***
Тизиан единственный из охотников, кто не боялся заходить в покои Амена, но на плечи его легла ответственность за весь отряд. Эва видела во всей его фигуре беспокойство, и подозревала их с Аменом в более близких отношениях, но не решалась задать вопрос. Тяжело ли видеть Тизиану не только хозяина, но и друга, в таком состоянии? Он помог ей переселиться в покои Амена, перетащить немногочисленные вещи и кушетку. Кровать свою она попросила подтащить к окну — самый дальний угол от постели и самый свежий, хоть какая-то преграда от заразы. К ним пришёл лекарь, очень быстро объяснил Эве, что к чему. Что делать, как ухаживать, чем поить, какие травы настаивать сразу, а какие отвары готовить с вечера. У Эвы голова трещала от такой информации, но послушно кивала, делая вид, будто всё сразу поняла и запомнила. Лекарь, неприятно нервный мужчина, взволновано косился в сторону Амена, хотел убраться поскорее, и Эва не видела причин его задерживать. Лекари не из пугливых, они знали, куда ехали и зачем. Так что же такого в хвори Амена, что даже врачеватели в панике? Эва не понимала, её такому не учили. Она подошла к постели Амена, смотрела горько. Он лежал, накрытый тонкой белой простынёй по середину груди, вся кожа покрылась потом. Мелко подрагивал из-за холода снаружи и нестерпимого жара внутри. Она отошла к столу, перебирала травы, пока помнила, какие когда заготавливать. Рядом в чаше свежая вода — Тизиан натаскал заранее из колодца во дворе, но теперь это забота Эвы, у него не было времени помогать ей. Жаровню в комнату тоже принесли заранее, чтобы у Эвы не было необходимости (или соблазна?) часто и надолго покидать Амена. Согрела воду в глиняном котелке, заготовила отвар, которым нужно напоить наутро. Она не знала, какие травы для чего конкретно нужны, только следовала наставлениям лекаря. Следующие дни её были до зубовного скрежета однообразны. Утром просыпалась, едва рассветное солнце освещало её лицо, задолго до начала жизни в храме, спускалась во двор под неодобрительный взгляд ночных патрульных: напрямую ей никто не говорил, не останавливал, но она понимала: Тизиан велел всем смотреть, куда и зачем она ходит. Набирала воду в колодце. Сразу много было тяжело, делала несколько ходок, тратила много времени. Часть воды относила в купель — в покоях Амена была своя личная комната для омовений, и Эва не стеснялась ей пользоваться. Ванную набирала и воду грела для себя. Амену давала все необходимые отвары и лекарства, просто поила водой. Затем раздевала его, обтирала мокрым полотенцем от ночного пота, смывала грязь болезни. Иногда ей чудилось, будто он совсем в сознании. Время от времени он дёргался, стонал, даже открывал глаза и смотрел, но не видел. Не узнавал Эву, не разговаривал, даже проблеска ясных мыслей в его взгляде не было, и от этого становилось неприятно страшно. Вот перед ней тело, а человека в нём вовсе нет, что за злая шутка богов? Или не боги тому виной, а правы охотники, и это черномаги решили мстить Египту за то, что отвернулась от них родная земля? Еду ей приносили храмовые слуги — ещё одно распоряжение Тизиана, чтобы удержать на месте. Начинала чувствовать себя, словно в тюрьме, в просторных и светлых покоях. Компанией ей был только безмолвный болеющий Амен. Часто поила его водой, нормальной пищи дать не могла, но слуги готовили для него жирный бульон с травами, необходимыми для жизни, а Эва добавляла в его тёплую воду мёд. Делала, что могла и что знала. Прошло всего три дня, как начала заботу об Амене, но по ощущениям — не меньше одного лунного цикла. К концу четвертого дня Эва почувствовала себя хуже. Весь храм уже спал, она стояла над жаровней, готовя отвар наутро, но руки тряслись, а изнутри одолевал жар. Доигралась. Захворала. Сняла котёл с жаровни и оставила остывать. Амен метался по кровати и стонал; у Эвы не было сил подойти и проверить, как он. Еле доползла до собственной кушетки, зашлась в кашле. В глазах стояли слёзы. Не хотела болеть, умирать. Не хотела, как Амен, лежать в постели и ничего не соображать на грани жизни и смерти. И умереть не спешит, но и к жизни вернуться не получается. Заснула быстро, едва закрыла свои заплаканные глаза. А во сне к ней явился забытый было Анубис. Бог выглядел довольным, насколько Эва могла судить о его довольстве по шакальей морде. Он шёл к ней, раскинув руки в стороны, будто бы стремился обнять, приласкать. Эве думалось: нельзя вот так принимать благосклонность богов, с неё потом спросят. Обычный человек не должен выполнять их поручения, она не жрец, что ему от неё нужно? Приблизившись, Анубис окутал её всем собой, склонил звериную голову и широко облизал собачьим языком лоб. Эва отшатнулась, поскользнувшись, и упала прямо в бездну, возникшую за её спиной из ниоткуда. Анубис остался на краю и смотрел за её падением ровно и спокойно. Эва ощутила спиной столкновение с землей, и тут же от удара этого проснулась. Жар отступил, она чувствовала себя хорошо. Метнулась к Амену проверить, что с ним, и ахнула, прикрыв рот от ужаса. Тело его всего за ночь покрылось кровавыми язвами, его всего колотило. Лицо нахмуренное, страдающее и болезненное. Эва вновь оказалась вся в слезах, не знала, что теперь делать. Первым делом отыскала Тизиана, повела к Амену, не зная, как выразить на словах, что сталось с ним. Тизиан грязно выругался — Эва таких выражений не слышала никогда, и побежал за лекарями, но что могли они сделать сейчас? Тизиан выставил Эву из комнаты и велел прогуляться. Время близилось к завтраку, Эва воспользовалась шансом и поспешила в храмовую столовую, в надежде успеть застать там друзей. Они были все: Дия, Реймсс, Исман. Сидели за одним столом молча, атмосфера была гнетущей. Эва подсела к ним, друзья удивились её увидеть. — Как эпистат? — первым подал голос Исман. Он был лекарем, хотел помогать людям, и охотники ничего плохого ему не сделали и не сделают. Он был единственным в этой компании, кого действительно беспокоила хворь Амена. Эва только помотала головой, не зная, что может сказать. Как прежде? Ещё хуже? Зачем обсуждать, никто из них не в силах ему помочь. — Между жизнью и смертью. Лучше скажите, что нового в городе. Ощущение, будто в темнице сидела. Ни у кого не было радостных новостей. Реймсс ответил первый: — Охотники отряды разделили, послали людей вверх и вниз по реке в города. Ловят шезму, как ужаленные, по малейшим подозрениям народ с улиц забирают. Дия согласно закивала, подтверждая слова друга: — Они озверели, думают изловить черномага, что их эпистата проклял, верят, что это шезму сделали намеренно. Реймсс невесело хмыкнул: — Не удивлюсь, если с виновными и невинные на костер идут. Доказательств не ищут, одних подозрений им хватает, чтобы приговор вынести, пока эпистат не надзирает. Эва не знала, что сказать. Но как ни пыталась, не видела в этом вины Амена. Его люди испуганы, боятся за своего лидера. Нет им оправдания, если в самом деле без разбора всех подряд хватают, но видеть в Амене корень зла больше не выходило. Тизиан поймал её на выходе, велел идти за ним. В покоях Амена лекари наставляли её по новой. Какие мази наносить на раны, как часто менять повязки, быть аккуратной, но и про предыдущие советы не забывать, Амен всё так же нуждался в отварах для поддержания тела. Её оставили наедине с мужчиной, которому многим хуже, чем было всего несколько дней назад, и сердце её бешено билось от сочувствия к нему. Она подошла близко, сначала думала сесть рядом на стул, но опустилась на его кровать. Забралась с ногами, подбирая их под себя, и просто смотрела в его лицо. Некогда молодое, строгое, запретно красивое, сейчас полное страдания и боли. Протянула руку вперёд, смахнула со лба прилипшую мокрую прядь. Ей было просто жаль мужчину, которого оставили умирать в одиночестве. Если всё, что могла она — скрасить его дни, она сделает это. Хворь больше не страшна, ей показалось, Анубис забрал её болезнь. А Амену в ту же ночь хуже сделалось, мог ли бог отдать её хворь мужчине? Неосознанно погладила его лицо, спустилась ниже, убирая простынь. Руки его были перебинтованы, грудь и живот накрыты тканью, пропитанной в мазях и травяных отварах. Эве уже показали, какие нужно, она знала, что утром и вечером теперь будет накладывать свежие повязки на раны. Пальцами прочертила путь между бинтами по открытой нетронутой коже, зацепила несколько шрамов. — Я думаю, ты вовсе не заслужил этого. Сама поразилась своему голосу, так непривычно он звучал в этой комнате. Кажется, впервые вообще произнесла что-то вслух здесь. Амен глухо простонал и дернулся, Эва склонилась над ним в ответ, ожидая, веря, как в чудо, будто он немедля придет в себя прямо сейчас. Этого не произошло ни через мгновение, ни через пять минут. Вернулась на прежнее место, ругая себя за глупые надежды. Вслух же продолжила: — Ты ведь всего лишь исполняешь свой долг. Твой долг служить фараону, а он — Гор на земле, божий сын. Значит, ты служишь богам, отчего же не уберегли тебя они? Ответа не последовало, а Амен больше не реагировал на её голос. Она ушла спать, чтобы утром повторить всё сначала. Во двор за водой, набрала купель для себя, нагрела воду для Амена. Напоила отваром, придерживая тяжелую голову за затылок. Сняла старые бинты, кривясь от гноя, покрывшего раны. Сквозь слёзы под болезненные стоны Амена омыла гной и пот, нанесла мазь на язвы. Амен простонал вновь, сильнее, а сердце ее облилось кровью. Как же ему больно от её прикосновений! Наложила повязки. Он дышал очень тяжело, прерывисто. Эва не выдержала, склонилась над ним, обхватила ладонями лицо и оставила лёгкий поцелуй на лбу. Она помнила: когда была совсем несмышлёным ребёнком, до того, как осталась одна, мама успокаивала её боль этим жестом. Не верила, будто поцелуй её чудесным образом вылечит Амена, но удержаться не в силах. Прислонилась своим лбом к его, закрыла глаза. Её горячие слёзы капали на его скулы, Эва вся дрожала от целой смеси эмоций, и не могла найти им выход. Перед ней лежал Амен, истощённый болезнью. Она помнила, каким статным и мощным он предстал перед ней впервые. Человек на кровати бледная тень былого мужчины, и Эва не могла описать эмоции, которые чувствовала из-за этого. Смотрела на Амена, а видела — его смерть. Весь день делать нечего, Эва читала целую кучу свитков, которые ей передал Реммао. Когда Амен постанывал, отрывалась от чтения и шла к нему. Садилась рядом, брала за руку, поглаживала пальцами его большую ладонь, и начинала говорить. Сначала думала, глупость какая, разговаривать с человеком, чьё сознание уплывает, но потом ей показалось, что Амену так становится чуточку легче. А еще чудилось, будто он на самом деле её слушает, перестаёт стонать, становится тише и больше не бьется от дрожи. — Есть ли в тебе ненависть к шезму, или ловишь их, потому что так велят? Наверняка думаешь, черномагами становятся жадные до денег люди, что так и стремятся нажиться на чужом горе? — Эва сжала его ладонь, ощущая, как стиснул её в ответ. Потрясла головой, посмотрела на их сцепленные руки. Воображение играет, показалось. Шептала дальше: — Думал когда о нужде? Из нужды становятся шезму, из нужды пользуются их услугами. Ловя магов, задумываетесь, охотники, о том, кому они помогать шли? Бедные люди, убитые горем по своим погибшим родным, хотят лишь узнать правду об их смерти, последний раз поговорить с матерью, с отцом, дочерью, сыном, мужем, женой. Фараоновские жрецы за такую услугу сколько денег сдирают, богачу не выплатить, куда простому рабочему? Плохое что делают шезму? Эва злилась, изливая беспамятному Амену все свои страхи об охоте на таких, как она. — А шезму? Думаешь, ради денег всё? Куда там мне спорить с таким опытным охотником, но люди разные, и шезму тоже. У кого-то просто выбора нет, возможностей. Среди лекарей, травников, писарей выбор сделают в пользу того, чьё имя на слуху, а как оно на слуху оказалось — не важно уже. Среди черномагов нет такой борьбы, мало их, больше шансов работу найти. Работа-то всегда будет до тех пор, пока жрецы фараоновы в золоте купаются. В гневе отшатнулась от Амена. Могла ли она надеяться, что охотник, вроде него, поймет её? Едва ли. Вернулась к свиткам, намеренно не обращала больше внимания на стоны со стороны его кровати. Только к вечеру опомнилась, подскочила к нему, чтобы напоить водой. Совестливо было, что позволила злости взять над собой власть. В охоте за шезму не один только Амен виноват был, незачем на него всех собак спускать. Взяла в руки влажное холодное полотенце, чашу с водой. Сняла старые бинты, смыла невпитавшуюся мазь, гной. Ополоснула полотенце, вновь протёрла уже всё тело, собирая пот. Ладонями ощутила его жар. Такой горячий, будто сам полыхал в пламени своих же костров. Впервые дотронувшись, одёрнула руку в страхе обжечься, такой накалённой ей показалась его кожа; сейчас же ласково вела руками по телу, наивно собирая жар. Не поможет, но, если на секунду представить, будто она была бы способна забрать у него лихорадку, она бы так и сделала. Не один вечер уже с ним разговаривала. Ему не лучше, не хуже, всё по-прежнему. Поила его лекарствами, меняла бинты, со слезами на глазах смывала гной и кровь, боялась заражения, не хотела, чтобы в открытые раны попала грязь. Сепсис его окончательно убьет, быстрее всякой хвори и проклятия. Она сопровождала себя рассказами. Перестала задавать вопросы, не ответит ведь, зато стала рассказывать о себе. — Как-то сказал, что не зря меня мать Эвтидой нарекла, мне на миг приятно стало, пусть и не прав ты был. Подумала тогда, знал бы ты мою мать, слова назад бы взял, да язык прикусил, такая она была женщина. Даже тебя, сурового, на место бы поставила. На секунду задумалась, представляя. Сложно было, мать помнила очень смутно, её лицо уже почти стерлось из памяти. Всё равно Эву почти одолел хохот при мысли, как грозная женщина могла бы гонять от дома не менее грозного Амена. Покраснела, подумав, что мог тогда бы он делать у её дома? Разве что её бы хотел увидеть... В мечтах чуть не потонула, но помотала головой, отгоняя лишние мысли. — Знал бы ты, что было со мной, осудил бы за выбранный путь так же, как в неведении? Я отца рано потеряла, мать сама меня оставила, я уже и причины знать не хочу даже. Мне и десяти не было, как к семье Исмана попала. Хотел бы знать, почему вожусь с тобой, почему не бросаю, как все твои ищейки, что боятся к тебе шаг за порог сделать? Меня одну не оставили, забрали, позаботились. Одиночество страшно. Даже умирая, человек не должен быть один. Эва проглотила слёзы от воспоминаний, закончила с омовением. Нанесла мази, наложила новые бинты, накрыла покрывалом сверху. Лежал, бездвижный, бледный и осунувшийся. Исхудавший за столько дней без нормальной человеческой еды, разве дело это взрослому мужчине на мясной воде и травах? Поразмыслив, она пристроилась рядом с ним, вытянулась вдоль его тела. Сама сраженная своей смелостью и дерзостью, положила голову на его плечо, руку — на грудь, не задевая ран и повязок. Пальцами гладила нетронутую живую кожу, шептала: — Меня такие чувства сразили, когда впервые тебя увидела. Не в подворотне, нет, я тогда у храма стояла, на кортеж с наставником смотрела, а оттуда ты вышел. Выше, мощнее остальных мужчин, невозможно не смотреть. Ты обернулся, почудилось, что сам мой взгляд поймал, у меня дыхание остановилось. Разве страшен ты с такой жуткой внешностью? Нет, думала, тебя боги одарили, настолько красив. Потом, когда в подворотне на тебя наткнулась, тогда испугалась. Меня друзья напугали, что у тебя на шезму чутьё бешеное, как у кошки на крысу. Вся дрожала я, думала, мигом раскусишь, убить захочешь. Но ты не сделал ничего плохого, похвалил даже. Имя моё понравилось. Так произнёс его, бережно, думала, на том же месте на землю осяду. Смутил сильно. Она говорила, в основном о нём, о том, что думала, всякий раз встречая Амена у себя на пути. Как ловила его строгий взгляд, как суров был и очень красив. Рассказала, как еле пережила их поездку в Фивы, не хотела отрываться от его тела, пусть ненадёжно было держаться за него, готова была всю дорогу провести с дрожащими руками, лежащими на его груди. — Пыталась от тебя далеко держаться. Ты верховный эпистат, воспитанник царя нашего, как может шезму с таким спутаться? Страшно было сближаться, если бы узнал, что я черномаг, как бы поступил? Больно было бы и тебе, и мне. Только решила забыть даже думать о тебе, тебя хворь одолела, и неосуществимы стали планы. Теперь и не получается не думать о тебе совсем. Заснула в его постели, прижатая к горячему телу, но что-то вытащило из сна в середине ночи. Амена затрясло, Эва плакала. Ещё не видела, чтобы он прежде бился в таких конвульсиях. Не знала, как успокоить; сварила настой из сон-травы, чтобы позволить ему перетерпеть хотя бы эту ночь. Лекари запретили давать её часто, Эва до сих пор к ней не притрагивалась. Но она и не спала в его постели, прижатая к нему, а страдал он тихо. Страшно стало, если каждую ночь его так било, а она и не знала. Влила настой, дождалась, когда успокоится, вернулась к себе на кушетку. Закутавшись в одеяло, уснула, до утра недолго осталось, а ей нужны силы хотя бы физические, раз моральные уже так истощены. Утром Амен вёл себя тихо. Эва подошла посмотреть. Спал. Она уже научилась отличать его беспамятство от сна и пугалась этого знания. Выходило, что спал он плохо и мало, большую часть был в бессознательных муках, но всё чувствовал, ощущал, болел. Эва подумала давать ему сонную траву чаще, но боялась рисковать. Хорошо, когда спит, тих, не стонал от болей во всем теле и от жара внутри. Посоветоваться бы с Исманом о дозах. Закончив утренние дела еще до завтрака, под неодобрительные взгляды патрульных выскользнула из покоев Амена в сторону столовой, словила брата, спросила всё, что интересовало её о травах. Как бы между делом Исман проронил, что, замешав сон-траву и мак, сможет добиться для эпистата спокойного сна. Спокойного и вечного. Эва посмотрела на брата, а брат на неё — нет. В глазах его та же скорбь, что и у неё и Эве жаль, что она рассказала ему, будто ей приглянулся Амен. Вот теперь Исман подозревал её во всяком. Не станет врать, будто не задумалась, но глупость всё. Незачем, выкинуть это из головы, да и мака у неё не было, как ни смотри. Вернулась к Амену и обнаружила, что тот уже не спал, беспокойно ворочался на постели. Подошла, приложила ладонь к его горячему лбу, Амен простонал с облегчением. Эва с ногами забралась к нему на постель, села удобно у него под боком, взяла его руку в свои ладони, поднесла к губам и поцеловала пальцы. Не спросил бы никто, зачем, сама не знала, отчего стала так ласкова с ним. Видать, просто не боялась отвергнутой быть, вот и смелая. Рассказала о своём детстве в доме Исмана, как много мать его сделала для Эвы, как много Эва хотела сделать в благодарность для неё. — Думаешь, ради денег шезму стала? Может, со стороны оно и так, ты прав, охочусь за деньгами, но лишь из знания, каково без них. Знал ли ты хоть каких-то лишений в детстве, любимец фараона, взращённый и воспитанный им? Знал ли, каково есть тростник в надежде хоть чем-то забить желудок? А с собаками дрался за корку хлеба? А я дралась. Эва скалилась, показала бы шрамы, бойким ребенком была в детстве. Выросла трусливей, это всё Исман — научил за жизнь бояться. Ребёнком считала, что умереть не страшно, жить было страшней. Продолжила рассказывать и в конце вновь обозлилась. Ему, Амену, никогда не понять сирот в городах, далеких от богатой столицы. К вечеру так себя накрутила, что вновь убежала, чтобы остыть. Вернулась сменить повязки и обтереть на ночь тело. Потом думала, лечь ли снова с ним, но вспомнила свой гнев на ремесло охотников и свернула к кушетке. Нет ей дела до его беспокойного сна, она вообще лишь сегодня узнала, что он страдает. Значит, не так сильно, коль до сих пор её ночью не будил. Отвернулась к стене, чтобы не видеть его силуэт на другой кровати, и провалилась в сон. И сон пришёл. Анубиса в этот раз не было, хоть именно его Эва уже привыкла видеть в своих сновидениях. А вот Амен был. Сидел посреди тёмной залы, окружённый светом из одного единственного окна. Остальное пространство заполонили тени. Эва пригляделась к тому, что в тенях клубилось, и ахнула. Змеи, сотни, целые полчища чёрных, сотканных из тьмы змей с горящими красными глазами; ползли вдоль стен вокруг пятна света, не в силах к нему приблизиться. Шипели, извивались, переплетались телами, но ближе к Амену не подползали. Он сидел на коленях, не реагировал. Эва его позвала; даже не шелохнулся. В таком же беспамятстве, что и наяву. Она осмотрелась. Узнала, что они не просто в зале, а в храме, но кому храм был посвящён, не поняла. А Амен молился, уста его шевелились, хоть Эва и не слышала ни звука. Змеи шипели в попытках приблизиться, но, стоило им выползти на свет, жались обратно, будто им больно. Эве чудилась потрясающая картина. Противостояние Солнца Ра и Змея Апопа. Дыхание перехватило от осознания, от невозможности увиденного. И сразу стало ясно, зачем Анубис, не только ищейка Осириса, но и страж Ра, сопровождающий его в битве с Хаосом, защищал Амена. Вынырнула из сна, как из реки, подскочила на кровати, задыхаясь. О чём был сон? Покосилась на постель Амена. Не мог же он в самом деле быть земным воплощением Амона-Ра, как Менес Второй был воплощением Гора? Помотала головой. О чём бы ни хотели сказать боги таким сном, ей не стоит его никак трактовать, себе хуже сделает. Она не жрица, незачем пытаться объяснить волю богов. Может, Анубис хотел показать ей, как важно спасти Амена, сравнив его с Солнцем, а хворь — с Хаосом? Встала, чтобы проведать Амена, ей жаль, что оставила его этой ночью из злости, но он не выглядел так, будто ему стало сильно хуже. Сменила повязки, напоила отварами. Когда слуги принесли еду, сперва насытилась сама, затем помогла Амену. День, похожий на предыдущие, только её монологи менялись. Становились откровенней, смелее. Эва путалась в реальности, ведь такого она не рассказывала никогда ни Реймссу, ни Дие, и даже Исман всего-всего о ней не знал. Чем откровенней её слова, тем ближе ей Амен. Он уже словно старый друг, знавший её с рождения, или возлюбленный, которому обнажила всю душу. Поняла, что заботится об Амене не потому, что иначе казнят; да и не верилось уже, что Тизиан исполнит свою угрозу. Внезапно пришло осознание, что она сама хотела о нём позаботиться, желала помочь и спасти, знала бы только как, умела бы. Но всё, что она могла — это ухаживать за его ослабевающим погибающим телом и скрашивать беспамятство разговором. — Зря я вчера на тебя разозлилась. Откуда вообще ведаю, что было с тобой ребёнком. Не должна была срываться, уходить и оставлять тебя, прости. Твоя внешность наверняка многих пугала, хоть и многих завлекала к тебе. Может, ты сам выгрыз себе место под солнцем, место у трона фараона, и сражался за то место, как свирепый лев за прайд, а я судить взялась, не зная ничего, виновата перед тобой. Ты такой же человек, как и я, с другой судьбой, другим положением, власть у тебя есть. Но болеешь так же. Эва сдерживала слёзы. — Умираешь так же. Положение не менялось. Недели спустя Амену стало только хуже, и не важно, как часто Эва вливала в него лекарства. Язвы не заживали, только распространялись по всему телу, лихорадка и жар иногда спадали. Эва было обрадовалась, но осознала, что после лихорадки тело Амена становилось холодным, словно у мёртвого. Тогда она грела его собой, ведь одеяло не помогало совсем. Когда Амен начал задыхаться, Эва в панике убежала к Тизиану, а он привёл лекарей. Эву в этот раз не выставили, а лучше бы так и сделали. Слушать врачевателей было страшно, Эва переживала за Амена, словно охотник ее дражайший друг. Тизиан злился, лекари разводили руками. Чудо, говорили они, если переживёт эту ночь, но надежды нет. Не жилец. В гневе охотник прогнал бесполезных лекарей, перевернул половину покоев, побросав с полок все свитки. У Эвы больше не было сомнений, что Амен для Тизиана не только начальник. Горько. Ей и самой было невыносимо, хоть и не знала Амена на самом деле. Только ощущение, что он уже знал о ней всё, никак не хотело её покидать. Тизиан успокоился, развернулся к ней, пытался быть мягким, но не мог замаскировать ярость в голосе: — Останешься здесь, и лучше бы тебе этой ночью не смыкать глаз. Ушёл, оставив Эву. Наедине с человеком, который должен вот-вот умереть. Она давилась слезами, села рядом с Аменом без страха к болезни, но со страхом за него. Она видела, как ему плохо, как еле дышал, и ничего не могла сделать. Уже пожалела, что не воспользовалась советом Исмана, так и не нашла, где взять мак. Могла бы хоть так облегчить страдания того, с кем сроднилась душа. Но сейчас, когда Амен беспокойно спал, был ещё один способ, им могла воспользоваться. Оглянувшись на дверь, призадумалась. За недели, что она ухаживала за Аменом, ни разу к ней не ворвались без стука, едва ли захотят нарушить их покой сейчас. На всякий случай обвязала ручку двери полотенцем, чтобы с той стороны открыть нельзя было, вернулась к кровати. Нависла над Аменом, коснулась лбом его лба, настраиваясь на его душу. Вдохнула, ловя отголоски его эмоций, и нырнула в его сон. Сразу смогла нащупать его Ка, будто стала ей близкой уже очень давно. Оказалась в его сне посреди знакомого тёмного зала храма неизвестного ей бога, где Амен стоял на коленях и безмолвно молился. Только тени были гуще, шире, чем в прошлый раз, круг света меньше и тусклее. Апоп почти поглотил Ра. Сотни и сотни сотканных из тьмы змей клубились вокруг Амена. Круг света становился у́же, тише, и змеи подползали ближе, вот-вот его ужалят. Эва в страхе бросилась вперёд, ей были не страшны эти гадкие змеи. Она в чужом сне, ей они ничего не сделают. Боялась, конечно, что ужалят, но храбрилась, да и страшней было, если доберутся до Амена. Встала перед ним, тронула тонкой рукой за плечо, но он не среагировал. Глаза закрыты, губы шептали молитвы. Змеи ближе. Эва развернулась и ногами принялась отпинывать; змеи не трогали, но были настойчивы, возвращаясь на прежние места. Круг из скользких тел всё близился, Эва вертела головой по сторонам в надежде найти, чем сразить гадин, но ничего не было. Пустой храм, каменный пол и расписанные стены, поглощённые тьмой. Ничего, чем можно сразить сотню теневых змей. Почувствовала скольжение холодной чешуи по ногам, отступила, наткнувшись на тело Амена. Развернулась, осознала. Его хопеш! Скользнула взглядом ниже к поясу, вот он там, в ножнах. Схватила в руки и принялась рубить тварей, что есть сил, разрывая их теневые тела напополам. Кто подбирался близко к Амену, а разрубить не успевала, тех откидывала ногой подальше и продолжала сражаться. Ей чудилось, будто нет им конца, будто на место убитых всё приходят и приходят новые. Уже устала, а змеи всё не кончались, осмелели, уже и на Эву напасть пытались, увидев в ней преграду пред заветной целью, но она не подставлялась. Магические змеи были вовсе не такими резкими, как настоящие, у неё получалось уклоняться от них без труда, и рубить в ответ их тела хопешем. Он не был тяжёлым и лежал в руке, будто для неё создан. Совсем потеряла счет времени, когда разрубала последнюю змею. Выронила меч, едва осознала, что угроза миновала, упала на колени, отдышалась. Ей нужно покинуть этот тягучий кошмарный сон немедленно, поэтому Эва выбежала за пределы залы и, едва вокруг исчезло всё, вернулась в реальность. Отпрянула от Амена, дышала загнанно, будто сама физически сражалась со змеями, а не её душа делала это. Смотрела на Амена очень внимательно, но не видела, были ли хоть какие-то изменения. Надеялась, что облегчила его страдания, задыхаться совсем уж перестал. Слезла с кровати, пошла к себе на кушетку, не хотелось в худшем случае проснуться на постели с мёртвым, хоть и тошно было так думать. Вопреки приказу Тизиана, всё равно уснула, зная, что больше она для Амена ничего сделать не сможет. Утром прогноз лекарей не оправдался совсем. Амен был жив, Тизиан, уже готовивший сокола для письма фараону, был рад так сильно, что едва не обнял Эву в порыве эмоций. Они оба видели, что Амену стало легче, чем накануне вечером, он дышал ровно и глубоко, без перерывов. Тизиан вернулся к своим обязанностям, а Эва — к своим. Напоила сначала водой, затем отваром, принялась менять бинты, и вновь оказалась удивлена. Язвы, появившиеся за одну ночь, точно так же всего за ночь практически затянулись. Эва уже и не знала, что думать ей, звать ли вновь лекарей, был ли в том толк? Решила для себя никому ничего не говорить. Амену легче, она видела это и очень радовалась. Хворь отступала, хоть этого не случалось ни с кем прежде. Но и ни у кого из больных не было той хвори, что была у Амена. Его всё ещё временами лихорадило, а временами он всё ещё был холоден, как камень у реки, остывший за ночь. Эва продолжала присматривать и ухаживать, накладывала мази на заживающие рубцы от ран. Продолжала разговаривать, вслух радуясь, что Амену лучше. Убеждала, что по нему сразу видно, это заметил даже Тизиан, в глазах его Эва видела вновь загоревшуюся надежду. Вечером Амена перестало лихорадить. Эва знала, что сейчас он начнёт мёрзнуть, а потому, едва покинув купальню, насухо обтёрлась и скользнула к нему под покрывало. Не одевалась — когда греешь кого-то своим телом, лишняя ткань ни к чему. Пристроилась рядом, вытянувшись вдоль его бока, одной рукой обхватила его руку, другой обняла грудь. Ногу свою закинула на его колени, а своими ступнями тёрлась о его, холодные. Обвила его, накрылась сверху вторым одеялом и прижалась носом к его шее, согревая ещё и своим дыханием. Не впервые так делала, уже приноровилась засыпать быстро, не чувствуя неудобства. С тех пор, как залезла в сон к Амену, собственных уже не видела и была рада этому. Хоть привычен был Анубис, пугали её боги до дрожи. Пугал страж Осириса, пугало сравнение Амена с Солнцем, а хвори с Хаосом, всё это казалось таким далеким от человечного, вне её понимания. Быстро провалилась в темноту, утомлённая долгим днём, а вот выходила из сна дольше обычного. Никак не хотела открывать глаза, только щурилась от ярких солнечных лучей. Умом понимала, что солнце не утреннее совсем, проспала она, давно стоило встать и позаботиться об Амене, но его чёткое дыхание, размеренный ход груди под рукой убаюкивали. Над ухом раздался хриплый голос: — Уже не спишь. Эва дёрнулась, подскочила. Поздно поняла, что совсем нагая, и подтянула к себе одно из одеял. Во все глаза уставилась на Амена, пришедшего в себя. Он скривился от её резких метаний. Выглядел, как и прежде бессознательный, только взгляд его голубых глаз наполнен был жизнью. Эва не знала, смеяться ей или плакать, очень хотелось броситься с объятиями к нему на шею, но не смела сделать этого. Амен глядел на неё, и взгляд его был очень ясным. Не задавал вопросов, будто не нуждался совсем в ответах. Только хрипло попросил: — Воды. Эва вспыхнула от смущения, кивнула и тонко попросила: — Закройте глаза, я… я оденусь. Амен послушно прикрыл веки, а Эва быстро натянула на себя платье, подскочила к чаше, наполненной водой с вечера, зачерпнула и поднесла к его губам. Придержала голову, помогла выпить. Отставила чашу, села на кровать в его ногах, ожидая вопросов, готовая звать Тизиана, но Амен не спешил её выпроваживать. Он осматривал свою комнату: шкаф с разбросанными по полу возле него свитками, Эва не видела нужды в уборке этого бардака; стол, полный лечебных трав; жаровня с котелком; кушетка Эвы у окна. Сама Эва перед ним. Остановил свободный взгляд на ней. — Ты шезму. Эва задрожала. Это был не вопрос, не шутка, не попытка вывести на чистую воду, брошенная в разговоре вскользь, чтобы проверить реакцию. Амен утверждал, точно знал, о чём говорит, отнекиваться бесполезно, Эва чувствовала это в его голосе и твёрдом взгляде. Вскочила с постели, глядя на дверь неосознанно, будто выскочить собиралась, но Амен остановил её всё тем же твёрдым голосом: — Сядь обратно и слушай, не обижу. Эва кинула на него неловкие взгляды, хотела послушать, что скажет. — Я смутно осознавал реальность. Будто под водой нахожусь или в дрёме. И всё же я всё помню, шезму. Эву передёрнуло. Всякий раз, произнося это слово, Амен вкладывал в него совершенно особенный, свой собственный смысл, наполненный злобой. Голос его в этот момент сочился ядом, Эве было неприятно. Она протянула: — Прямо… всё? Её встретила его усмешка. — Всё. Даже то, чего ты хотела бы вовсе не говорить. Эва сглотнула, вспоминая, что наговорила больному мужчине, думая, что он никогда уже не очнётся, чтобы её осудить. Голос её так же наполнился гневом: — Теперь велите меня казнить? Амен в удивлении поднял бровь. — Ещё я помню сон, Эвтида. Бесконечный сон о змеях, что желали меня пожрать. А помешала им женщина, дарующая жизнь. Кем я буду, казнив спасительницу? Думаешь, желаю на себя гнев богов навлечь? Эва неверяще на него посмотрела. Не ожидала такого, в самом деле думала, будто конец. Амен был спокоен. Продолжил: — О ремесле своем в Фивах и думать забудь. Я тебя не погублю, но от остальных спрятать не смогу, если рисковать будешь. Нарвёшься на кого из охотников, знай, что смерть свою нашла. Дождись конца практики, Эвтида. Боги милостивы будут, мы все переживём заразу. Тогда распрощаемся, и сама будешь властна над судьбой, но до тех пор… не дразни собак. Спокойно записывай летопись, делай, зачем взяли сюда, и не рискуй понапрасну. Никакие деньги не стоят целую жизнь. Эва кивнула, не задумавшись даже. Когда палач предлагает помилование, не думают, соглашаются. Не важны условия. Амен закашлял, голос его вновь стал хриплым, и Эва подала воды. Он велел ей позвать Тизиана и ступать в свои покои, больше не было нужды в её заботе. Она в смятении покинула его. Вот так жить, как прежде, сразу не получится, но, спускаясь к друзьям и Реммао в ученическую комнату, Эва видела, как закипела жизнь вокруг с возвращением Амена, засуетились охотники, весёлость вернулась в их голоса, и пропали разговоры о смерти. Друзья встретили Эву радостно, Реймсс нашёл время пошутить, будто она на ноги Амена подняла, и охотники должны ей молиться. Она криво усмехнулась, не уверенная, что хотела бы говорить об этом. Она всё ещё истощена недавними мыслями о скорой смерти Амена, а теперь поражена его готовностью сохранить её секрет. Задумалась, будет ли Амен теперь подозревать Реммао и остальных сильнее? Страшно было рассказать всем, что Амен знал, будто она шезму. Нет, сохранит в тайне; если знать не будут, не выдадут себя. Теперь, когда Амен снова у власти, никто из охотников и не подумает казнить бездоказательно, а доказательств у них на Реммао и ребят не найдётся, настолько они осторожны. За учением и разговорами прошёл день, Эва ощущала, будто плывёт по течению, ещё не могла вернуться в привычное русло, но старалась. После ужина её поймал обеспокоенный Исман, прошептал на ухо: — Эпистат от себя лекарей прогнал, не подпускает, а ему ещё нужно лечение. Эва отшатнулась. — Я при чём? Но брат смотрел, и Эва с горечью думала: зря рассказала о чувствах. Для приличия она кивнула, но прошла мимо Исмана в свою комнату. Там её встретила Афири, соскучившаяся по вниманию хозяйки. Эва тискала кошку, разговаривала с ней, привыкшая к общению с молчаливым Аменом, пыталась убедить себя, что ей больше не должно быть дело. Но обмануться не получилось. Не прошло и часа, как выскользнула из комнаты и побежала к покоям Амена. На охотников не обращала внимания, те и не останавливали. Ворвалась в комнату его без стука и пожалела. На нём только пояс и шендит, выше — обнажён, пытался сам себе сменить повязки. Зря смутилась, не раз видела его обнажённым целиком, когда омывала тело, но то было другое. Тогда Амен был болен, и никто, кроме Эвы, никак не желал о нем позаботиться. Сейчас он осознавал их положение, смотрел своими холодными ясно-голубыми глазами, кажется, прямо в её душу. А на лице наверняка читал мысли. Но молчал, никак не комментировал её появление. И Эва молчала, не зная, как оправдаться. Подошла к столу, всё ещё полному трав и мазей, взяла чаши с нужными, бинты. Амен позволил к себе приблизиться. Только следил очень внимательно. Эва разрезала старые бинты, сняла их, нанесла на подсохшие рубцы заживляющую мазь, забинтовала вновь. Уже привыкла отвлекать себя от ухода за ним разговорами. — Зачем лекарей выгнали, если ещё помощь нужна? Его грудь под её руками поднималась и опускалась ровно. Дышал спокойно и глубоко, совсем не нервничая. В отличие от Эвы; её сердце бешено стучало в грудной клетке. Теперь всё было иначе, когда Амен в сознании и позволял ей позаботиться о нём. Ей казалось это чем-то по-настоящему удивительным. Как будто подошла близко к крокодилу, и тот не съел. — Ты выхаживала меня долгое время, видела меня беспомощного, а зовёшь, словно господина. Не нужно. Эва сглотнула. Исправилась. — Амен. Впервые произнесла его имя вслух, до сих пор лишь мысленно осмеливалась звать так. Звучало интимно, она покраснела и отвернулась, не желая, чтобы он был тому свидетелем. — Так зачем? — Они никак не помогли мне, не пожелали даже попробовать. Только ты заботилась. Эва думала: зря он так. Всё-таки врачеватели лучше неопытной шезму. До сих пор она не боялась сделать что-то не так, следовала чужим наставлениям. За ней никто не смотрел, как она делает, а сейчас под взглядом Амена боялась ошибиться. Не лучше ли доверить его опытным людям? — Я не ведаю, сама ты спасла меня или то боги действовали твоей рукой, но это так. Эва подняла на него глаза. Амен смотрел на её лицо. Отвернулась, не в силах это терпеть. Она закончила перевязку и покинула его, а он не остановил. Следующим вечером Эва вновь бежала в покои Амена, не скрываясь от охотников. Ей всё равно, если они что-то думали по этому поводу. За ней следом спешила кошка. Видно, сильно соскучилась и боялась оставлять хозяйку одну. Амен сидел на кровати, ждал её; уже готов, раздет по пояс. Эва отвела взгляд от его восстанавливающегося тела; исхудал за время болезни. Эва взяла всё необходимое, пошла выхаживать. Амен стойко терпел, хоть мазь и жгла, теперь-то он в сознании и понимал, что чувствует. Его голос прорезал тишину: — Зачем заботилась? Эва не прекратила перевязку, но не знала, что ответить. Кажется, будто так много причин было или вовсе ни единой. Боялась за жизнь? Чушь. Уже через пару дней поняла, что Тизиан не стал бы её казнить, просто на нервах был, как и все вокруг. — Не смогла бы иначе. Амен о чем-то задумался. — Я охотник, твой враг. Столько шансов было убить меня, почему не воспользовалась? — Я шезму, но не убийца. — Я помню сны, Эва. Она наконец посмотрела в его глаза, чего он и добивался. — Ты сражалась за меня. Она кивнула. Не кричала об этом, но и отрицать не стала. — Не нужно было меня душить, не нужно было резать, достаточно было не вмешиваться, я бы погиб. Она наклонилась к его лицу так близко, что почувствовала дыхание. — Ничего не делать — это тоже убийство, Амен. Ушла так же молча, прибрав за собой старые бинты. Афири — предательница, осталась в комнате, пригревшаяся на коленях Амена. Эва не знала, от чего злится больше: что кошка ее бросила, или что она сама не могла, словно кошка, свернуться у него на коленях. Следующим днем искала брата. Раны Амена никак не хотели заживать до конца, но обращаться за помощью к мемфисским лекарям не смела, раз Амен сам не хотел их помощи. Спросить же совета у брата не стыдно. Рассказала о ранах, Исман пообещал, что поможет позже. К вечеру сунул ей в руки уже совершенно другую мазь, и Эва направилась к Амену с ней. В комнате он лежал на кровати, уставившись в окно. Обнажён по пояс; Афири на его животе мурчала так громко, что Эва слышала от двери. — Сменила хозяина, предательница. — Зря ругаешь. Не обижай её, — легко усмехнулся, по-доброму. Сперва снял с себя кошку, аккуратно уложил рядом на кровать, почти не тревожа. Встал, подошёл к Эве, увидел в руках её совершенно другое лекарство, вопросительно гнул брови. — Исман дал. Не стала у лекарей просить, раз их помощи не хочешь, но брат не навредит. Амен согласно кивнул, позволил Эве начать. Эта мазь не щипалась, легла на кожу приятной прохладой. Эва сосредоточенно втирала её в оставшиеся раны и накрывала свежими чистыми бинтами под неустанным взором эпистата. — Ты не такая. Подняла на него взгляд. В его глазах плескались эмоции, но Эва страшилась их читать. Видела только неподдельный интерес и принятие. — Не такая, как другие шезму. — Многих видел? Вопрос сорвался с губ прежде мыслей. Конечно, глупая, он ведь главный из охотников, погибель черномагов. Многих переловил. — Достаточно, чтобы знать вашу натуру. Ей хотелось разозлиться на него, но отчего-то не получалось. В мыслях Реймсс, желавший эпистату скорейшей смерти всё то время, что Амен в муках пролежал в постели. А вот она не желала. Положила ладонь на его грудь, хотела оттолкнуть, выместить на нём ярость. — Моей натуры не знаешь. Амен перехватил её руку, сжал в своей большой ладони. — Знаю. Забыла? Сама мне всё про себя рассказала, я помню. Как холодной водой с головы до ног окатили, отшатнулась. Забыть успела, что наговорила ему, пока ухаживала, а он помнил. И забывать не будет. Всё-всё о себе поведала, сдала сама себя, вывернула наизнанку перед охотником, врагом, беспощадным палачом. Перед любимым. Не такой уж и беспощадный, раз её сберёг и не выдал. Ярость ушла, оставляя после себя пустоту, выжженное поле. Эва сбежала, едва закончив перевязку. Следующие несколько дней следила за тем, как затягиваются последние рубцы. Когда кожа Амена стала чиста, сообщила ему об этом. Как и о том, что больше нет в ней у него нужды. Он согласно кивнул. Прежде чем отпустить, напомнил об осторожности. Эва не глупая, сама знала. Вернувшийся к власти Амен взял в руки шефство над охотниками, про Реммао и учеников его быстро вспомнили, вновь отправили к отрядам вести летописи за работой охотников. Эва, до этого записывающая за лекарями в лечебнице, оказалась приставлена к эпистату и его отряду. Теперь Амена видела всё чаще и мучалась от этого. До болезни не искала с ним встреч, теперь не могла отвязаться. Боялась пересечься с ним даже взглядом; сердце сразу начинало бешено стучать в груди так, что все вокруг обязаны были его слышать и понять. Они начали общаться в свободное время. На разные темы, Эва вскользь упоминала истории из детства уже в семье Исмана. Те истории, что ещё не рассказала ему бессознательному, ведь их все он отлично помнил. Амен делился собственным опытом, избегая скользких тем охоты и черномагов, не желая напоминать Эве лишний раз, кто он такой и в каком она положении. Проводила много времени рядом с ним наедине и в группе. Наедине нравилось больше, всегда чудилось, будто Амен смотрит по-особенному. Один раз даже сорвал для неё цветок плюмерии и заколол в волосы. Смущаясь, она отвернулась, и не могла уже видеть, каким взглядом смотрел на неё Амен в тот момент. Он выглядел всё лучше и лучше. Набрал в весе, руки перестали нервно дрожать от истощения, почти уже такой, каким был до хвори, только молчал чаще с остальными, и компанию предпочитал Эвы. Она не против. Теперь так легко получалось представить, будто нет между ними их статусов, и они всего лишь мужчина и женщина. Влюблённая женщина и, кажется, влюблённый мужчина. Она имела право об этом фантазировать, вот как она считала.***
Как-то совершенно пропала Афири. Эва искала кошку у Исмана, но он сказал, что не видел её уже несколько дней. Эве она тоже на глаза не попадалась. Беспокоилась, пусть и дикая животинка, сама о себе позаботиться могла, да жалко, если пропадёт. Эва носилась по всему храму в поисках кошки, мешалась охотникам, но те её не трогали — боялись, что она ходила в любимчиках у Амена. Выгода от его внимания. Непроверенным осталось лишь одно место, в котором Эва могла обнаружить Афири, и то были покои Амена. Делать нечего, ходила туда уже, как к самой себе, вот и сейчас направилась. Амен в комнате был, и кошка с ним. Эва подскочила ближе, прошипела: — Вот ты где, беглянка, меня и Исмана испугала своей пропажей! Амен посмотрел на Эву весело, с улыбкой. Она не сразу заметила, но, когда поняла, застыла. Впервые улыбка, не усмешка. Заворожила её, она и залюбовалась. Амен убрал с колен Афири, подошёл к Эве. Всё это время не сводила с него взгляда. — Эвтида. Эва не реагировала, всё ещё любовалась. Ждала, что будет дальше. Амен гипнотизировал её, как змея добычу. Повторил тише: — Дарующая жизнь. Она смотрела на него; в голосе его столько нежности. Он наклонился близко и прошептал прямо в губы: — Не зря так отец нарек. Его поцелуй легкий и очень сладкий. Она наслаждалась его вкусом, подалась вперёд навстречу, чтобы не пришлось ему тянуться к ней. Амен накрыл её рот, вдумчиво и медленно. Эва впустила его без сомнений. Он обнял талию, привлекая ближе к себе, пил её поцелуй, словно умирающий от жажды свежую воду. Эва простонала в его губы, и это заставило Амена отлипнуть от неё. Приник лбом к ее лбу и прошептал: — Останови меня, если не желаешь. Эва слегка отстранилась, выскользнула из его рук. На мгновение увидела на лице растерянность и досаду, но затем взяла его руку, поднесла к лицу. Смотрела ему прямо в глаза и целовала его раскрытую ладонь, так нежно и доверительно; у Амена прерывалось дыхание. Солнце, глаз, длань, анкх. Целовала метки охотника в молитве ему. Жаждала, чтобы познал, сколь глубоки её чувства. Амен привлёк вновь к себе, атаковал губы с новой силой. Эва не сопротивлялась, наоборот, с удовольствием утонула в его поцелуях. Обняла шею, потянула к себе. Он подхватил её на руки, без проблем отнёс к кровати, бережно уложил. Эва раскинулась посреди его постели, громко дышала от глубоких поцелуев. Амен опустился на локти, набросился на её шею; Эва восторг ощущала и блаженство от того, что с ней делал. Амен раздевал её, обнажил грудь и оставил свой поцелуй; Эва не смогла остановить свой голос, вырвался нежным стоном. Она ёрзала под ним, двигалась, извивалась. Мучалась. Пылала изнутри, хотела освобождения. Амен снял с неё платье окончательно. Отстранился, окинул голодным взглядом. Вернулся и снова поцеловал. Рукой гладил, с шеи переместился на талию и проследовал ниже, по бёдрам, а затем скользнул ей между ног. Громко выдохнул в её приоткрытый рот, проник внутрь одним пальцем, но Эва перехватила его руку, останавливая. Смотрела на него, взволнованная и притихшая. — Амен, я, — запнулась, закусила губу, отвела взгляд в смущении. — У меня не было еще мужчин. Он был поражён, но поражён только в хорошем смысле. Думал, такая хорошая, общительная, дерзкая и языкастая, должна была мужчин сражать одним взглядом в самое сердце. А она — ещё ни с кем. Только его не остановила, когда спрашивал, позволила, выбрала именно его. Его взбудоражила эта мысль. Он кивнул, принимая к сведению. Эва отпустила его руку и позволила продолжить. Внутри неё было тесно и очень горячо. Он жмурился от удовольствия, представляя в ней себя, а не пальцы, но не хотел спешить и сделать больно в её первый раз. Понимал всю ответственность за неё. Двигался в ней уже двумя, ловил ртом тихие стоны удовольствия. Эва двигалась ему навстречу, поймав ритм, ему была важна ее отдача. Добавил ещё палец, Эва вцепилась в его плечи, стиснув сильнее, ощутимей, застонала немного болезненно, но Амен не позволил себе испугаться и прекратить. Подготавливал к себе старательно, долго, так, что сам уже весь извёлся и хотел поскорее оказаться внутри. Вынул пальцы, обнажился, не отрывая взгляд от её раскрасневшихся щек. Ждёт его, жаждет, совершенно мокрая внизу. Она смотрела на его член, и он видел лёгкий испуг. Взял себя в руку, провел вверх-вниз, навис над ней, удерживая своё тело на одной руке, второй помогал, направляя член в неё. Поцеловал в висок, знал, что всё равно сейчас ей будет больно. Толкнулся, но она не впустила его в себя, сжалась вся разом и болезненно застонала. Амен попробовал вновь; Эва зажмурилась, в уголках глаз слёзы. Он не хотел для неё боли. Поцеловал лоб, скулы, щёки. Перешёл влажными поцелуями на шею, ниже, вновь приник к груди. Скользил языком по соскам, вобрал их в рот, Эва вздыхала довольно. Опустился с поцелуями на живот, задержался, облизывал горячую кожу. Развёл её ноги в стороны очень широко, прикусил кожу под коленом. Провёл языком по внутренней стороне бедра, нежно поглаживал рукой. Наконец замер напротив её лона. Эва тоже остановилась, он слышал её громкие вдохи. Он ещё никогда и никому так не делал. Сомневался, сможет ли сделать приятно, но Эву хотелось обласкать всю, она заслужила самых лучших ласк. Гладил пальцами её нежные складки. Мокро, скользко. Она так сильно возбуждена, что Амен с легкостью решился. Он поцеловал между ног, и Эву подбросило вверх от наслаждения, она громко стонала, закрывая сама себе рот от неожиданности. Не знала, что голос её способен на такое. Амен крепко обхватил её бёдра, прижал к кровати, не позволяя двигаться. Лизал широко, страстно, наслаждался её вкусом. Не жалел, что делал такое с ней, пусть и сам впервые, просто ждал подходящую женщину, свою женщину всё это время. Эва металась под ним, пыталась вырваться, ей нужно больше ощущений. Желание невыносимо, а Амен слишком нежен, она чувствовала, будто нуждается в большем. Он касался её между ног, проник внутрь пальцами, сам целовал везде. Эва робко положила руки на его голову, ожидая, что Амен их сбросит. Он этого не сделал, и она осмелела, гладила его мягкие волосы, царапала кожу. Ему нравилось. Очень. Отодвинулся от неё, положил голову на живот. Устал совсем немного, челюсть сводило от напряжения, но понравилась её отдача, обязательно приласкает так ещё раз. Ещё не раз. Эва потянула к себе, обхватила шею, прижимая ближе, прошептала в самые губы: — Пожалуйста, я так хочу. Закрыл глаза, выдохнул. Амен боялся не сдержаться после её трепетной просьбы. Провёл рукой вниз, приставил член к её лону. Влажная; провёл языком по губам, на них ещё остался её вкус. Надавил, вошёл глубоко и остановился. Эва болезненно всхлипнула ему в рот, стиснула его плечи и вцепилась в затылок. Сильно зажмурилась от боли, он целовал её нежно, ласково, долго. Не хотел вредить, но в первый раз всегда так. — Потом будет легче. Эва кивнула, глотала стоны; Амен не двигался, хотя так невыносимо хотелось. В ней тесно и горячо. Она старалась расслабиться, он чувствовал. Тянула его к себе, сама поцеловала, затем задвигалась ему навстречу, и уже Амен стонал в поцелуй. Он приблизился к ней, вошёл целиком. Затем покинул её тело, и Эва последовала за ним, невыносимо прекрасная. Они двигались вместе одним ритмом, единые, стонали от ощущений. Эве нравилось его целовать, Амен послушно раскрывал рот, позволяя ей учиться. Она старалась для него, он — для её удовольствия. Опустил руку вниз, накрыл между ног, гладил пальцами место их соединения. Эва отлепилась от него, прогнулась в спине и очень громко простонала. Амен ощутил пульсацию её удовольствия, как сильно она его сжала. Остановился, переживая её острое наслаждение. Эва расслабилась, Амен покинул её тело, накрывая себя ладонью. Ему нужно было лишь немного, чтобы последовать за ней. Тоже расслабился, падая рядом, стараясь не задеть. Перевернулся на спину, смотрел на неё долго и очень довольно. Отдышавшись, Эва и сама перевела на него свой взгляд. Улыбнулась, сама приникла к нему. Обнажённая, вытянулась вдоль его тела, обвила ногами его ноги, а руку сложила на грудь. Амен вспомнил, как проснулся. Она лежала рядом с ним такая же нагая, и он смутно понимал для чего — согревала его, холодного после лихорадки, собой. Его тогда это очень тронуло, на что она шла ради помощи ему, заботы о нём. Кроме того, уже тогда почувствовал заинтересованность в ней, не мог быть спокойным, хоть и пришлось терпеливо ждать, когда сама проснётся. Он её тогда не разбудил, слишком велик был соблазн впитать в себя её тепло, пока она не осознала, что главный враг всех шезму пришёл в себя её стараниями. Теперь всё изменилось, но ему по-прежнему нравилось ощущать её обнажённое тело рядом. Он погладил её щеку, смахнул со лба прядь тёмных волос. Наклонился, оставляя на ней ласковый поцелуй. Он любимец фараона, наместника богов на земном троне, и волей же богов всё ещё жив. Он не знал, случайность или предназначение, что его спасла именно Эва, но знал, что не оставит её. Защитит, сделает всё, чтобы она никогда больше не подвергалась опасности. Когда боги делают такие подарки, отказываться не принято.