***
Их второй день святого Валентина выдался ещё неприметнее предыдущего, потому что они даже не провели его вместе. Об этом позаботились мили расстояния между ними. Когда в мае суд признал Шидо Масаёши виновным в хищении средств, взяточничестве, компрометации выборов, перечне спланированных убийств и прочих выдающихся достижениях, и стараниями насильно навязанных ему адвокатов был приговорён всего лишь к пожизненному заключению, Горо Акечи улыбнулся экрану старенького, шипящего телевизора, прозябающего в углу комнаты отдыха, и выдохнул с облегчением. У него было время смириться, что он никогда не заставит Шидо корчиться под его ногами, лично умоляя о прощении. Но, думает он, если бы мама увидела эту жалкую, вымазанную соплями гримасу, унижающуюся перед камерами на потеху страны, она бы тоже улыбнулась. Поэтому, в уединении своего самодельного закутка из кресла и подушек, Акечи решает, что готов начать свою жизнь с абсолютно чистого листа. Он не знает, как жить по-новому, но, впервые за годы, признаётся себе, что не хочет жить по-старому. Этот план, в своём идеалистическом максимализме, пошёл прахом через несколько часов, когда ему пришло сообщение от Курусу: «Пожизненное.» И, через несколько минут, видимо почуяв необходимость уточнить, второе: «Шидо вынесли приговор.» Палец Акечи замер над кнопкой «закрыть». «С абсолютно чистого листа» совершенно точно не подразумевало под собой лидера Фантомных воров; человека, изменившего сердце Шидо и, вместе с тем, траекторию всей его жизни. Человека, которому по необъяснимой причине было не плевать, как много этот день значил для Акечи. Он ответил в соответствии с тем, чем эти сообщения были на самом деле – поздравлением: «Спасибо.» Акечи был уверен, что такое односложное сообщение не должно дать повода думать, будто он хочет слышать от Курусу вновь, но Курусу это, как акулу, почуявшую каплю крови в океане, не остановило. Следующее сообщение пришло через неделю, в начале июня, ещё неожиданней предыдущего – поздравление с днём рождения. Акечи прежде никогда не получал сообщений с поздравлениями. В прошлом году он имел необычное удовольствие провести вечер за пролистыванием тега со своим именем в социальных сетях, где сотни поклонников, никогда не видевших его в лицо, праздновали его день рождения как своё, но он не считал написанный кем-то пост значимым поздравлением. Это было странного рода упоение – быть замеченным так широко, и одновременно так поверхностно. Число – второе июня – по сей день оставалось в открытом доступе в Википедии, если оно ещё было кому-то интересно. Кому-то вроде Курусу. К своему раздражению, сам Акечи, ныне без доступа к государственной базе данных, был бессилен узнать его день рождения, не спросив Курусу об этом напрямую. «Пятнадцатое сентября.» Третье сообщение удивило его вновь, пуще прежних: Курусу хотел приехать. И, будто этого было недостаточно, он хотел приехать с Анн Такамаки. Акечи согласился только потому что ему уже хотелось лезть на стены от скуки. Или потому что они наверняка дадут ему ещё один, финальный повод навсегда оборвать с ними связь. Так или иначе, он убедил себя, что ему нечего терять. В последних числах июля они остановились в небольшом пригороде, в одной автобусной остановке от переоборудованного под реабилитационную клинику дома. Такамаки выглядела прекраснее прежнего – стройная, слегка загорелая на американском солнце после перевода заграницу, излучающая уверенность и радость. Курусу выглядел как Джокер. Не буквально, конечно. На нём не было ничего экстравагантного, и он не прятал за пазухой нож – насколько Акечи было известно, – но его лицо, больше не скрытое за тенью и бликами очков, пылало решительностью как брошенная в бензин спичка. Лицо, раньше отделённое от мира маской, теперь открытое миру. Зрелище до того непривычное, что Акечи не мог отвести взгляд. А ещё Курусу выглядел выше. Даже здесь он норовил его переплюнуть. Такамаки, едва переступив порог клиники, потрясла перед Акечи увесистой плетёной корзиной и объявила, что они отправляются на пикник. Они расстелили плед под тенью низкорослых клёнов во внутреннем дворе здания, куда задувало достаточно прохладного ветра, чтобы выдержать нависший зной. – Я не ожидала, что реабилитационный центр может быть таким уютным. Больше похоже на загородную виллу! Тебе нравится здесь, Акечи-кун? – спросила Такамаки, выкладывая пластиковые тарелки и вилки. Когда-то ему действительно нравилось здесь. Когда худшие дни становились ещё хуже, и его мать изо дня в день была слишком пьяна, чтобы работать, они оказывались здесь. Люди были вежливы, не смотря на то что от них пахло спиртом и перегаром, и его угощали конфетами. А затем маме всегда становилось лучше, она всегда обещала, что всё будет хорошо, а Акечи всегда притворялся, что верил ей. Это было место, в котором он оказывался каждый раз, когда падать ниже было уже некуда. – Не худшее, где я был, – ответил Акечи. Когда он попытался пожать плечами, взгляд Такамаки задержался на его неподвижной руке. – И как давно ты здесь? С декабря? – она закусила губу, будто пытаясь удержать себя от того, чтобы добавить что-то ещё. – Знаешь, Рюджи тоже вернулся в реабилитацию – для своей ноги – после целого года перерыва. Он совмещает с учёбой, у него отличные успехи. А моя подруга может снова ходить после перелома позвоночника! Прошёл уже год, и теперь она даже поднимается по лестницам, и… – Такамаки-сан, я очень рад за ваших друзей, – перебил её Акечи. – Но к чему мне эта информация? – У твоей руки никакого прогресса, – спросил Курусу тоном, не подразумевающим вопроса. Курусу, до этого спокойно выкладывавший еду из корзины, резким движением подбросил ему обёрнутое в салфетку дораяки под таким углом, что Акечи пришлось повернуться всем телом, чтобы поймать его в правую руку. Лицо Такамаки поникло, будто она боялась именно этого. Акечи оскалился. – Если вы думаете, что моя рука станет как прежде, то забудьте. Этого не произойдёт. – Ты не можешь так легко сдаться, – отрезала Такамаки, с угрожающей решимостью. – Это не драматический оборот речи, – терпеливо ответил он, с каждой секундой всё больше жалея, что дал им свой адрес. – Это физически невозможно с такими повреждениями нервов и сердца, и мне, если честно, плевать. Я здесь не ради руки. Курусу замер с ножом и свежим авокадо в руках. – Ты здесь ради психологов, – догадался он. Такамаки изумленно выдохнула. Курусу всматривался в его лицо так пристально, будто пытался выпытать из его выражения что-то ещё. Акечи сжал руку в кулак до побелевших костяшек. Чему они удивлены? Это одно из прямых назначений реабилитационных центров. Не его вина, что они об этом даже не подумали. Уверенно выставив подбородок вперёд, он указал на выложенную между ними еду. – Что это? – Это? О… – Такамаки сморгнула, и заставила себя улыбнуться. – Кацу-сандо! Всё что здесь есть Акира заранее приготовил сам, он на удивление отличный повар. Попробуй, Акечи-кун! Акечи откусил зажатое в руке дораяки, и все трое провели время, притворяясь, будто события последних минут и последних двух лет произошли не с ними. Такамаки не солгала – к бесчисленному перечню своих талантов, Курусу ещё и исключительно хорошо готовил. Акечи, со вздохом, подумал о своей последней трагической попытке пожарить рыбу. В этот раз он не нашёл в себе сил даже начинать сравнивать себя с ним. Когда Такамаки, пообещав скоро вернуться, отлучилась в уборную, Акечи отложил свою тарелку в сторону и спросил: – Зачем ты здесь? Курусу почесал затылок. – Поесть. – Уморительно, – сплюнул Акечи. – Дай угадаю: по-твоему, я нуждаюсь в твоей помощи? Взгляд Курусу потяжелел. – По-моему, я уже достаточно тебе помог. Акечи запнулся, пойманный врасплох его ледяным тоном. – Я не собираюсь указывать тебе «правильный» путь, Акечи. Твой черёд решать, что делать со своей жизнью. Я пытаюсь быть рядом, а не вести тебя за собой. На последних словах его твёрдость померкла, будто он сказал больше, чем хотел. Акечи не нашёл, что ответить. Курусу был прав – без ведущих его вперёд планов, без целей, без веса чужих ожиданий, он был волен лепить своё будущее заново, как пожелает. Быть где и с кем он хочет. Быть кем хочет. Проблема заключалась в том, что такого рода свобода была в лучшем случае дезориентирующей, а в худшем – парализующей. Этой зимой он сдал свои финальные экзамены даже без попытки отправить заявку в университет. Он просто сел на поезд, и вернулся сюда. Акечи, в тишине, смахнул крошки с колен. – Тогда зачем здесь Такамаки? – тихо спросил он. – Из жалости? Потому что я напоминаю ей её подругу? – Да, – просто ответил Курусу. – Эгоистичная мотивация – это не всегда плохо. Акечи хмыкнул. – Ты не изменяешь своим двойным стандартам, Акира. Но, полагаю, в моём положении было бы странно смотреть на неё свысока, – сухо отметил он. Курусу не сумел подавить смешок. Он примирительно подтолкнул тарелку с фруктами ближе к Акечи. Когда Такамаки вернулась, громко жалуясь на нагрубившую ей по дороге пациентку, вернулось и хрупкое чувство лёгкости между ними. По крайней мере, утешал себя Акечи, разжёвывая сладкую дольку ананаса под чувственную речь Такамаки, их раздражали одни и те же люди. Они уехали через два дня, и, хотя Акечи устал от них именно настолько, насколько и ожидал, он не горел желанием их провожать. – Увидимся, Горо, – пообещал Курусу на прощание. Такамаки энергично помахала из-за двери. Акечи поборол дрожь. Никто не называл его Горо с тех пор, как он в последний раз видел мать. В конце августа Курусу приехал снова, в этот раз один – Такамаки уже вернулась в Америку. Но расстояние не остановило её от того, чтобы каждую неделю писать ему, заваливая переписку фотографиями Лос-Анджелеса. Акечи каждый раз оставлял её на прочитанном ещё на неделю. Курусу писал ему не так часто. Вместо этого он приезжал вновь. И вновь, раз или два в месяц урывая короткое время на праздниках и выходных, чтобы ненадолго увидеться, незаметно культивируя для них новую норму, пока в декабре Акечи не объявил: – Я возвращаюсь в Токио. Курусу лениво оторвал голову от книги – одной из тех, что он привёз для Акечи. Он взял в привычку и самому читать всё то, к чему Акечи проявлял достаточно интереса, чтобы попросить печатную копию. Якобы чтобы им «было что обсудить». Акечи подозревал, что он просто не хочет казаться глупее на его фоне. – Я торчу здесь уже год. Ещё хоть месяц, и кто-нибудь пострадает, – прошипел он. Он не упомянул, что деньги, накопленные за его время на телевидении, тоже подходили к концу. Курусу отложил «О скоротечности жизни» Сенеки в сторону. Он не требовал от Акечи много внимания, но отдавал ему своё безвозмездно. – Что будешь делать дальше? – Юриспруденция, – без промедления ответил Акечи. К его довольству, Курусу заинтересованно склонил голову набок. – Удивлён? Я думал об этом, ещё когда работал с Сае-сан. Не скажу, что я восхищался ею, или что хочу пойти по её стопам, но я часто не мог отделаться от мысли, что я могу лучше. У меня бы хватило ума использовать систему, вместо того чтобы подстраиваться под неё, как она. – Помогать слабым назло сильным? – поддразнил Курусу. Акечи не сдержал улыбки. – Слабые должны помогать себе сами, если они не хотят оставаться слабыми, – проворковал Акечи с одной лишь целью пощекотать ему нервы. – Но если в процессе у меня получится поставить на место и разрушить жизнь какого-нибудь заевшегося политика, то, да. Почему бы и нет. Курусу рассмеялся, и Акечи пришлось отвести взгляд. Посмотреть на стены. На потолок. Куда угодно ещё. Его пугал опьяняющий эффект, которым обладало одобрение Курусу. Моргана, спавший рядом с ними на диване, дёрнул усами от шума. Курусу рассеянно почесал его за ухом. – Я переезжаю в Токио весной, – вдруг сказал он. Он звучал почти что счастливым. Акечи не удивлён. Многие из его друзей всё ещё оставались в городе. – Университет? Курусу кивнул. – Психология. Лишь благодаря выдержке, какая вырабатывается с годами восторженного поддакивания иллюзиям величия своего паршивого отца, Акечи смог не отпрянуть. Курусу не был обманут его мнимым спокойствием. – Мне кажется, у меня хорошо получится. Менять не сердца, а умы людей, – попытался объясниться он, потирая затылок. – К тому же, это не обязательно навсегда. Из всех людей, ты – прямое доказательство, что мы не обязаны делать одно и то же до конца наших дней. Он нахмурился, пытаясь вычислить, достаточно ли оправданий привёл. Будто бы это имело значение. Акечи вдруг с ужасом понял, что Курусу жаждал его одобрения не меньше, чем Акечи – его. Акечи не имел ничего против этой профессии, в теории. Это была уважаемая работа, если не учитывать тысячи вводящих в ужас историй некомпетентных практик и сомнительных методик, после которых пациенты возвращались к своей жизни с новыми, куда более изощрёнными травмами. Но статистически эти тысячи историй попадали под категорию «разовых», а учитывая, где и зачем Акечи провёл последний год своей жизни, осуждать такой выбор было лицемерно даже по его меркам. Он просто не хочет, чтобы Курусу тратил себя на других людей. На людей, вроде него. Но конечно это именно то, чего хочет Курусу, даже не понимая, что он заслуживал большего. Акечи вздохнул. – Ну, вряд ли ты справишься хуже Маруки. Он ведь и сам выбрал стать тем, кто когда-то мог бы помочь Акире. Хотя это, конечно, совсем не одно и то же. На губах Курусу просветлела робкая улыбка. Он поблагодарил Акечи крошечным, оттенённым облегчением кивком. Когда Курусу отвернулся, перелистав книгу обратно до подвёрнутой страницы, Акечи позволил себе обмякнуть на спинке дивана. Плечо к плечу, без слов, в свете последних лучей тусклого декабрьского солнца, пробивающегося через окно, Акечи гадал, почему никто никогда не хотел сидеть с ним так прежде. Почему хочет Акира. Его сердце сжалось с той болезненной тоской, на которую, ему казалось, оно уже давно не способно. Четырнадцатого февраля Акечи даже не вспоминает, какое сегодня число – все рекомендации собраны, вступительные экзамены сданы, интервью пройдены, оставалось только ждать – пока Акира не присылает ему сообщение. Изображение шоколада в виде сердечка, явно скопированное из интернета. И подпись: «Подарю настоящий в следующий раз.» Акечи оскалился. Он уже достаточно напрактиковался писать правой рукой, чтобы ответить в считанные секунды: «Очень смешно. Надеюсь на этот раз ты не переслал мне фотографию, в которую вложила всю душу какая-нибудь твоя несчастная подруга.» Где-то в крошечном городке, за сотню километров от Токио, Акира скривился как от удара. Анн уверяла его, что это была милая идея.***
Их третий день святого Валентина был последний раз, когда Акечи позволил себе забыть это злополучное число. Но в его оправдание, когда Акира приглашал его провести вечер вместе, он обозначил его исключительно как «следующий четверг». Они встретились снова в апреле. Отпраздновали своё поступление в университет за чашкой кофе. Праздники, как оказалось, была не сильная их сторона. Акира не имел привычку праздновать на широкую ногу, рискуя не праздновать вовсе, если его друзья не заставят его. В том числе свой день рождения. Акечи рассудил, что они в этом не слишком отличались – они просто не видели смысла придавать таким событиям излишнее значение. И он позволил бы Акире довольствоваться своим скучным, обыденным днём, если бы Акира не спровоцировал его первый, когда второго июня протянул ему изящно запакованные наручные часы из серебра. У них был простой замок, как раз такой, с которым Акечи мог справиться сам. Они провели остаток утра в Miel et Crepes, и Акира оплатил их счёт. Акечи не любил оставаться в должниках. Он начал со звонка Анн в первую неделю сентября. Он собирался ненавязчиво намекнуть, что, возможно, друзья Акиры захотят подготовиться заранее к надвигающемуся событию. Анн, на другом конце земного шара, издала протяжное «Эмм». – Какому ещё событию? – с опаской спросила она. Акечи понадобилось ещё несколько дней чтобы смириться, что за три года никто из друзей Акиры не удосужился узнать его день рождения. «Ради этих людей он рисковал жизнью», ядовито подумал он, позволяя себе порадоваться, всего на секунду, что он был лучше них хоть в чём-то. Не менее едкая мысль напомнила, что и они рисковали ради него тоже. Но с этим звонком план был приведён в действие, и Фантомные воры оправдали его ожидания: Сакура заманил Акиру в Леблан под невинным предлогом помочь, где его поджидали бурные поздравления, подарки и торт. Акечи, конечно, не пригласили. Он убедил себя, что его это устраивало – нежелание пересекаться, особенно с Окумурой и Сакурой, было в высшей степени взаимно. К тому же, он уже заранее договорился с Акирой встретиться поздним вечером. После дня, проведённого в кругу друзей, Акира выглядел счастливее, чем когда-либо. Еле сдерживаемая улыбка грозила расползтись от уха до уха. Волосы растрепались ещё больше обычного – очевидно дело рук Сакамото. К шее прилипла ярко-розовая блестка конфетти. Когда он опустился напротив, за их обычным столом в Джаз Джине, Акечи постучал у себя за ухом с многозначительным взглядом. Акира торопливо смахнул конфетти с кожи. – Спасибо, – сказал Акира вместо приветствия, голосом таким тёплым, что он мог бы согреть солнце. – Я ещё ничего не сделал. Акира покачал головой. – Только ты знал, когда у меня день рождения. Ну, и Футаба. Но она умеет хранить секреты. – Не понимаю о чём ты, – сладко улыбнулся Акечи. Затем, под напором знающего взгляда, уступил: – Я сказал одному человеку. Что было дальше меня не касается. Акира ответил улыбкой, глуповатой и очаровательной. Акечи, не рискуя дать ему шанс сказать чего-то излишне благодарного, вытащил из спрятанного под столом пакета продолговатую коробку, обвязанную ярко-красным, пышным бантом, и без торжественных церемоний подтолкнул её по столу к Акире. – С днём рождения. Если в его голосе сквозило самодовольство, то только чуть-чуть. Акира аккуратно стянул бант и заглянул внутрь. Его брови взлетели ко лбу. – Не поднимай его так высоко, – сказал Акечи. – Мухен не обрадуется, если ты напугаешь других посетителей. Акира рассеянно кивнул, не отрывая глаз от изогнутого кинжала. Он осторожно коснулся лезвия, и с удивлением посмотрел на царапину на пальце. В реальном мире баселард Джокера едва мог разрезать сладкую вату. – Довольно похоже на твою старую игрушку, как думаешь? – губы Акечи растянулись в ухмылке. – Сомневаюсь, что ты найдёшь ему применение, но ты ведь ценитель всякой бессмысленной сентиментальности. Акира поворачивал клинок вправо и влево, завороженно наблюдая как переливается на свету сталь. Кинжал двигался под его ловкими пальцами так плавно, словно он никогда и не выпускал его из рук, блики бегло отражались в распахнутых серых глазах. Акечи прочистил пересохшее горло. – Ты скучаешь по Джокеру? – вдруг спросил Акира, едва слышно. Акечи, всего на миг, растерялся. До чего личный вопрос. Чтобы ответить на него требовалось сначала подобрать слова для всего того, чем Джокер был: Маской, изобличающей истинное лицо; идеалом, куда более несовершенным, чем казалось с высоты пьедестала, на который Акечи его возвёл; соперником, никогда не отступающим и не отстающим; соратником, в другой жизни. В жизни, в которой он мог протянуть Акечи руку, и Акечи не нашёл бы достойных причин от неё отмахнуться. В жизни вроде этой. Джокер, в своей сути, был всего лишь человек, подле которого Акечи хотел стоять, что бы это под собой не подразумевало. – С чего бы? – он попытался усмехнуться. Звук вышел слишком мягким, похожим на вздох. – Он прямо передо мной. Или ты думаешь, я не понимаю, что Джокер всегда был лишь частью тебя? – Лучшей частью? – Просто частью, Акира, – пообещал Акечи. – Частью целого. Рука Акиры сжалась на рукоятке кинжала. Он посмотрел на Акечи и сморгнул, словно пытаясь прогнать наваждение. Из приоткрытого рта не сорвалось ни звука. – Но, – продолжил Акечи, – если тебя беспокоит проблема тождества личности, я могу посоветовать несколько книг. Акира сдавленно рассмеялся, и нетвёрдо покачал головой. В тусклом освещении бара Акечи привиделось, будто его лицо порозовело. Они заказали напитки. Акечи оплатил счёт. Эгоистичная мотивация – это не всегда плохо, когда-то сказал ему Акира, и поэтому Акечи, не желая расставаться с моментом, предложил проводить его до дома. Акира согласился. Прощаясь, Акира неловко подался вперёд, будто собирался обнять его, но передумал в последний момент. Щёки вновь заалели. – Доброй ночи, Горо, – пожелал он вместо этого. Возвращаясь домой в полупустом вагоне метро, дурацкая улыбка не желала слезать с лица. Всё-таки, подвёл Акечи итог, он мог впечатлить Акиру не хуже его друзей. Тот день необъяснимо вдохновил Акиру на упорные, но довольно бесплодные попытки проводить «важные дни» с ним. У Акечи попросту не было памятных дат: день рождения, день смерти матери, день ареста отца – ни один из них он не отметил бы в календаре дважды. А праздники не отличались для него ничем, кроме ожидаемой от него любезности перед одногруппниками и коллегами. Именно поэтому, когда в вечер рождества Сумире Йошизава протянула ему собственноручно вязаный шарф – точно такой же, какой теперь гордо красовался и на шее Акиры – Акечи не смог ответить ей ничем, кроме благодарного кивка. Прийти с пустыми руками не было его сознательным намерением. Он просто приготовил не больше, чем ожидал получить сам. Акира, с румяными на морозе щеками и косой улыбкой, без слов помог ему повязать шарф плотно под подбородком, бережно заправляя шерсть под лацканы пальто и без нужды расправляя несуществующие складки. Акечи подавил желание убрать с его лица едва заметно отросшую чёлку. Моргана, у них под ногами, закатил глаза. Сумире, оценив, как плоды её трудов смотрятся на них вместе, озарила их счастливой улыбкой и, зачем-то, подмигнула Акире. Они встретили сумерки в укромном уголке парка Инокасира, откуда из-за зелёных кипарисов проглядывалось ещё не замерзшее озеро. Это был спокойный, красивый вид, которым Моргана предпочёл наслаждаться из своей прорези в сумке, чтобы сохранить последние крохи тепла. У остальных такой роскоши не было. Когда Акира в пятнадцатый раз попытался незаметно растереть руки, Акечи со вздохом снял свою пару утеплённых перчаток и протянул ему. Если бы они подумали загодя, они бы вовремя поняли, что оставаться на улице в такую погоду было не лучшим планом, даже не смотря на отсутствие снега. Сумире предложила размяться, чтобы согреться. Акечи сухо предложил переместить их празднование в ближайший суши-бар. Акира поддержал обе идеи. Праздники, подумалось Акечи, со стороны наблюдавшему за их нелепыми стараниями сделать растяжку в зимних куртках, действительно не отличались от остальных дней ничем, кроме того странного чувства, когда их хотят провести именно с тобой. Когда в феврале Анн, по непростительно раннему утреннему звонку, спросила, есть ли у него планы на следующую неделю, Акечи никак не связал это с последовавшим вечером предложением Акиры сходить в тир. – Какая тебе разница, Такамаки? – спросил он в прижатый плечом к уху телефон, перебирая лежащие на коленях документы. Обращение по фамилии должно было намекнуть ей, что она немного не вовремя. – Ты прилетаешь? – Нет! Просто спрашиваю! – заверила она с нервным смешком, который абсолютно точно означал, что она лжёт. К её удаче, Акечи был слишком занят поиском титульного листа своего отчёта, чтобы вообще запомнить их разговор. Акечи и Акира проводили достаточно много времени вместе, чтобы не заподозрить за очередным приглашением какой-то мотив. Они придерживались проверенных мест – знакомых кафе и кинотеатров, мелодий любимого джаз-клуба, или, при необходимости немного взбодриться, аркад и дартса. Но Токио был слишком большой, чтобы топтаться на месте. По наущению друг друга они выбирались в оранжерею или музеи, с начала зимы уже не раз побывали на катке – и выяснили, что Акира был невыносимый выпендрёжник на льду, – а в одном особенно печальном случае, предприняли авантюрную вылазку в караоке с Сумире. Напоминание о том, что сегодня было четырнадцатое февраля, настигло его в виде протянутой коробки черного и белого шоколада. – Горький, – гордо доложил Акира. – Замечательно, – устало заверил его Акечи. Если Акира пытался впечатлить его тем, что за три года знакомства запомнил его предпочтения в сладком, у него не получилось. Он со вздохом принял шоколад. Глаза Акиры заискрились. В этом году, решил Акечи, эта шутка ему окончательно надоела. Тир, расположенный в одном из подвалов Акихабары, почти пуст. Всё-таки, это было не самое романтичное место в городе для дня святого Валентина. Акечи рассматривает выложенные на витрине винтовки, пока Акира оплачивает для них два пистолета. Он не так много знает об огнестрельном оружии – никогда излишне не интересовался конкретно этим инструментом своей… предыдущей работы, – чтобы на взгляд отличить страйкбольное от настоящего, но Акира назвал их вполне качественными репликами. Акечи не стал сомневаться в его экспертизе. – Ты же понимаешь, что я стреляю лучше тебя? – спрашивает его Акечи, обводя взглядом выстроенные перед ними мишени. Чувство пистолета в руке не тревожит его. Металл и пластик, с неуловимо неправильным центром тяжести – слишком лёгкий для настоящего, не способный всколыхнуть не те воспоминания. Вместо этого Акечи думает о пластиковом корпусе давно забытой игрушки, и как приятно будоражило нервы стрелять во что-то, тянущее к тебе руки и когти, пытающееся разорвать тебя на части, пока его не успел разорвал ты. Акира демонстративно достаёт из кармана перчатку, которую, по его мнению, Акечи всё ещё не сумел заслужить обратно. – Левой рукой, – ухмыляется он. – Любой рукой. Глаза Акиры загораются. Он подкидывает пистолет в воздух, даёт ему сделать оборот, два, три, и ловит – рукоятка приземляется и льнёт к ладони как влитая. – Спорим? Акечи лишь фыркает. – Если я выиграю, – продолжает Акира, – с тебя поцелуй. Акечи ждёт продолжение шутки. Его не следует. Акира смотрит на него с тем же хищным азартом, с которым когда-то вытряхивал деньги из молящих о пощаде теней. Сглотнув, Акечи кивает. В оцепенении он наблюдает за тем, как Акира, не медля ни секунды, поворачивается к ближайшей мишени и делает идеальный выстрел за выстрелом, строго по центру, девять раз из десяти. Специально. Он промахнулся специально, понимает Акечи, с колотящимся сердцем. Акира знает, что он достаточно ловок, чтобы попасть с такого смехотворного расстояния все десять раз, даже правой рукой. Если Акечи хочет, он может запросто выиграть. Акира улыбается и с грациозным поклоном отступает в сторону, приглашая Акечи сделать свой выбор. Акечи поднимает пистолет, глубоко вдыхает, и делает то, чему Акира научил его лучше всего: проигрывает.