Убогость

– Шалафи, а я красивый? – Ты знаешь и сам. – Учитель, ну посмотрите! Вдруг что изменилось, а я без зеркал и не узнаю... – голос звенит отчаяньем и ехидством в равной степени. Смотреть на него, его касаться, для Рейстлина подобно приобщению к древним храмам прежних культов, но в другую сторону: вместо тончайшей росписи и искусной мозаики, что была и будет до и после краткого мига его человеческой жизни, пред ним сейчас – обезображенное по его вине и воле лицо и тело вечного высшего существа. Существа, что будет носить эти увечья и память дальше, в веках и столетиях. Маджере думает, что своë "бессмертие в детях" люди чувствуют именно так. Рейстлин моргает. Песочные часы зрачков переворачиваются. – Со вчерашнего дня ничего не изменилось. – Право жаль. – тот же голос, та же интонация. Всë же, и бессмертному существу, наделëнному таким даром к магии, какой не снился никакому человеку, тяжело даëтся осознание собственного уродства. Рейстлину же, замахнувшемуся на полномочия Бога, гораздо тяжелее было стерпеть чужую красоту рядом, особенно ту, что не в силах было одолеть его проклятое зрение – для этого ему потребовалось выплеснуть одно особо едкое снадобье в лицо эльфу... Теперь, по крайней мере на его взгляд, они сравнялись: зеркал больше не было ни в чьей келье в Башне. – Зато череп у тебя превосходный. – Кто б узнал в Квалинести – не поверил, – он ухмыляется, растягивая в оскале остатки вспухших губ; незажившее опалëнное и заживо гниющее мясо щëк обнажает всю челюсть разом, а не только передние зубы да клыки. Одни только глаза, залитые красным, никогда не меняют своего тупого жуткого взгляда в упор... Рейстлин отворачивается и думает, что ему не придëтся смотреть на это глазами Бога. *** У него нет ни одной причины убивать этого эльфа. И это чистая правда. Он просто вспоминает дерзкую шутку, за которую его высекли когда-то в школе: «может ли наш Всемогущий Бог создать камень, который он не в силах сломать?». И замахивается на него посохом. Даламар неподвижно лежит у его ног. Бог, получается, может. *** Рейстлин догадывается, чем Бездна и Всебесцветная с нею любят мучить магов, что отдали свои душу и тело чернокнижию и Вечности, а не плотскому и мирскому. Но разве женщина, даже самая красивая, даже так упоительно чудно вобравшая в себя десяток лучших черт всех тех, что вешались Карамону на шею гроздьями, способна смутить разум того, кто сошëл в Ад сделать подвластным Небо? Смешно. Смешно-смешно-смешно... У Рейстлина спирает грудь не от смеха, но от следующего видения. Образа. Лика. Живого... Эльфа! – Ты меня боишься, дорогой Шалори? – Тебя здесь нет! – Может ты не очень-то в себе уверен? – тот вместо спора отбрасывает капюшон с лица, а мантию, будто бы с учительского плеча, со своих светлых плеч; и Маджере предстаëт истинная красота, неподвластная ни Времени, ни Пространству, ни проклятью клятых больных глаз. Перед ним стоит Даламар, такой, каким его задумала сама Жизнь. Воплощающий в себе все её помыслы: от зелëных прищуренных глаз, с насмешливым их взглядом, полных ярких губ и высоких скул, до сильной здоровой груди, в которой бьëтся здоровое полнокровное никем не раненное сердце... Смотреть дальше и ниже – выше всяких рейстлиновых сил. – Слабак! Эльф выхватывает померкший посох из ослабевших пальцев – тот отзывается на заклятье-ключ из его уст, – и навершие загорается ярким пылающим огнëм. Рейстлин, потеряв всякую опору, падает перед бывшим учеником на колени. Даламар только смотрит на него в упор: на мгновение его лицо приобретает решимость, а руки сжимают древко чуть крепче. Но он лишь разворачивается и уходит прочь, оставляя бывшего учителя в темноте и унося с собой единственный свет. Кошмары в Бездне для Рейстлина Маджере только начинаются.