он не в Сеуле и очень, очень далеко от Кореи, всё ещё сложно, но разум постепенно начинает к этому привыкать. Он возвращается в номер с новой порцией горячего чая. И медленно опустошает свой термос, пока созванивается по видео-звонку с Чонгуком и Чимином. Разница во времени между Рейкьявиком и Сеулом составляет девять часов: они уже в новом «завтра», а Тэхён ещё в сегодняшнем «сейчас». Этим вечером он более предрасположен к тому, чтобы поделиться с ними своими впечатлениями и скинуть несколько новых снимков. Земля из иллюминатора кажется такой крошечной. В самолёте была достаточно вкусная еда. Он чуть не опоздал на рейс из Лондона в Рейкьявик, когда из одного аэропорта выбирался в другой. В Исландии летом никогда не бывает жарко, здесь всегда примерно около двенадцати градусов и очень часто вот такой мелкий моросящий дождь. Хозяйка квартиры, Эльза, очень мила и гостеприимна. А завтра… Завтра он отравляется туда, зачем сюда приехал. Туда, где он останется один на один с самим собой и живописными красотами нереальной Исландии. И ему так хочется, чтобы он не ошибся в том, зачем сюда приехал…

***

На Тэхёновых плечах рюкзак весом с половину его собственной массы, и он, откровенно говоря, не имеет понятия, как пройдёт с ним вот так шестьдесят долбаных километров всего треккингового маршрута, потому что ныть о тяжести хочется уже сейчас, а ведь он просто покинул House of the Snowbird, а затем и сам Рейкьявик в целом, сев на автобус, что довезёт его до отправной точки его путешествия. Кажется, по возвращении обратно ему понадобятся услуги высококвалифицированного массажиста, который заново построит ему спину. Может, и ноги. Для человека, ни раз не ходившего раньше в походы и не испытавшего себя ими на прочность, у него явно стальной стержень — уверовать, что всё получится, и на этом только и держаться. За это и цепляться, как за всё, что осталось в его жизни. Тэхён, в принципе, и не ждал, что будет легко. Он не хотел, чтобы было легко. И чисто из этих принципов он тщательно выбирал для себя маршрут, часами напролёт изучая те, что предлагаются ему рекламами и роликами различных блоггеров. Сначала он с особой щепетильностью присматривался к Исландскому долгому пути, так же известному, как Laugavegur, что являлся одним из самых популярных треков в Исландии. Протяжностью в пятьдесят пять километров, его можно было бы пройти весь за четыре-пять дней, насладившись видами на вулканы, ледники, горы, поля обсидиана и горячие источники. Но в итоге его смутило слово «популярный». Ведь там, где популярно — много людей, а где много людей — тишины, покоя и уединения ждать не стоит. А Тэхён здесь как раз для этого — для тишины. Чтобы только он сам и никого другого рядом. Поэтому Тэхён выбрал Хайк Ланганес — путешествие по полуострову Ланганес, самой восточной точке Исландии. Эти местности далеки от суеты шумных городов, от городской инфраструктуры и цивилизации, что делает этот маршрут самым подходящим для Тэхёна. Там будет тихо. Там он будет один. Ему обещают не менее запоминающиеся виды по всей длине трека, включающие в себя величественные утёсы, обрывающиеся прямиком в холодном море, Крафлу — активный вулкан с термальными источниками, а также маяк Хваммсвик, расположенный в самой северной точке страны. Его стартовая линия — деревня Мьюватнскалласлёйсир, где его с ходу же сбивает живописный вид на побережье. Он позволяет себе тут же и остановиться, усевшись на каменном уступе, чтобы всласть насладиться шумом волн и запечатлеть океан в своей памяти. Это совсем не ощущается чем-то похожим на то, как если бы он прогуливался по побережью того же Пусана. Здесь словно даже ветер ревёт на другом языке, море шипит по-другому. И воздух совсем не такой, дышится тут в несколько раз легче. Его спина отчаянно благодарит его за целый час покоя, когда он снял с себя этот неподъёмный рюкзак и опустил на влажный песок рядом, немного размявшись. Термобельё и тёплые носки не дают ему замёрзнуть, а куртка хорошо защищает от порывов прохладного ветра, натянутая капюшоном на голову поверх шапки. Дождь закончился ещё утром, но небо продолжает быть облачным, не выпуская солнце наружу из своих оков. В боковом кармане покоится небольшой термос с горячим чаем; он наливает себе в крышку немного парующего напитка, что прогревает нутро с каждым глотком. Вроде, он надел перчатки, а пальцы рук всё равно ледяные. Здесь красиво, — отмечает он про себя. Тэхён не силён в описаниях, да и не уверен, что ему в целом хватит слов, чтобы передать всё, что он видит, всё, что чувствует. Хочется слиться с океаном, позволить волной пенистой глади унести его прочь. Утащить глубоко-глубоко в его недра… Но он обещал Чимину и Чонгуку не делать глупостей. Он закидывает на плечи рюкзак, фиксируя на бёдрах крепление для оптимизированного перераспределения веса, и продолжает свой путь. Каждый шаг даётся ему трудно, неспокойно. Он дико устал, хотя и только выдвинулся в путь после отдыха. Его усталость не столько физическая, сколько моральная. Он устал. Устал от себя-такого. Не знающего, кто он. Что он. Где его место. Какова его цель. В чём его смысл. Хайк Ланганес рассчитан примерно на четыре-шесть дней с расчётом на то, что каждый день преодолеваешь по десять километров. Ближе к вечеру, когда у кромки неба уже начинает темнеть, Тэхён понимает, что и пяти из них не прошёл, плетясь в своём неторопливом темпе. Первый день, если верить путеводителю, должен был закончиться на том, что Тэхён доберётся до вулканической области Рифклуббурин, однако его окружают одни необитаемые долины да утёсы, острыми скалами падающие в море. Он осмеливается предположить, что Сухён, наверняка бы, справился. Ещё и подгонял бы Тэхёна, чтобы к закату успеть подобраться к перевалочному пункту у подножия вулкана. Он останавливается у скалистого горба, поросшего мхом, и разбивает тут лагерь, пока совсем ещё не стемнело, — уже научен опытом, что палатка сама себя не поставит, и дело это отнюдь не пятиминутное. Только сейчас он понимает, как сильно у него болят ноги. Он не был достаточно физически подготовлен к таким марш-броскам, поэтому учится всему в процессе. Остаётся надеяться, что завтра у него найдутся силы пойти дальше. Потому что он д о л ж е н. Он должен пройти этот путь. Палатка ставится тяжело — как будто из последних сил, он вгоняет колышки и набрасывает брезент поверху, размещая свои вещи в тамбуре. Утро обязательно поздоровается с ним изморосью и новой порцией мелкого дождя — он проверял перед выездом погодные условия сразу на грядущую неделю, — поэтому он ощущает острую нужду обезопасить себя — наслушался в роликах советов от путешественников со стажем. Нужно разжечь костёр и что-то по-быстрому придумать на ужин, а то из последнего, что он ел, были круассан да чашка кофе за завтраком, да и те уже давно переварились. Он отстёгивает алюминиевый кемпинговый набор посуды — маленький, как раз на одного человека — и разбирает его элементы по частям, добираясь до ложки и милой миниатюрной кастрюльки, в которой планирует сварить суп, кинув туда кубик бульона, засушенных овощей и пакетик вяленого мяса. Однако разжечь костёр — то ещё испытание. Сухого спирта у него в достатке, и он даже умудряется найти мелкие сухие ветки к тем опилкам, что шли трутом в комплекте к огниву и кремню, и кажется, что дело остаётся за малым — разжечь искру. А работа ему никак не даётся. Искры всё нет. Её и в нём самом нет тоже. Он почти догорел к этой жизни, а запала едва хватает на то, чтобы дышать. — Давай… — взмаливается он шёпотом. — Давай, — повторяет твёрже, а затем и вовсе рычит: — Ну же! Зажигайся! Он нервничает, злится, трёт части друг об друга агрессивней, резче, стискивает челюсти до образования желвак. Даже скалится. А потом… А потом он кричит, вовсе не щадя горло. Громко и злостно. Сильно и надрывно. Так жалобно срывается в крике, н а к о н е ц — т о, потому что ему так давно хотелось завопить, что есть мочи. Выкричать из себя всю эту пустоту. Всю эту тяжесть несбыточных ожиданий, возложенных на его плечи. Выкричать того Тэхёна, совсем ему чужого, совсем неузнаваемого, чтобы ушёл и оставил в покое. Его дыхание рваное, неспокойное, а веки — все в пелене молодых слёз. Он больше так не может. Не выдерживает. У него не получается, как бы он ни пытался, как бы ни искал в себе искру. От него остались угли, до сих пор дымящие в само ноющее сердце. Здесь никто не услышит его, сколько бы он ни кричал. Здесь никто не увидит, как слёзы не осмеливаются стряхнуться с его длинных ресниц и упасть на ладони. Он здесь один. Один, ведь так? — Oh… I'm so sorry for interrupting you… Didn't wanna scare you off. It's just… I heard you screaming… Сначала Тэхёну кажется, что он помешался, совсем поехал крышей, и та заглючила вконец, потому что не может же он в самом деле слышать посторонний голос и ощущать прикосновение чьей-то руки к своему плечу. Он был здесь один, правда? Рядом никого не было. Никто не мог слышать его крик. Он не хотел, чтобы кто-то слышал его крик и уж тем более видел, как Тэхён балансирует на самой грани, прежде чем сорваться. Он не хотел, чтобы его видели таким разбитым и сломленным, таким потерянным и запутанным в самом себе — с покрасневшими веками, влага у которых нещадно печёт ему глаза. Но рядом опускается фигура, чтобы найти его взгляд и больше ни за что не позволить от себя оторваться. По крайней мере, это так для самого Тэхёна. Он не в силах отвести в сторону глаза, отодрать, отклеить их от чужой яркой внешности, от светлого образа, что кажется ему теплее солнца. Огненно-рыжие растрёпанные волосы с цветастой банданой на лбу у самой кромки, с ними то и дело играется злой воющий ветер. Глаза-треугольники яркие, блестящие, с самым живым огнём, который Тэхён только встречал. Ресницы пушистые и длинные, обрамляют любопытный взор, делая его мягким и заинтересованным, притягательным, гипнотически чарующим. Маленький аккуратный нос весь в бледных веснушках, уголки губ приподняты вверх — на них приветливая, ж и в а я улыбка. Серёжек в ушах не счесть, но особенно бросаются в глаза серебристые фазы лун-гвоздиков, что украшают тонкие хрящи. На нём в принципе много украшений, и к каждой хочется цепляться с особым вниманием: на шее покоятся всевозможные цепочки, ниточки деревянных бусинок и мелкого бисера, а ещё там висит кулон в виде вырезанной из дерева птицы — Тэхён не уверен, что мигом вспомнит её название, но работа явно ручная, явно имеет свою историю, раз её так гордо носят на груди напоказ. Все запястья в браслетах из металла, ниток и мелких камешков; кажется, только на больших пальцах не имеется всевозможных колец, а на некоторых даже по два. Он одет в просторный вязаный кардиган, что словно соткан из отдельных кусков разноцветных тканей. В глаза врезается золотисто-медный принт огромного солнца на его белой футболке, джинсы — с серией надрезов и дыр, что, то тут, то там показывают бледность кожи. Откуда? Откуда он здесь такой появился? Прямо тогда, когда Тэхёну это было нужно. — Are you all right, mate? Тэхён регистрирует ещё несколько слов, обращённых к нему, и несмотря на то, что так дико хочется ответить, что никакой он не «all right», его язык никак не соглашается на совместную работу. Он просто смотрит на человека рядом, как последний придурок, и не может и слова произнести. — Nihongo ga dekimasu ka? — не получив ответа и восприняв это за знак того, что Тэхён его не понимает, спрашивают его уже по-японски, зацепившись за азиатскую внешность. — Nai? С японским у Тэхёна не срослось ещё в школьные будни, так что в ответ он лишь сипло выдыхает и качает головой — уже хоть какая-то реакция, и на том спасибо. — Nǐ huì shuō Zhōngwén ma? Тэхён не понимает, чего от него хотят, но чутьё подсказывает ему, что у него интересуются, говорит ли он по-китайски. — I do speak English, — он наконец заставляет себя произнести хоть что-то. — But I’m Korean. — Кореец?! — легко перепрыгивают на родной Тэхёну язык. — Боже, так и подумал, что нужно было с этого начинать, но я засомневался и перестраховался. Уже был готов даже по-тайски спросить, на потом вышел бы завтык, если бы ты оказался тайцем на самом деле, потому что по-тайски я знаю всего фраз десять. Я тоже кореец! — весёлым гомоном продолжает молодой человек. — Земляки! В жизни бы не поверил, что встречу тут ещё одного корейца! Меня зовут Юнги! Приятно познакомиться, Юнги. А я не знаю, кто я. — Тэхён, — Тэхён отвечает ему тихим голосом, даже не осознавая, что улыбается в ответ. Что это? Что это такое? Ещё мгновение назад он был готов разрыдаться и заколотить о землю кулаками, а вот он уже шмыгает носом и смущённо растягивает дрожащие губы. — Рад знакомству, Тэхён, — Юнги позволяет себе говорить с ним неформально и, кажется, совсем не требует от Тэхёна официоза в ответ, несмотря на то, что у них может плясать парочка лет разницы в возрасте. У Тэхёна руки чешутся сделать всё прилежно, по правилам, тут же спросить, сколько Юнги, однако Юнги выглядит так, словно всё это роли совсем не играет. Он давно вышел за рамки привычной Тэхёну жизни и оставил всё это далеко-далеко позади себя. — Я, кстати, остановился буквально за этим горбом, с другой стороны. Так я и услышал твой крик о помощи. Крик о помощи. Ну, да, наверное, именно это Тэхён и делал. Молил о спасении. Молил о руке, что вытащит из омута. Сорвал до хрипа в связках своё горло, позволив своей боли разнестись эхом по долине. — Если что-то нужно, скажи. Я многое умею. Тэхён поднимается на ноги, выравниваясь в спине, и ещё раз окидывает Юнги взглядом. Открытый. Свободный. Дерзкий. Яркий. Тёплый. Он — солнце, какого Тэхён уже давно не видел. Даже не станет удивлением то, что Юнги умеет многое. — У меня… У меня имеются проблемы с тем, чтобы добыть искру, — он чеканит глухо, почесав затылок короткими ногтями. — Я никогда раньше не работал с такой штукой, только неделю назад приобрёл… — Ага, — понимающим тоном отзывается Юнги и с позволения Тэхёна перенимает в руки кремень и огниво. — Первый раз отправился в поход? — интересуется он, посмотрев на Тэхёна снизу-вверх, как только опускается на корточки у трута. — Это ничего, я, когда пустился в первое своё путешествие, не то что не знал, как добыть огонь, но и аптечку забыл, когда она была так нужна. — Скорее, я впервые вообще куда-то выбрался за всю свою жизнь. Это… Это был мой первый полёт на самолёте и первый треккинговый маршрут, — оправдывается Тэхён несмело. — Ого, — Юнги одаривает его изумлённым взглядом, выдерживая соответствующую паузу, чтобы дать Тэхёну понять всю степень своего удивления. — Как для первого путешествия, ты забрался далековато от дома. Как для новичка, ты выбрал далеко не самый простой трек. — Знаю, — только этим и резонирует в итоге Тэхён. Юнги справляется буквально с первого раза, лёгкий на подъём, на руку. У него всё получается, у него тот ко всему энтузиазм, какого у Тэхёна давно не было. Юнги разжигает для него костёр. А в нём самом — целое пламя. Тэхён уже приоткрывает рот, чтобы скромно поблагодарить его за помощь, когда слышит приближающийся счастливый собачий скулёж. Юнги окружают сразу три взрослые собаки, что, то норовят встать на него лапами и подобраться к лицу для поцелуя, то игриво покусывать его пальцы, виляя хвостом. — Соскучились? Соскучились?! — в уме повторяет Тэхён, в лёгкой панике уставившись на три мордочки, что, вроде, виляют ему хвостом, но подойти как к незнакомцу-чужаку всё же не осмеливаются. — Я и двух минут не отсутствовал. Ещё не успели нигде нашкодничать? Собаки звонко гавкают в ответ. Тэхён не спец в породах, но признать золотистого ретривера не составит ему труда. Второй больше похож на настоящего волка, чем на хаски, хотя глаза добрые, ласковые, смотрят на Юнги с самой крепкой преданностью. Третья собака — девочка, не породистая, обычная. Она держится тише и спокойней, но, кажется, для Юнги она прям особенная, судя по тому, как любовно он гладит её между ушек и чешет подбородок. — Это мои спутники, кстати, — Юнги возвращает своё внимание Тэхёну, представляя новому знакомому каждую из своих собак. — Ретривер — это Юки. Хаски — Данте. А эту симпатичную стеснительную малышку зовут Малага. Юки и Данте тут же окружают Тэхёна с повышенным интересом, принюхиваясь к запаху его оголённых замёрзших рук и тут же дружелюбно мазнув шершавым языком по его пальцам. Малага же держится рядом с Юнги, виляя поджатым хвостом. — Малага? — для точности переспрашивает у Юнги Тэхён. — Я назвал её в честь испанского города, в котором подобрал на улице совсем малышкой. Она немного шуганная и до сих пор привыкает к частым переездам, но Юки и Данте тепло приняли её в семью. Теперь все трое резвятся так, как будто были все вместе ещё с детства. — Ты бывал в Испании?.. Юнги улыбается ему шире и кивает. — Я бывал в восемнадцати странах. Я веду блог путешественника, но никогда не снимаю в них себя. Эти три звёздочки — вот, кто настоящие туристы среди нас четверых. Их канал на YouTube приближается к одному миллиону подписчиков, к слову. Да и людям нравится, когда в центре видео — животные. Юки и Данте словно родились для камеры, а вот Малага ещё немного боится кадра. Он снимает блог про своих собак. — Но в основном я фотограф. Работаю для нескольких журналов и туристических форумов под псевдонимом «Перекати-поле». Перекати-поле. Ему так это подходит. Тэхёну хочется чем-то ответить, хотя бы сказать, что это круто, но всё, что он может — это подставлять под собачьи поцелуи свои холодные ладони. — Кажется, ты очень понравился Данте. Не смотри на то, что он такой большой и мохнатый. Это самая добрая в мире собака, ручаюсь. Тэхён только качает головой и немного активней принимается здороваться с двумя зубастыми шерстяными живностями. — Ладно, мы, наверное, пойдём… — Юнги прикусывает нижнюю губу, осторожно подбирая слова. — Кажется, ты был занят, когда я подошёл… Пойдёте? Уже? — Мгм, — только и может промычать в ответ Тэхён. Юки слушается хозяина после парочки команд «ко мне», а вот Данте усаживается рядом с ногой Тэхёна и смотрит на него с какой-то надеждой, перейдя в режим ожидания. — Данте, идём. Данте хватается пастью за рукав куртки Тэхёна и пытается потянуть его в сторону хозяина, заставив пойти вместе с ними. — Данте, нельзя! Отпусти рукав Тэхёна! Фу! — Всё в порядке, — Тэхён усмехается и дарит псу дополнительную ласку. Юки, увидев это, тоже сразу мчит обратно, силясь разделить с Данте внимание. На этот раз к ним с опаской присоединяется и Малага, которую Тэхён гладит с какой-то особой нежностью, за что Юнги таращится на него с какой-то плохо скрываемой благодарностью в глазах. — Прости за это. Это на них не похоже, — сбивчиво оправдывается за своих питомцев Юнги. — Что Юки, что Данте не бросаются ко всем вот так. А Малага и вовсе до сих пор сиротливо забивается в угол вэна, когда видит скопление людей. То, что она пошла тебе в руки, — редкость. Они чувствуют, что ты хороший человек, Тэхён. — Да… — А ещё они прекрасно чувствуют настроение. И, похоже, они решили, что тебе нужен друг. Друг. Тэхён хотел одиночества, но натолкнулся на целое солнце. На целых три тёплых луча, что ему сопутствуют. Он поднимает голову, встречаясь взглядом с Юнги. — Не хочешь посидеть вместе у костра возле моего скромного дома на колёсах? — и добавляет, словно это будет значительным перевесом в сторону согласия: — У меня имеется холодное пиво в холодильнике и пачка сосисок для гриля. Тэхён, собирался поесть… Но почему-то не может найти в себе причин отказать Юнги. — Ладно… Только… — Что? — Ты так старался разжечь для меня огонь… — виновато мямлит Тэхён, замявшись. — Ерунда. Я могу тебе таких ещё десять зажечь, — отмахивается Юнги, как будто это вовсе несерьёзное дело. — Давай потушим и пойдём. За вещи не беспокойся, на ближайшие два километра мы здесь одни. Тэхён доверчиво кивает и следует за Юнги. Данте плетётся рядом, словно хочет лично удостовериться, что их гость взаправду присоединится к ним за ужином. — Я думал приготовить суп… Будет честно, если я тоже что-то привнесу, раз ты угощаешь, — Тэхён чувствует себя крайне неловко, признаваясь Юнги. — Что ж, — немножко поразмышляв над предложением, выдаёт ему блоггер, — отличная идея! Люблю готовить супы на костре. Тэхён кивает и торопливым шагом возвращается обратно к своей палатке и рюкзаку. Его кастрюльки на две порции не хватит, но он готов поделиться с Юнги, это не проблема. Господи, он взаправду это делает? Когда Тэхён возвращается со всем необходимым в замёрзших руках — температура к ночи опускается здесь до ноля — и фонариком, что за петлю висит у него на запястье, у него челюсть падает куда-то на каменный слой земли под его ногами. Юнги сказал что-то про его дом на колёсах, но Тэхён и предположить не мог, что всё это будет в прямом смысле этого слова. Целый автобус-шаттл, переделанный под трейлер. Да и трейлером это назвать нельзя, потому что, кажется, внутри автобуса есть всё: кухня с полочками для различной утвари и специй, с плитой, холодильником и раковиной, диван с подушками напротив кухонного уголка и складной столик с рабочей аппаратурой (камерой, объективами, фотоаппаратом и ноутбуком), за которым можно позавтракать. В глубине шаттла расположены различные заставленные всякими предметами полочки и большая кровать, на которой спокойно поместится Юнги и все три его собаки, и осталось бы место для кого-нибудь ещё. Крохотный отсек перед кухней — ванная, как догадывается Тэхён. — Приветствую в своём маленьком домике на колёсах, — Юнги гостеприимно приглашает его на экскурсию. — Изначально я хотел переделать школьный автобус под дом, но потом подумал, что мне и такого хватит. Я не привередлив. Тут круглый год хорошо. Он устелил пол автобуса пледами, сподвигнув Тэхёна сначала снять обувь, а потом зайти внутрь. В углу стоит портативная электростанция EcoFlow Delta Pro, которая питает ниточки тоненьких гирлянд, что освещают пространство. — Погоди, ты живёшь здесь? Прям, с концами? — Меня не держит ни одна квартира, ни один город и ни одна страна. Тэхён выдыхает, наверное, слишком громко, потому что Юнги поджимает на это в улыбке губы. — Да. Я живу здесь. Это мой дом. Зачем мне жить всю жизнь в одном месте, если я могу жить везде, где только захочу? Как-то так… — Это так потрясающе… — совершенно зачарованно и восхищённо делится с ним впечатлениями Тэхён. Наверное, он бы никогда не решился на то, чтобы жить в таком месте, предоставь Тэхёну право выбора. Хотя, как он может об этом знать, когда единственный, с в о й с о б с т в е н н ы й, выбор он сделал в пользу путешествия сюда? За всю свою жизнь, только этот момент и кажется ему взаправду настоящим, наполненным настоящим Тэхёном и сугубо его решением. Шнурки путаются в его пальцах, узлы на ботинках выходят непрочными. Юнги суетится с расстановкой раскладных стульев вокруг костра, у него их два, несмотря на то, что путешествует он в одиночку с тремя своими четырёхлапыми друзьями, словно всегда надеясь встретить какого-то попутчика, с которым можно было бы поделиться историями из жизни и обменяться опытом за кружкой кофе. «Перекати-поле». Теперь его псевдоним набирает нового глубинного смысла. — Вот, — Юнги подходит к нему с фотоаппаратом, силясь поделиться сегодняшними снимками. — Ланганес славится обитаемыми здесь редкими птицами, каких больше нигде не встретишь — настоящий рай для орнитологов. Мне удалось поймать удачные кадры тупиковых альков и лунных уток, пока Юки и Данте не разбушевались и не погоняли бедных птиц. Помимо снимков, я смог ещё и контент для блога снять, благодаря этому. Так и живём: днём я в поте лица работаю над съёмками, а вечером до поздней ночи занимаюсь ретушью фото и монтирую видео. — Тупиковые что?.. — переспрашивает Тэхён несмело. Раньше он ни разу о таких птицах и не слышал. — А, — усмехается Юнги дёсенно, — тупиковые альки. Я и сам очень долго учил их название. Они — одна из множества причин, почему я приехал в Исландию. Лето — самый лучший период для туризма в этой стране. Ещё я очень надеюсь застать такое явление, как полярный день, когда солнце будет светить целые сутки, так и не опускаясь к горизонту. Я достаточно медленный в передвижении, несмотря на то, что я на машине. Здесь так много удивительных мест, что требуют моего внимания, моей камеры, что я буквально иногда не понимаю, откуда начинать. Сначала я думал о том, чтобы просто прошвырнуться по рекомендуемым туристу горячим точкам в Исландии, но потом подумал, что самое интересное всегда остаётся вне зоны повышенного внимания. На любом сайте можно будет найти тот же Ватнайёкюдль — самый большой ледник в Исландии, что размером — как три Люксембурга. Или Гюдльфосс — самый большой водопад, погода возле которого частенько смахивает на конец света. Но я работаю фотографом уже несколько лет и как никто другой понимаю, что за уникальность и неповторимость платят больше. Да и мне самому — воспоминаний хватит аж до старости. Тэхёну дико хочется узнать у Юнги, каким он видит себя в этой упомянутой старости. Обладая такой вольной душой и сильным духом, ему слабо видится Юнги сидящим в кресле-качалке в своей квартире. Такой, как Юнги, наверное, и умереть бы захотел во время очередного путешествия. — Я столько нордической красоты повидал уже, — Юнги толкает в Тэхёна открытой бутылочкой пива и насаживает на шампур по паре сосисок, пока сам Тэхён помешивает в котелке их сегодняшний ужин. — Исландия — четвёртая моя скандинавская страна после Дании, Швеции и Норвегии. Если шведы, норвежцы и датчане ещё хоть как-то способны понять друг друга, то исландский язык — это что-то на другом уровне. Современный исландский, говорят, одна из версий древнескандинавского языка, и в этом, должен признать, есть какая-то магия. Хотя, я был приятно удивлён, что «спасибо» здесь будет так же, как и по-норвежски. А измени немного произношение — и ты способен выразить благодарность ещё и на датском и шведском! Но, возвращаясь к вопросу магии: ты знал, что исландцы верят в существование эльфов? В окрестностях Рейкьявика даже есть «эльфийский холм»! Тэхён кивает в ответ, слегка загипнотизированный чужим голосом. — Я не забалтываю тебя? — встревоженно интересуется Юнги. — Может, тебе бы хотелось что-то сказать, а я всё не даю и не даю, треща о своём. Тэхёну завидно. По-хорошему, разумеется. Ему бы тоже вот так делиться впечатлениями, знать, что каждый день несёт в себе огромный смысл, и устаёт он под вечер не зря. Юнги буквально живёт свою лучшую жизнь! — Всё в порядке, — он поджимает губы в ответ. — Мне… Мне нравится слушать твои истории… — Тогда это хорошо, потому что в запасе у меня их море. И пары дней не хватит, чтобы рассказать и половину. Тэхён бы послушал. Он бы послушал их все, если бы Юнги захотел поделиться каждой, разделить с ним впечатления. — Ты дрожишь, — констатирует Юнги, не сводя с него взгляд. В его глазах пляшут языки пламени, выпускают искры, греют своим светом — Тэхён такое ни у кого не видел. Это притягивает. Манит. Располагает к себе. То, насколько Юнги ж и в о й, по сравнению с той рухлядью, какой Тэхён считает самого себя. — Подожди, я принесу тебе плед. Тэхён не успевает отказаться — на его плечи тут же накидывают тёплый и мягкий плед — в нескольких волосинках собачей шерсти, но это легко простить. — Спасибо, — произносит он одними лишь губами, совсем не уверенный, что Юнги его слышит. — Ты ещё не пробовал местную кухню? Я, вот, всегда первым делом иду в локальный ресторанчик отведать что-то необычное. — Нет… Я решил, что оставлю это на потом, когда пройду этот путь. Когда верну себе себя, стану настоящим Тэхёном, который знает, зачем и для чего живёт. У которого внутреннего пламени хватит до конца дней. — Господи, какой же ты счастливчик! Я бы всё отдал, чтобы вернуть назад время и никогда, ни-ког-да не пробовать хаукарль. Это местный деликатес из мяса акулы. Мне ни за что не забыть ни вонь, ни тот ужасный вкус. Так, как мы вот-вот отужинаем, я не стану описывать тебе весь вкусовой спектр, но мне даже шведский сюрстрёмминг было не так противно пробовать, как хаукарль. Дело в том, что мясо местных акул ядовито, оно содержит аммиак и другие вещества. Это мясо закапывают в землю на месяцы, пока из него не повыходит всё живое и неживое. Я думал, я сдохну, серьёзно! — Оу, — Тэхён морщится от новой порции информации, обещая взять себе на под карандаш то, что услышал. — Но, что я тебе порекомендую, так это хюмарсупу. Это вкуснейший суп из лангустинов, по-другому их ещё называют норвежскими омарами. Пальчики оближешь. — Буду знать, — скромно благодарит Тэхён, пожав плечами. Суп, приготовленный на костре, взаправду кажется намного вкуснее того, что варишь себе дома. Они честно делятся порцией на двоих, а потом хватаются за румяные, поджаренные до корочки и местами треснувшие сосиски под холодное пиво. Тучи наконец разверзлись, чтобы явить им звёздное небо. Чарующее зрелище. В какой-то момент в руках Юнги появляется гитара; Тэхёну казалось, что удивить его уже будет нечем, но гитара — почему бы и нет? Пальцы Юнги длинные, узловатые, явно знавшие музыку: струны, может, и клавиши. Тэхёну остаётся только задаваться множеством вопросов насчёт Юнги. Малага и Юки уже видят сны, свернувшись калачиками в машине, но к ним на улицу выходит Данте, учуяв запах жареных сосисок. Он с огромной надеждой в глазах опускает голову Тэхёну на колени, посматривая то на спутника Юнги, то на импровизированный шампур из ветки в его руках. — Я сомневаюсь, что хозяин мне разрешит покормить тебя, — обращается он к Данте. Юнги же издаёт смешок, прекращая напевать что-то себе под нос, но не переставая играть. — Вообще-то, ты можешь покормить его. Данте очень нечасто просит что-то вот так у других людей, Тэхён. Ты, должно быть, чертовски ему приглянулся. Тэхён не знает, чем на это ответить, он просто кусает внутреннюю сторону щеки и отламывает кусочек своей сосиски для Данте. — Что привело тебя в Исландию? — неожиданно спрашивает у него Юнги, откладывая в сторону гитару в готовности послушать Тэ. Тэхён, вроде, и набирает воздух в лёгкие, чтобы начать рассказ, но затем даёт заднюю и выдыхает, потому что за этим не стоит какая-нибудь интересная история. — Как я и сказал, как для первого своего путешествия ты выбрался достаточно далеко от дома. Что тебя сподвигло? — Юнги изучает его взглядом, пока Тэхён старательно пытается уйти прочь от зрительного контакта. Потому что Юнги словно смотрит ему в душу. А если взаправду в неё заглянет, то увидит, насколько Тэхён весь изломанный, с пробоинами и трещинами. Он вот-вот посыплется, если что-то с этим не сделает, если что-то не изменит. Он молчит, на то, чтобы начать говорить, решиться сложно. — Знаешь, иногда выговориться незнакомцу намного легче, чем кому-то из знакомых. Я не стану тебя осуждать, но не скрою, что мне интересно узнать твою историю. Ты не похож на кого-то, кто интересуется исландской культурой или любит походы. — Я люблю походы, — перечит ему негромко Тэхён в свою защиту. — Наверное… Я ни разу не пробовал, вплоть до сейчас. Его тело ещё никогда так физически не ныло, как после сегодняшнего дня с этим тяжеленным рюкзаком за спиной. — Корея предоставляет множество вариантов для пешего туризма. Но ты не там, а здесь… — Мне… Мне нужна была тишина, одиночество, — только это он и выдавливает из себя кротко. — Хотелось подумать. Разложить по полочкам кое-какие вещи и навести в голове порядок. Юнги смотрит пристально, внимательно, не пропуская ни слова, ни жеста, ни движения бегающих туда-сюда глаз, потому что язык Тэхёнового тела, на самом деле, говорит ему намного больше, чем это сделают вербальные речи. — Почувствовал необходимость выбраться из клетки? — Юнги не разменивается на мягкие и щадящие слова, зная, что именно вот такие — жестокие и правдивые — возымеют правильный эффект и глубже всего подковырнут что-то в Тэхёне, заденут за саму его суть, тронут те самые ещё тлеющие угли. — Что-то типа того, — Тэхён хмыкает в ответ, но вовсе невесело. — От тебя так и разит болью. Я по одному лишь взгляду, по одному твоему крику всё понял, Тэхён. Тэхён поднимает на него взор, полный тревоги: Юнги всё-так же смотрит на него безотрывно, в упор. С чувством… Понимания. — Если не хочешь делиться своей историей, не делись, никто заставлять тебя не станет. Но нужно было и впрямь дойти до грани, чтобы решиться на этот маршрут, когда никак не готов к нему ни физически, ни морально. Я просто пытаюсь представить, скольких внутренних побед в войнах тебе это стоило. — Много. Это обошлось мне много во что. Так много, что практически ничего и не осталось. Что терять было больше нечего. — Я знаю, что такое жизнь в Корее. Всегда порицаемый социальным мнением, всегда кем-то ущемлённый по факту занимаемой позиции ниже других в иерархии, всегда, якобы, знающий своё место и не раз тыкнутый в это лицом. Ограниченный во времени, в выборе сексуальной ориентации, в выборе своего пути. Живущий в ритме, за каким не успеваешь угнаться, в каком не успеваешь даже дышать. Тебе не нужно говорить этого вслух, Тэхён. Я знаю. Знаю, что ты чувствуешь. — Я… Я всю жизнь жил так, как мне говорили… Мне казалось, что всё имело смысл — стабильная работа, квартира, я даже думал о том, чтобы начать серьёзные отношения. Но в итоге ничего из этого не несло для меня какой-то ценности. Я чувствовал пустоту. Мои родители по-разному смотрели на вещи: идеалом удавшейся жизни для моего отца всегда являлся материальный достаток, когда же для матери — создание своей семьи, воспитание детей. Именно этому они учили меня, именно это называли смыслом жизни. Но правда в том, что совсем не это мной движет, не это поднимает меня каждое утро. Это не я. Не настоящий я. И я сбежал. От работы. От родителей. От своей квартиры. От того себя — ненавистного мне, верящего в «завтра» — сбежал. И теперь я попросту не знаю, зачем жить. Ради чего. Это и привело Тэхёна сюда. Привело и поставило на этот путь, какой он должен пройти. Обязан, как бы ни было трудно. — Если позволишь, я открою тебе правду, которую я и сам долго для себя открывал, Тэхён: никто лучше тебя не будет знать смысл твоей жизни. Никто не проживёт её за тебя, а навязывание своих идеалов — лишь одна из форм эмоциональной манипуляции. Ты не откроешь себя по щелчку пальцев. Когда мы рождаемся, нам не вручают в руки ключи от наших душ, поэтому мы всю нашу жизнь скитаемся и ищем отмычки. Мы всю жизнь познаём себя. И даже, когда нам будет по восемьдесят, мы будем продолжать открывать те части нас, какие ранее прятались в тени. Так что не бойся, если сейчас не можешь ответить на вопрос о том, кто ты. Даже я не смогу. Кто знает, может, меня перемкнёт, и я опять захочу обратно в общество, предпочту социум жизни отшельника. Но прямо сейчас я выбираю жить вот так, свободно, без ограничений, без этого «ты должен». Мы живём лишь раз. И пока что, жить свободно — и есть смысл моего существования. А смысл в жизни никогда не будет чем-то одним. Их будет много, и они будут сменять друг друга. Вопрос лишь в том, что будет объединять каждый из них. И я отвечу тебе: это что-то, что будет приносить тебе внутренний покой и радость. Для меня — это мой дом на колёсах, мои собаки и просыпаться каждым утром в разных местах. Делать фото, снимать видео, путешествовать — это то, что приносит мне покой, удовольствие. Тэхён впитывает в себя каждое слово. Изредка стреляет в сторону Юнги взглядом, наблюдая украдкой. Рыжие волосы — всё равно что пожар. В глазах пламя. Он более чем уверен, что руки Юнги тёплые, у них позитивная, мощная энергия. — Прошлое остаётся неизменимым. Завтра — непредсказуемым и шатким. А нам всегда принадлежит лишь это «сейчас». Каждый момент — это «сейчас». Есть только здесь и теперь, и всё, что в них приносит нам удовольствие, что удивляет и оставляет свои впечатления, существует в этом крохотном моменте под названием «сейчас». Тэхён не знает, что сказать, и не уверен, что нужно. Его мозг старательно пытается усвоить всю мудрость, которой с ним делятся. Юнги так легко и непринуждённо всё это говорит, что даже сложно поверить: у него, как и у Тэхёна, были свои падения, прежде чем он научился жить так, как он хочет. Научился выбирать себя. Научился видеть себя и чувствовать себя. Любить себя, быть в себе уверенным больше, чем в туманном «завтра». — Прежде всего, жить нужно для себя, Тэхён. Кому ты в этой жизни и задолжал, так это самому себе, а не кому-либо другому. Всегда выбирай себя. Всегда выбирай своё сердце. Всегда слушай то, что подсказывает тебе разум, интуиция. Если чем-то горишь, держись, пока не истлеешь. — А если я выгорел?.. — шёпотом спрашивает Тэхён, совсем даже не понимая, что произносит это вслух. — Тогда, возможно, тебе просто нужен человек с искрой, чтобы заново зажечься. Между ними что-то проскакивает. Быстро. Мощно. Ярко. Когда смотрят глаза в глаза. Когда дыхание сбивается и сердце сходит с ума. Что-то оглушающее, не поддающееся объяснению, небывалое. Внезапно. Сильно. Цепко. И Тэхён чисто из базового страха не осмеливается дать этому конкретное определение. Юнги смотрит на него так, словно чего-то ждёт, словно всё остальное остаётся только за Тэхёном. — Мне… Мне нужно это переварить, — Тэхён покидает свой раскладной стул и отступает на шаг назад чисто на инстинктах. Юнги часто моргает, а затем и вовсе разрывает зрительный контакт, слегка нахмурившись. — Разумеется, — слышно от него. — Я… Пойду спать, Юнги. День был долгим и тяжким, а завтра рано вставать, чтобы идти дальше. — Не вопрос, Тэхён. Конечно. Конечно тебе нужно поспать. Тем не менее, спасибо за хороший вечер. — И тебе… — Я был рад знакомству. Тэхён тоже. Он тоже рад. Очень. Возможно, он сейчас слишком озадачен, чтобы понять, что на самом деле подарила ему эта встреча, что подарил ему Юнги, но он тоже рад. Просто не знает, как это выразить. — Доброй ночи, Юнги. — Доброй, Тэхён. К своей палатке он плетётся под свет фонарика, что освещает ему каждый шаг. В голове шумно, громко, там разворошили рой. Там разволновали море. Долгое время к нему наотрез отказывается приходить сон, потому что всё занято мыслями: о Юнги, о его словах, о его собаках, о том огне в его глазах, о тех звуках гитары, о серебряных полумесяцах в хрящиках его ушей, о висящем на чёрной верёвке у тонкой шеи деревянном кулоне-соколе. Он крутится из стороны в сторону — всё кажется неудобным: прямиком под ним в рёбра упирается камень, надувная походная подушка недостаточно мягкая, он никак не может согреться в своём спальнике, всё силясь окутать ледяные костяшки горячим и рваным выдохом изо рта. Он думает о человеке-солнце. И постепенно это уносит его в сон.

***

Тэхён просыпается рано, несмотря на то, что рядом нет никакого будильника — привычка, над которой нужно будет чуть позже поработать. Первые мысли, как только на полную катушку включилось сознание, — снова о Юнги и о том, как внезапно они вчера распрощались. Только сейчас до Тэхёна доходит, что он был достаточно груб в том, как пожелал Юнги спокойной ночи. С ним поделились чем-то сакральным, чем-то максимально личным, а он без элементарных слов благодарности отправился спать. Неудобно. Он тянет за собачку по линии молнии, отворяя палатку. В ней с утра душно, жарко, а холодный воздух остужает пространство в мгновение ока. Он делает вдох, затем натягивает ботинки и куртку. Думать о том, как ноет после сна в походных условиях его тело, он не хочет — впереди ещё не последняя такая ночь, а он без понятия, сколько будет идти и сколько таких ночей ещё будет, пока не закончится эта дорога. Нужно извиниться перед Юнги за вчерашнее. И сказать спасибо, наверное, нужно даже сильнее. Он произнёс много важных для Тэхёна слов, сам того, наверняка, не зная, а Тэхёну важно дать ему понять, что вчерашний разговор не оказался пустым звуком. Со сна он ещё медлителен, быстро замерзает без активных движений, уже мечтая о том, чтобы заварить себе чай. Может, кофе. Может, Юнги, как и вчера, предложит ему вместе позавтракать, и в такой уютной атмосфере у Тэхёна появится шанс поговорить о том, что случилось вчера. Он плетётся по пастбищу вереска, заворачивая за тот горб, за которым Юнги припарковал вчера свой дом на колёсах и разбил лагерь. Тэхён прислушивается, надеясь услышать собачий лай, но цепляется лишь за пронизывающий и порывистый ветер. А на месте нет ни собак, ни автобуса-шаттл, ни самого Юнги. Пусто. Там никого нет. Губы Тэхёна приоткрываются, но с них не слетает ни слова — лишь обычная реакция удивления. Юнги… Уехал? Так тихо, бесследно исчез, как будто его здесь никогда и не было. Но вымокшие в утреннем дожде угли бывшего костра доказывают Тэхёну обратное: всё это было правдой, было по-настоящему. Он был здесь, был самым ярчайшим солнцем, которое только Тэхён встречал. Казалось, коснись его огненно-янтарных волос — и обожжёшься. Тэхён разочарованно плетётся обратно, заталкивая внутрь себя то «спасибо», какое он репетировал беззвучно минуты три, прежде чем выйти на поляну, где Юнги больше не было. Больше всего за это обидно. Больше всего досадно за невозможность выразить благодарность и сказать нормально «прощай». Они лишь встретившие по счастливой случайности друг друга спутники. Было и так понятно, чем это закончится; Тэхён не знает, чем он думал, рассчитывая на тёплое «добро утро». Что-то внутри сжимается. Утренняя рутина занимает у него пятнадцать минут, а затем наступает самая сложная часть — попытаться разжечь искру, как ему вчера показал Юнги. Без неё он даже не будет способен подогреть себе воду для кофе, останется высыпать себе содержимое пакетика — горькие сублимированные гранулы без сахара — прямиком на язык. Без него он даже не будет способен снова зажечься. Потому что выгорел, а ему нужен человек с искрой, чтобы заново воспылать к этой жизни. Как бы он ни пытался повторить подвиг Юнги с лёгкой руки, высечь искру из кремня и огнива не выходит, он проваливается с треском в выполнении этой миссии. Позорище. Не суметь даже развести огонь. Какое он позорище. Остаётся лишь злобно грызть сухие злаковые батончики и расходовать прохладную воду из питьевой системы, думая о том, как сильно ему сейчас не хватает Юнги. Здесь, рядом. И его талантливых рук, справляющихся со всем, в чём Тэхён так позорно терпит крах. Наверное, ради чашки кофе он бы пошёл на убийство, если бы его сейчас спросили. С гортанным раздражённым стоном он принимается собираться — на всё уходит примерно часа два, зная его паранойю в страхе ничего не забыть и вернуть всё на свои места. Рюкзак снова кажется неподъёмным. Дорога опять кажется бесконечной. Снова одни болота да лавовые поля. Снова один наедине с собой. Снова в себе, где пусто-пусто-пусто. Опять в голове Юнги и его свободный образ. Он был настоящим, Тэхён его себе не придумал. Не придумал же, ведь так? Этого не могло произойти. Юнги просто уехал раньше, чем Тэхён проснулся, и это нормально. Они не были друг другу ничего должны. Может, только это «спасибо», что сейчас грызёт его, подтачивает изнутри заживо. Чёрт. Он даже не знает фамилии Юнги. Они не обменялись ни контактными номерами, ни почтой, ни чем-либо ещё, кроме взглядов, кроме слов, кроме чего-то, что встряло между ними, проскочило молнией и тут же улетучилось по Тэхёновой вине. Вероятность встретить его снова равна нолю, Вселенная больше не подкинет Тэхёну такую возможность. Она подарила ему солнце всего на один вечер, а затем забрала обратно. У него есть лишь имя да его рабочий псевдоним, под которым он публикует снимки. Перекати-поле. Чёрт. Тэхён думает о нём слишком много. Думает о его словах. О себе думает. Только этим и можно заниматься, пока шагаешь-шагаешь-шагаешь. Пока виды на бесконечные поля сменяются горными перевалами, а горные перевалы — равнинами вереска и камней. Он обедает злаковыми батончиками. Он ужинает злаковыми батончиками. Он идёт по тропе, пока едва ли не сваливается без чувств, пока его тело не начинает умолять о передышке, а надвигающаяся ночь не говорит ему, что пора бы и остановиться. Чёрта с два он остановится. Он должен идти, как бы ни было тяжко, как бы ни устали ноги. Должен. Ещё хоть пару метров. Ещё хоть пару минут… Когда он разбивает палатку, в нём разжигается надежда на то, что где-то поблизости остановился и Юнги, весь занятый работой, а, может, и играющий на гитаре у костра теми самыми длинными пальцами. А вокруг него в стаю сбились Юки, Данте и Малага, грея друг друга. Его образ отказывается уходить из головы прочь. Он там намертво. Он там накрепко. Он там основательно. И Тэхён понятия не имеет, что ему с этим делать. Он бы и за чашку горячего чая пошёл бы на что-то криминальное. Кутаясь в свой спальник, он думает о том, как Юнги легко разжёг для него костёр и сказал, что сделает ещё таких с десяток. Зря, потому что Тэхёну жизненно необходим этот десяток. Тэхёну необходимо то, чего у него нет — искра. Искра, чтобы снова загореться. Искра, чтобы его «сегодня» стало самым необыкновенным и незабываемым. Искра, чтобы всё в этой жизни начало обретать для него свой смысл, быть на своих местах.

***

Четвёртый день пути кажется ему адом. Он растёр себе ноги до мозолей, практически вычистил весь запас злаковых батончиков, а ещё от него явно разит потом, потому что возможности принять душ по дороге у него не нашлось. Он едва ли не плачет огромными счастливыми слезами, когда горизонт открывает ему вид на цивилизацию, от которой он так старательно пытался уйти подальше. Хайк Ланганес проходит через несколько небольших городов и маленьких деревушек — всё зависит от того, каким путём идёшь и откуда стартуешь. Тэхёну хочется свалиться здесь, прямиком у таблички с указанием населённого пункта, название которого с исландским акцентом он прочесть не в силах. Зато имеет представление о его английском эквиваленте — наткнулся на него, изучая часами сам маршрут трека. Деревня Дьупивогюр расположена возле неописуемо красивого фьорда с видом на облитые снежной глазурью горы и шумный лазурный океан. Её население составляет всего примерно четыреста человек, но так как деревня пользуется спросом у туристов, тут есть и все для этого соответствующие удобства, чтобы полностью задобрить уставшего с дороги человека, коим и является сам Тэхён: рестораны, гостиницы, кофейни, парочка магазинчиков и музеи с выставками. Для Тэхёна это значит всё. Горячий душ. Горячий кофе. Мягкая постель. И что-то съестное, кроме чёртовых злаковых батончиков. — О боже… — восклицает он на выдохе. Домики Дьюпивогюра маленькие, аккуратные, разноцветные. Тэхён, похоже, и впрямь попал в рай. После каторжной и жестокой дороги, выжавшей из него все соки, эта деревня кажется ему самым настоящим даром, преподнесённым богами за его страдания. — Кофе-кофе-кофе, — шепчет он себе, как проклятый, вваливаясь в местную кофейню. Он не думал, что сможет так сильно соскучиться по кофе. Не думал, что пить его после четырёх дней сложного, тяжкого, непростого пути будет так чертовски приятно. Этот американо кажется лучшим в его жизни, самым вкусным, что для него когда-либо готовили. Что это? Дело в местной воде? Тэхён не может понять, почему это так вкусно, почему так сильно наслаждается каждым глотком, почему находится в экстазе. Магия, не иначе. — Takk, — благодарит он бариста, белокурую голубоглазую Скандинавскую принцессу, о которой говорил Чимин. Именно такую они с Чонгуком надеются увидеть рядом с Тэ по возвращении домой. Ладно, Чонгук даже смирился бы и с принцем, совсем не в шутку намекая Тэхёну на то, чтобы отставить в сторону все предрассудки и взять от своего путешествия по-максимуму, послушал и прислушался к нуждам и потребностям своих тела и сердца. Пора подумать о том, чтобы снять себе номер в отеле. Его кожа требует чистоты, а спина — нормальной кровати. Он выдохся, и лучше бы ему поднакопить сил, чтобы закончить маршрут. Может, хорошенько проспаться, опять отказав себе в том, чтобы посетить местные достопримечательности: парочку музеев и знаменитую скульптуру яиц морских птиц на набережной — тех самых редких птиц, какие не встретишь в другом уголке Земли. «Как для первого путешествия, ты забрался далековато от дома», — звучат в голове слова Юнги. Верно. Он ещё никогда не бывал так далеко от дома. От родных ему людей. Именно за этот поход он множество раз переосмысливает такие понятия, как «дом», «семья». Начинает казаться, что дом — это далёко не всегда о четырёх стенах, что тебя окружают, а семья — не всегда о кровном родстве. Он так сильно погружён в копание и самоанализ, что до чёртиков пугается, когда кто-то со стороны накидывается на него и наваливается двумя массивными лапами. Ему с трудом удаётся удержаться на ногах и не позволить тяжеленному рюкзаку склонить его к земле, когда мокрый, горячий и шершавый язык любовно мажет от подбородка до кромки серой шапки на лбу, из-под которой выбивается тёмная чёлка. Данте. Данте громко лает от счастья, вьётся у Тэхёновых ног ужом, надеясь на щедрую порцию ласки от холодных Тэхёновых рук. — Данте?.. — растеряно обращается к собаке Тэхён. — Что?.. Что ты здесь делаешь? Где?.. Где твой хозяин? Данте издаёт одинокий гав, а затем хватается зубами за рукав Тэ и принимается тянуть его в сторону деревянного здания Hotel Framtid. — Хей! Данте, погоди! У гостиницы Тэхён замечает припаркованный дом на колёсах, принадлежащий Юнги, и покорно ждущих своего хозяина Юки и Малагу у двери в гостиницу. Выходит, Тэхёну не причудился Юнги. Он настоящий. И его собаки тоже. И его шаттл. Всё это произошло на самом деле. — Что?.. Юнги… У него мелко дрожат пальцы, когда он тянет ручки двери на себя и позволяет теплу холла окутать его обветрившееся лицо волной. Юнги стоит у рецепшена, выясняет что-то с администратором по-английски. — I wonder if pets are allowed in this hotel. I’m here with three wonderful dogs of mine. — Sure. Our hotel is pets friendly. — Awesome. Do I need to pay some extra money for that or something? — No, sir. Сегодня на нём не вязанный кардиган, а лыжная куртка сине-серого цвета, ярко контрастирующая на фоне его бледной кожи и ярко-рыжих волос. Его привлекает негромкий скрип двери позади, поэтому он оборачивается на шум, натыкаясь на Тэхёна. И в этот момент они выстраивают продолжительный зрительный контакт. — Ты… Ты настоящий… — шепчет Тэхён, но, похоже, достаточно громко, чтобы это услышал Юнги и нахмурился, затем быстро сменив своё недоумение на шутку: — Ну, в последний раз, когда я проверял, я был настоящим, да. Тэхёну неловко. Он краснеет от смущения, чувствуя, как горит и пульсирует его лицо вместе с шеей. — Вот мы и встретились снова, мальчик, который не умеет добывать искру, — дёсенно улыбается ему Юнги. Да. Именно этим он Юнги и запомнился. Как мальчик, что не умеет разжигать костёр. Однако в этом его «мальчик» Тэхён не чувствует ни капли возрастного упрёка. Юнги не пытается указать на своё положение старшего. Он обращается с ним так, как будто они равны, и это — лучшее в этой истории. — Да, — Тэхён отвечает ему несмелой улыбкой, позволив себе хмыкнуть. — На улице меня встретил Данте… И привёл, вернул обратно к тебе, — думает про себя Тэхён, но вслух этого не произносит. — Ты слишком сильно ему понравился. — Н-наверное… Ты… Ты тоже ищешь, где остановиться на ночь, да? — Да, — Юнги спокойно кивает ему. — Я тут ради шикарных видов на фьорд, водопады и горы. Ну, и у меня выходной, как бы. Сегодня отдых и никакой работы. Хотя, зная меня, я сяду за монтаж блога, скорее всего. Прикинь, мы попали в самый пик туристического сезона, так что в первых двух отелях, где я был, совсем не осталось свободных комнат. Уже подумал, что разобью лагерь где-то у побережья. Юнги снова оборачивается к женщине на рецепшене и спрашивает у неё про наличие ещё одной сводной комнаты. Та лишь качает головой. — I'm afraid, there’s only one room left, but it has one double bed. Одна комната с двойной кроватью. На двоих. Юнги оборачивается к Тэхёну, ожидает реакции, обжигая своим внимательных взором. — Ты как? — В смысле? — Можем снять её вместе, если ты не против временного сожительства. Что? Ночевать в одном номере с Юнги? — Э… Я… Я не против, — пожимает плечами Тэхён. — Ты первым сюда пришёл, так что это тебе нужно задавать вопрос о том, не против ли ты будешь спутника на ещё одну ночь. Юнги только смеётся в ответ и снова заговаривает с администратором: — Souds good to us. Вопреки тому, что Тэхён несколько раз предлагает Юнги поделить плату за ночь в этом номере на двоих, Юнги ни в какую не соглашается с этим, говоря, что Тэхён вместо этого угостит его «чёрной смертью» в пабе рядышком — исландским шнапсом, который хотелось отведать уже давно. Ух ты. Будет ещё и паб… Они пойдут вместе выпить. Им выдают ключи от номера, в который первыми врываются собаки. Малага с непривычки забивается под большую кровать, в то время как Юки сразу же занимает стул у стола, а Данте принюхивается к деревянным стенкам номера, любопытно виляя роскошным пушистым хвостом. Здесь уютно. И сегодня они будут спать на одной кровати. Тэхён оглядывается, скидывая с себя груз туристического рюкзака. — Я тут от местных услышал, что сегодня вечером в деревне у побережья будет проходить фестиваль исландской фольклорной музыки, — начинает Юнги, дабы как-то развинтить тяжёлую тишину между ними. — Н-не хочешь?.. Не сходить вместе? Фестиваль исландской фольклорной музыки? Сегодня? У побережья? Сходить туда вместе с Юнги? — Хочу, — неожиданно для себя, активно соглашается на предложение Тэхён и подтверждает это кивком. — Я хочу, почему нет? — О, — словно этого не ожидав, выдыхает Юнги. — Здорово… Что ж… Тишина между ними становится опять вязкой, опять густой, опять вяжущей и липкой. Юнги смотрит на него, а он — на Юнги. И затем они начинают в одночасье: — Я хотел… — Мне надо тебе… И каждый замирает, чтобы выслушать другого, неловко замявшись. — Ты… Ты первый, — Тэхён уступает ему. — Да? — неожиданно переспрашивает Юнги, резко слетев на фальцет. — Что ж… Тем вечером я многое наговорил тебе, и, наверное, мне стоит попросить прощения. Должно быть, я нажал на тебя, Тэхён. Я… Весьма прямолинеен в большинстве случаев, и это далеко не всем нравится. А Тэхёну нравится. Ему нравится этот напор, это пламя, этот пожар. Ему нравится, что от Юнги у него аж искрит. — Нет, мне… Мне нравится, — тут же он позволяет себе перебить Юнги. — Что?! — Мне нравится то, что ты такой честный и за словом в карман не лезешь. Ты тем вечером сказал много важных для меня слов, и на утро я проснулся с мыслью, что даже не успел поблагодарить тебя за эти откровения — ты уехал так рано… Так что… Спасибо, Юнги. Это… Это было мне нужно. Юнги слегка подвисает, не сразу регистрируя ответ Тэхёна. — А… О, ну, тогда не за что. Я рад, если чем-то смог быть полезен. Тогда… У нас… У нас всё хорошо? В тоне Юнги сквозит надеждой. Тэхён ещё не совсем понимает, о чём всё это, но что-то в нём откликается тем же, и он подходит к Юнги ближе на шаг. — Да, всё хорошо. — Супер. Что ж… — Мне, наверное, стоит принять душ и переодеться, прежде чем мы отправимся в паб, — Тэхён наспех строит план ближайших действий, словно зачем-то согласовывая их с Юнги. — О, конечно. Ты можешь даже на часик-другой прилечь вздремнуть, если хочешь. Смею поспорить, ты не выспался, как следует, с непривычки. — Всё в порядке. Эти трудности и неудобства закаляют что-то во мне, хотя, не стану лгать: временами мне хочется материться. Но… Это всё опыт, разве нет? — Ничего, ты привыкнешь. Привыкнет. Если всё это станет для Тэхёна постоянной рутиной, да, он привыкнет к жёсткости и условиям. Душ творит с ним что-то неимоверное — он чувствует себя совсем другим человеком. После нескольких дней долгой-долгой дороги как-то особенно начинаешь ценить вещи, что приносят комфорт: и кофе кажется наивкуснейшим в мире, и из-под струй горячей воды вылезать совсем не хочется. Его волосы ещё влажные, растрёпанные, он натягивает на себя тёмно-синий тартлнек и пару шерстяных носков, защищая от холода ступни. Толкнув дверь ванной рукой, ему открывается обзор на их с Юнги комнату, что так и заставляет Тэхёна застрять прямиком в проёме. Его внимание притягивает не столько сама комната, сколько Юнги. Стоящий к нему спиной без верхней одежды, с футболкой в руках, оставшись лишь в брюках на флисе, что висят на бёдрах. Со спины его плечи кажутся ещё шире, на их фоне талия выглядит такой крохотной… Но даже не это приковывает к нему Тэхёна. Даже не его острые лопатки. Даже не мраморность кожи. А рисунки на ней. Его руки, его плечи, спина — всё увито различными татуировками. Вдоль позвоночника у Юнги имеется надпись — как Тэхён понял, она выполнена нордическими символами, поэтому её не прочесть, не зная предварительно смысла. Одна рука полностью опоясана скандинавскими рунами, искусно переплетающимися с вытатуированным вороном, распахнувшим крылья, головой волка у плеча и головой дракона у самой кисти. На второй руке чуть выше локтя всего одно тату. Там цифра «1». Хочется подойти ближе и прикоснуться пальцами к чернильным линиям. Так до одури хочется просто потрогать их, пробежаться по рунам у позвонков. Юнги поворачивает в его сторону голову, но не корпус, глядя на него через плечо, почти исподлобья. — Прости, не знал, что ты переодеваешься, — Тэхён прикусывает губу, не имея понятия, как оторвать от Юнги глаза. Всклокоченные рыжие волосы, серёжки в ушах, и это тату… Чёрт подери. Чёрт. Подери. — Ничего. — К-красивые тату… Что?.. — Тэхён на силу проглатывает слюну — она вязкая и аномально тяжёлая. — Что они значат? — А, — Юнги спокойно улыбается ему. — Слова на позвоночнике, разделяемые точками, означают «храбрость», «силу» и «честность», а цифра — одну единственную жизнь, что нам дана. — Красиво… — только и может выдавить из себя Тэхён, повторяясь. — Спасибо. Я люблю делать тату. Та, что на позвоночнике, достаточно свежая, ей чуть больше недели. — Ты сделал её здесь, в Исландии? — Да. А рукав понемногу дополнялся элементами по мере моих странствий по Швеции, Дании и Норвегии. В Дании мне набили волка, в Норвегии — ворона, а в Швеции — дракона. — Было больно? — Не то чтобы. Но каждый по-разному чувствует боль. Тэхён не знает, зачем, но обещает взять это себе на заметку. Может, однажды и он решится на то, чтобы сделать себе тату. Может, однажды у него будет достаточно сил и храбрости для этого. И честности. Честности перед самим собой.

***

Сегодняшний вечер обладает какой-то особенной магией: местная молодёжь, коренные жители и туристы собираются у внушительного костра у побережья. Тэхён с Юнги тоже решают посетить мероприятие, заранее заготовив себе в термос Тэ горячий какао. Говорят, в город вернулась парочка родившихся здесь музыкантов, закончившая обучение в консерватории Рейкьявика. Именно они устраивают вечер этнической музыки. — Держи, — Юнги, спешно метнувшись к своему шаттлу, возвращается с пледом и протягивает его Тэхёну. — Благодарю, — Тэхён тепло перенимает плед из его рук, слегка убаюканный неторопливыми мелодиями и мелодичным голосом девушки, исполняющей песню на исландском. Он не так чтобы знаком с фольклорным творчеством Исландии. Несколько раз слышал Björk. Несколько раз — Of Monsters and Men. Но это… Это имеет чёткие вайбы средневековья, викингов-кочевников. Кажется, под что-то похожее древние скандинавы-язычники отмечали праздники, связанные с явлениями природы. Юнги не может удержаться — он делает несколько снимков сегодняшнего мероприятия, уж слишком здесь всё цепляет глаз. — Смотри, — он демонстрирует Тэхёну то, что снял. — Здорово, правда? Такое не каждый день увидишь. Хочешь, я сделаю пару снимков тебя? На память. Тэхён совсем позабыл о том, чтобы делать фотографии. С напоминаем об этом от Юнги он даже совестно поджимает губы. Блин. Было так много классных мест, какие он хотел бы показать Чимину с Чонгуком… За всё своё путешествие он не сделал и десяти фотографий, к своему стыду, но исправиться ведь ещё не поздно, да? — Ты очень фотогеничен, Тэхён, — к слову, отмечает Юнги, сделав пару кадров. Комплимент своим жаром тут же мажет Тэхёну по щекам, и они становятся розовыми. — Прямо создан для камеры и кадра. — С-спасибо, — стеснительно благодарит он Юнги. — А… А почему ты не снимаешь себя в блогах? — Не знаю. Уже привык как-то снимать моих собак. Однажды… Однажды я думал о том, чтобы создать альтернативный блог… Но по стечению обстоятельств я был вынужден откинуть эту идею. — Почему? — Ну, я хотел вести этот блог кое с кем. С тем, кто хотел бы жить, как я. Кайфовать от свободы, как я. Разделять со мной всю прелесть долгой дороги, путешествий… У Юнги… Юнги имелся кто-то на примете? — Но я доволен и тем, что есть. Людям нравится тандем Юки, Малаги и Данте. Если бы я снимал блог про одного себя, вряд ли в этом было бы что-то оригинальное, наверное… Тэхён лишь понятливо кивает, не задавая лишних вопросов. Рядом с ними, держась за руки, проходят двое молодых парней, и Тэхён сразу же ловит на себе пытливый взгляд Юнги, оценивающий Тэхёнову реакцию. Сам же Тэхён бесстыдно провожает их глазами, пока они не исчезают за чужими силуэтами. — Тебе, должно быть, непривычно, — констатирует Юнги. — Непривычно, но я в порядке. То есть, меня это не задевает, я спокойно отношусь к подобному. Один из моих друзей думает, что, возможно, я приведу домой какого-нибудь Скандинавского принца, что вскружит мне голову. — И как успехи? — Юнги слушает его с интересом. — Кто-то вскружил тебе голову? Тэхён дарит ему взгляд — продолжительный и внимательный. А ответа как-то не находится, потому что вовсе не какой-то Скандинавский принц у него на уме несколько этих дней. А человек-солнце. Перекати-поле. — Ну, так или иначе, скажу тебе, что межрасовые отношения — опыт интересный. Опыт. Тэхён даже не удивлён, что Юнги в таких делах опытный. — Ты?.. Ты с кем-то встречался? — Да, — чистосердечно признаётся ему Юнги, не видя в этом ничего такого. — Я провёл в Испании два ярких месяца своей жизни. Там я встретил крошку Малагу. А ещё Маттео. Маттео. Юнги говорит о мужчине. — Я совсем не знал испанского, а он плохо говорил по-английски… Но, знаешь, это вовсе не помешало нам влюбиться. Не мешало одинаково мечтать. Он был добр к моим собакам, добр ко мне… Испания — была первой страной, которую я посетил, как только начал вести такой образ жизни. А Маттео был первым мужчиной в моей жизни. Страстный, яркий, тёплый. Между нами искрило. Между нами метало. Мне казалось, у нас с ним это было на всю жизнь. Но в итоге оказалось, что наши мечты всё-таки отличались. Он хотел постоянства, хотел определённости, личного уголка, именуемого квартирой. Он хотел, чтобы я остался с ним в Барселоне навсегда, а я ведь только сбежал из суеты города, только приспособился, настроился на жизнь в шаттле. Мы даже не доехали до границы с Италией, когда он решил, что такая жизнь не для него. — Юнги, мне жаль, что всё так повернулось… — Всё нормально, — Юнги отвечает ему без боли в голосе. — Я отпустил, потому что понимал — Маттео был просто не моим человеком. Наши пути пересеклись, но нам было в конечном итоге не по дороге. Именно с Маттео Юнги хотел создать туристический блог на двоих? Тэхён кусает кончик языка, примерно понимая, что так оно и было — Юнги не нужно посвящать его во всю историю, чтобы прийти к каким-то выводам. — Он хотел жить будущим, а я — жить в моменте «сейчас». Тэхён прикусывает нижнюю губу. Наверное, противоречиво неправильно ловить себя на мысли, что Юнги красивый, когда с ним делятся чем-то настолько личным, рассказывают о прошлых отношениях. Неправильно таращиться на губы Юнги, в уголках которых остался какао. Неправильно желать зарыться в эти огненные волосы, и плевать, если Тэхён от этого сгорит. Он ещё никогда и ни к кому не испытывал такой жажды. Между ними снова воздух кажется горячим, и по тому, как на него в ответ смотрит Юнги, Тэхён понимает, что не он один это чувствует. Не он один ощущает этот невесомый жар. Глаза Юнги блестящие, широкие, в них пляшет пламя. От него пахнет бризом, дымом и шоколадом. Тэхён творит что-то для самого себя необъяснимое — тянется корпусом вперёд и касается манящих, приоткрытых губ, что не оказывают сопротивления. — Что ты делаешь?.. — шепчет ему в подбородок Юнги, коснувшись тёплыми пальцами его щеки. — Пытаюсь жить в моменте «сейчас», — только и отвечает ему Тэ. Юнги слегка отклоняет голову, внимательно смотрит в глаза, словно пытается разгадать, что у Тэхёна на уме, узнать, так же ли бешено стучит у того сердце, проверить, действительно ли Тэхён этого хочет. — Ты уверен? Юнги и есть тот самый человек с искрой. И Тэхён не просто зажигается. Он по-новому горит рядом с ним. — Уверен. Больше они не говорят ни слова друг другу, в сбивчивых поцелуях проделывают себе путь обратно в номер, потому что обоим становится совсем не до фестиваля. Друг друга хочется. Очень сильно. Между ними заискрило ещё в тот вечер, когда Тэхён банально испугался этого жара. Но сейчас у него достаточно смелости, чтобы напрашиваться на новый поцелуй. С мужчиной. С вовсе никаким не Скандинавским принцем, а человеком-перекати-поле, у которого волосы — пожар, взгляд — пожар. И поцелуи окутывают всего Тэхёна огнём. Юнги толкает его к стенке ещё в коридоре, прижимает к ней собой, хватаясь за куртку — вскоре та падает вниз вместе с шапкой и шарфом. Какая-то часть Тэхёна совсем не может найти объяснение тому, что сейчас происходит, тому, что он творит, что творят с ним, однако разум, сердце и тело выбирают это, выбирают прикосновения Юнги, выбирают его жгучий взгляд, его горячие губы, и в совокупности это кажется ему самым что ни есть правильным. Правильно вот так, с Юнги. Таять под его пальцами. Сгорать под его поцелуями. Зажигаться. Зажигаться к жизни от одного его слова. Он выставляет перед собой руку, касаясь грудной клетки Юнги, пытается остановить их обоих, чтобы кое-что сказать, и Юнги его слушает. Шумно дышащий, разгорячённый, он слушает его. Конечно, догадаться было несложно, но всё же: — Я… Я никогда не спал с мужчиной, — проговаривает Тэхён одними губами. Оттого Юнги целует его нежнее, бережливей. — Всё хорошо. Я покажу тебе. Тэхён оглаживает пальцами по позвоночнику Юнги, по его «храбрости», «силе» и «честности». Он припадает губами к линиям тату — целует ворона, целует волка, а затем и дракона. И Юнги в долгу не остаётся; Тэхёну откровенно жарко от его касаний, только гладь стенки хоть как-то студит этот жар. Он ещё никогда не чувствовал себя более живым, чем здесь и сейчас, чем рядом с Юнги, что хватает его за горло пальцами и притягивает к себе для поцелуя. Тэхён разнежен, у него волны мурашек по плечам от того, как скользят чужие ладони по его телу, как незримо татуируют кожу каждым касанием длинные пальцы. — Дыши, — горячий шёпот Юнги опаляет Тэхёну раковину уха. — Дыши. И Тэхён дышит, стараясь игнорировать дискомфорт и странные ощущения, когда смазанные чем-то мокрым и скользким пальцы толкаются внутрь, растягивают для себя. — Я хотел тебя ещё с того момента, как увидел. Тэхён не знает, как можно было хотеть его таким — потерянным, разбитым, сломанным. Только здесь он чувствует себя цельным, завершённым. Только в руках Юнги. Чувствует себя собой. Но это взаимно. Тэхён тоже захотел его ещё тогда, несмотря на то, как испугался. Возжелал его. Загорелся им. Ведь в руках Юнги была та самая искра, которой Тэхёну не хватало. Юнги — вот, кого Тэхёну не хватало в этой жизни. Он хнычет, он стонет, он кусается; пальцы Юнги глубоко, они делают ему прекрасно, заставляя давиться воздухом, давиться словами. Он снял для этого кольца, чтобы не поцарапать Тэхёна, не сделать ему больно, чтобы только лишь гладко и х о р о ш о. — Юнги… — Живи. Чувствуй. — Юнги… Тэхён всё ещё прижат к стене, всё ещё дрожит в коленях, пока его размашисто имеют двумя пальцами. Два становятся тремя, и вот здесь Тэхёну начинает казаться — он пустит слюну. — Чувствуй, Тэхён. Он зажимается на рефлексах, на инстинктах, и первое время не помогает даже ласка твёрдого члена, не помогают требовательные, глубокие поцелуи. Член внутри — это больно, чёрт возьми. У него даже мокро в глазах, несмотря на то, как Юнги нетороплив, как полагается больше на ощущения Тэхёна, чем на свои. — Мой мальчик, что не умеет добывать искру, — Юнги любовно целует его в плечо, утыкается носом в затылок. И Тэхён клянется: он в жизни ничего интимней не слышал, чем это. Ничего ближе. Ничего более личного. Юнги мягко хватает его за руку и опускает на собственный низ живота, чтобы Тэхён раскрытой ладонью почувствовал, как Юнги двигается в нём, ощутил, где они становятся одним целым. — Такой сильный для меня. Тэхёну кажется, он может кончить лишь от одного того, каким низкими гортанным тоном с ним разговаривает Юнги. Толчки становятся амплитудней, как только оба ощутили, что Тэхён расслабился, что адаптировался, что полностью пропустил в себя. Юнги не делает это быстро, но делает с чувством, практически ритмично, улыбаясь в поцелуе, когда Тэхён начинает тихонько скулить, и на этот раз не от боли. — Вот так… Тэхёна никогда не интересовали мужчины, и он не уверен, что будут. Потому что есть только один, а другие ему и не нужны. Потому что есть Юнги, и его достаточно. Он не уверен, что можно было так быстро влюбиться, и что всё, то, что он испытывает к Юнги, можно определить любовью. Но больше ничьё прикосновение так сильно знать не хочется, как его. Он познал Юнги, и это даже больше, чем ему было нужно. Это больше, чем просил, чем нуждался. Тэхён кончает Юнги на костяшки узловатых пальцев, что мягко ласкали член. Его долго потряхивает: сначала изрядно, а затем мелко, когда Юнги толкается в последний раз и изливается в тонкую резинку. Он плачет на эмоциях, жаждая объятий, жаждая близости, тепла. И Юнги не выпускает его из своих рук до тех пор, пока Тэхён не прекращает в этом так отчаянно нуждаться. С непривычки болят и поясница, и задница, но в голове у Тэхёна тихо. Там спокойно. Там чувствуется порядок. Юнги долго гладит его по спине, целует в мокрые веки, в дрожащие губы и называет его прекрасным. Называет своим мальчиком, что не умеет добывать искру. Для этого у Тэхёна есть Юнги. Чтобы разжигал для него пожары и заново заводил сердце. Тэхён улыбается ему лениво, довольно и раскрепощённо. Достаточно смело, чтобы наслаждаться их наготой. Достаточно открыто, чтобы признаться в том, как ему понравилось. Быть с мужчиной. Чувствовать его в себе. Даже та часть, где было больно, где после этого оргазм показался ему катарсисом. Он не помнит, чтобы когда-либо было настолько же ярко, как это было сегодня. Не помнит, чтобы настолько же жарко, настолько же хорошо. Таких, как Юнги, в жизни Тэхёна раньше не бывало. — Если я закрою глаза и усну, ты обещаешь, что будешь здесь, когда я проснусь? — Тэхён взмаливается к нему, ластясь под поцелуй. Юнги мягок и нежен с ним, он заботлив. Его рыжие волосы растрёпаны, на шее и плечах рассыпались вишнёвые отметины. — Я буду здесь, Тэхён, — он кивает и улыбается ему уголками губ, подпирая голову рукой, увитой татуировками — так проще наблюдать за Тэхёном, смотреть на него, провожая его в сон. Тэхён снова тянется к его губам за таким нужным ему поцелуем. — Доброй ночи, Юнги. — Доброй ночи, Тэхён. У Тэхёна всё болит. Он дико устал. Но этим вечером он засыпает с улыбкой, смея смело признаться, что именно сегодня. Сейчас. Сейчас он счастлив.

***

Они просыпаются так, словно в этом не было чего-то непривычного, словно всегда только так и просыпались — рядом друг с другом, минут десять нежась в порции утренних поцелуев. Они завтракают так, словно делали это всегда — вдвоём, заказывая разные блюда, чтобы потом поделиться друг с другом. Тэхён проснулся с Малагой, что умостилась в его ногах, чем очень сильно удивил Юнги. Она больше месяца привыкала к одному запаху своего хозяина, не говоря уже о том, чтобы пойти в руки. Однако Тэхён завоевал её доверие всего за пару дней, и этой близости хватило настолько, чтобы она позволила себе спать с ним рядом. — Знаешь, я почти ревную к тому, как тебя любят мои собаки. Данте прям за рукав тащит ко мне, стоит ему увидеть, что ты не рядом. Тэхён чешет Данте за ухом — счастливый пёс в ответ ласково вылизывает Тэхёновы пальцы. Возможно, это знак. Знак того, что всё, н а к о н е ц — т о, на своих местах. Тэхён на своём месте. Он там, где должен быть. — Не против проехаться вместе? — Юнги отставляет в сторону пустой стаканчик кофе и внимательно смотрит на Тэхёна. Они уже выехали из номера, который сняли на ночь, и поэтому Тэхён снова грустно поглядывает на свой тяжеленный рюкзак. — Что?! На твоём шаттле? — несколько удивлённо переспрашивает он, получив в ответ кивок. — Да. Тэхёну необычно — сидеть на единственном пассажирском сидении рядом с водительским креслом Юнги. Необычно думать о том, что было бы, если бы он сейчас отправился с ним, куда глядят глаза. Он с каким-то детским очарованием рассматривает дорогу впереди, пока Юнги смело уносит их вперёд. Наверное, круто путешествовать вот так. С Юнги. Вдвоём. С тремя собаками. Жить свободно. Без ограничений. Без давления. Без сожалений. Тэхён сидит в этом автобусе так, словно всегда так и было. Словно всё вело его к этому моменту. Вело к Юнги. К тому, чтобы он наконец почувствовал себя живым. Заново узнал, что такое воздух. Заново загорелся к этой жизни. Они покидают Дьупивогюр. Впереди — километры обсидиановых полей и далёкие заснеженные пики гор. Юнги не произносит ни слова, но в какой-то момент останавливается и глушит мотор. — Ты чего? — Тэ поворачивает в его сторону голову. — Что-то случилось? — Дальше… Дальше мы не можем пойти вместе, Тэхён. Что? — Как бы мне ни хотелось, дальше ты должен пойти один, — тут же объясняется с ним Юнги, заприметив, как посерел в лице Тэхён. — У тебя… У тебя есть незаконченное дело — этот путь. И ты должен его преодолеть. Без меня. Ты должен разобраться в том, чего ты хочешь. Именно ты и никто другой. — Юнги… — Но, — он не даёт ему высказаться, как будто за словами прощания есть что-то ещё. — Но… Я пробуду в Рейкьявике ещё неделю, — он извлекает из бардачка записную книжку и ручку. Торопливо отрывая клочок бумаги, Юнги принимается чёркать адрес и дату. — Если… Если ты придёшь к выводу, что хотел бы жить вот так, с кайфом от всего, что видишь, от всего, что делаешь. Жить, где дом — не кирпичи с гипсокартоном, а человек… Я буду ждать тебя ровно через неделю в шесть вечера в этом месте. И отдаёт Тэхёну адрес, свёрнутый в несколько раз. — Юнги… — Тем же вечером я отбываю на Фарерские острова. — Юнги… Юнги смотрит ему в глаза с тоской, как будто совсем не хочет его отпускать, однако нужно. Данте, словно почуяв неладное, пытается вылезти туда, к ним. Снова хватает Тэхёна за рукав куртки и тянет в сторону Юнги. — Я не имею никакого права говорить тебе, как жить, что выбирать и о чём мечтать, — продолжает Юнги. — Но в то же время мне эгоистично хочется увидеть тебя через неделю в моём шаттле. Сидящим здесь. Рядом со мной. Рядом с Данте, Юки и Малагой. И чтобы мы ехали, только вперёд. Юнги снимает со своей шеи чёрную верёвочку, на которой висит деревянный кулон сокола. — Во многих народах сокол символизирует символ свободы. Его зрение считается самый ясным, а крылья — самыми быстрыми. И надевает его на Тэхёна. — Это подарок. Я надеюсь, в конце своего пути ты найдёшь, то, что искал, Тэхён. Ты найдёшь свою искру и покой, и своё счастливое «сейчас». Юнги целует его. Долго и чувственно. Как будто готовится принять всё, даже расставание, любое решение Тэхёна. Тэхён взваливает на спину свой тяжёлый рюкзак, вдыхая холодный воздух. Юнги прав. Ему нужно завершить этот путь. Закрыть этот вопрос для себя. Закрыть и вернуться настоящим Тэхёном, как он и обещал самому себе. Он старается не смотреть на то, как автобус Юнги скрывается за горизонтом, потому что это больно. Он едва сдержал себя, чтобы не расплакаться, пока они прощались. Его губы до сих пор горят от поцелуя, тело всё ещё чувствует его руки. Юнги подарил ему искру, и Тэхён её уже ни за что не потеряет. Он смотрит вперёд — Ватнайёкюдль пытается запугать его своими габаритами. Однако Тэхён всё равно намеревается его покорить.

***

Он поднимается вверх около десяти часов, весь в поту, весь уставший, в составе группы и инструктора. Во внутреннем кармане куртки, у сердца, бережно хранится клочок листа бумаги, который оставил ему Юнги — с датой и адресом, — да вытесанная фигурка сокола. Тэхён касается ладонью этого места и улыбается, делая свободный вдох. Солнце сегодня особенно тёплое и светит ярко.