Дело о чёрном кубе

— Детектив Дюбуа… Гарри резко распахнул глаза, тут же пославшие мозгу сигнал о недопустимости столь опрометчивых действий. Голова не то чтобы раскалывалась, скорее распадалась десятками невиданных изувеченных лепестков, что заголосили нестройным хором о своей скорой гибели в отрыве от реальности. Возможно, он просто драматизирует, и это лишь тяжёлое похмелье. Не то чтобы Гарри помнил, как оно ощущалось, и пил ли он… Когда-то. Вчера, позавчера, неделю назад — слишком громкие слова, похожие на застрявшую в мозгу пулю, лишённую, тем не менее, всякого смысла. Начинать жизнь с чистого листа ведь так просто, когда ты не помнишь даже причин, по которым он чист. Строго говоря Гарри не помнил, что его зовут Гарри, и даже переспросил бы про Дюбуа, будь в комнате кто-то ещё. Всё, что его окружало — мебель со множеством мелких деталей да стены в невозможно зелёной расцветке. Это его ужасно неуместный в такой комнате пиджак висит на вешалке? Логика подсказывала, что да, его. Самообладание сомневалось, что он сам мог его туда повесить, или пожелать надеть. Вот что-то расцветки этих обоев — да, это настоящее диско. Если он, конечно, правильно помнит, что это такое, и помнит вообще. Голова болела, но уже не так отвратительно сильно. Стоило лишь примириться с этой мыслью и почти её отпустить, как зазвонил телефон. Необходимость поднять трубку была очевидна — только так можно укротить звук, заполнивший комнату абсолютно несносной трелью изувеченной высоковольтными проводами птицы. Пуля дребезжит в голове, резонируя. — Детектив Дюбуа… — слышится в трубке обволакивающий, знакомый от и до голос. Что-то из самых глубин сознания, таких, в которые падаешь только после самых крутых алкогольно-наркотических мёртвых петель вместо красочных снов. — Я надеюсь, тебе здесь нравится. — Кто это? Где я? — голос хрипит от сна и, возможно, привычки курить. На столике пепельница полна пепла, от сигары осталось всего-ничего. Любит ли он сигары, или просто пытался выкурить первое, что попалось под руку? Или единственное, что попало под руку? «Правильнее спросить, кто ты», — подсказывает мысль, но тем не менее не посылает никаких сигналов языку. Просто подсказывает, не больше. Голос похож на тот, что в трубке, но более… Правильный. Можно сказать, что более логичный. — Это место для отдыха, для освобождения разума… — тот голос, что говорит извне, делает успокаивающе-драматичные паузы. Будто готовит к какой-то мысли, которой здесь прозвучать не должно. Той, от которой Гарри стоило бы освободиться, как он сделал это со всеми остальными. — Предупреждаю, детектив, некоторым сложно выбраться из этого места… И она ждёт. — Вот оно, именно так всё должно было быть. Он мог бы предсказать это со стопроцентной уверенностью. Или это уже произошло? Комната заперта. В ней заперто почти всё, не только некий детектив Дюбуа, дёргающий все подряд ручки и пытающийся открыть все-все коробочки. Картина на стене ужасна, её хочется снять. Зеркало покрыто пылью, его не хочется протирать. Точно ли ему стоит проверять, как он выглядит? «Правильнее спросить, точно ли тебе стоит узнавать, как ты выглядишь», — поправляют его собственные мысли. Рука, не отдавая никому отчёта, сама движется к зеркальной поверхности. Отражение кошмарно. Что-то невыносимо помятое, опухшее, заросшее, поплывшее, с запёкшейся кровью на лбу. Должно быть, так в его голову попала та самая пуля. Да, это определённо она, всё ещё продолжающая резонировать от телефонного звонка. Что, если детектив Дюбуа — это она? Что она здесь делает? «Резонирует», — звучит совсем чужим голосом. «Она ждёт», — звучит ещё одним, чуть более знакомым. Внезапно отражение искажается. Резко, безвозвратно, отбрасывая от себя взрывной волной. Гарри падает на красный ковёр, пачкая его красной же кровью. Голова звенит от удара, лепестки, её слагающие, снова голосят о скорой гибели. Жаждут ли они её, или боятся? Шум в ушах становится просто невыносимым. Тело поднимается само, против собственной воли и вопреки полученным увечьям. За плотным покрывалом что-то шумит. Не думая вовсе, Гарри сдёргивает его, чтобы увидеть серого попугая. Мысли в голове обсуждают что-то активнее, а он старается их не слушать, не так много, не так громко. Что-то про геральдическую птицу и попытки выбрать. Почему попугаи, почему они повторяют про них, будто они тоже обитатели птичьей клетки? Покрывало возвращается на место, и хор стихает. Да, наверно, они как попугаи. Если набросить на лицо тряпку, то всё закончится намного быстрее. Голова отдельно от прочего думает мысли. Гарри, если он всё-таки верно предполагает своё гипотетическое и совершенно не подходящее ему имя, неуместное как пиджак в этой комнате, созерцает окружение. В выдвижном ящике находится рыба, ужасно пахнущая разложением. Что-то внутри совершает кульбит и неловко приземляется на ноги, нелепо взмахнув руками — трюк удался, содержимое желудка не расплескалось на гармонирующие с обоями ботинки. Ящик задвигается с громким хлопком. Кубики с непонятными символами. Возможно, он забыл алфавит и не может узнать эти буквы? Слово, которое можно сложить из трёх, в его воспоминаниях слишком отчётливо не похоже, даже если безжалостно его расчленить. Склянки вызывают только желание наполнить их интересными жидкостями, склонными к воспламенению, и залить в себя, бросив вслед за ними спичку. Он мог бы дышать огнём. Или он должен был по нему ходить? Язычки воображаемого пламени лижут ботинки. Спичка падает на пол, но не разгорается, испуская дух. Гарри до слёз хочется загореться и рухнуть с ней рядом, оставив после себя облачко серости. Тело не слушается и опрометчиво бросается к стеллажу. Органы, извлечённые из кого-то, холодно взирают из своих банок. Книги с потёртыми корешками расчертили по полке борозды. И что-то в рамке… Рука тянется сама, словно ей нравится трогать пыль. «Слишком много пыли по сравнению со всеми вещами в комнате, будто кто-то набрасывал её намеренно, наслаивал на стекло, чтобы невозможно было разглядеть, что там, под нею», — безучастно размышляет что-то в голове. Это фотография. Молодая женщина, невероятно красивая… И, возможно, он. Чуть лучше выглядящий, чем в отражении зеркала. Фото старое. «Она ещё ждёт?» — ворочается в голове пуля. Нет, всё-таки просто мысль. Телевизор хрипит не менее натужно, чем сам Гарри, занятый настройкой каналов. Не помнит он, но помнят руки. Картинка на экране проясняется намного быстрее, чем в голове. Это ведь он на экране? Он что — какая-то суперзвезда, искусно играющая бровями? Картинки начинают сменяться слишком беспорядочно. Она, это точно она… И то нечто, что он видел в зеркале. Это — тоже он? То страшное, заставляющее отшатнуться? Сидящее в отвратительном кресле, как на картине? Не зря она сразу ему не понравилась, видеть себя со стороны просто невыносимо. По картине разлито нечто голубое. «Спирт, это был невероятной красоты спирт», — соблазнительно ворочается в мозгу, покачивается, как на волнах алкогольного делирия. На экране разлито нечто зелёное. «Абсент? Его нужно слизнуть с пола, чтобы он не пропал», — продолжается мысль. Гарри качает головой — нет, это всё не то. Привлекательное и необходимое, но не так, как нужна ему та, кто ждёт. Из всех флаконов он выбирает красный. «Потому, что такого цвета дверная ручка», — он кивает сам себе, соглашаясь с чем-то рациональным. Или же не совсем, ведь насколько правильно выбирать яд по цветам окружающих предметов? Всё есть яд, и всё — лекарство. Если это не поможет открыть дверь, то поможет раз и навсегда закрыть глаза, что тоже не является таким уж плохим вариантом. У него всё ещё есть спички, и можно проверить, загорится ли жидкость, и загорится ли с нею он. Рука сама опрокидывает флакон в горло. Удушающий кашель вознаграждается почётной медалью в виде выпавшего ключа. Он выпил его только что, или забыл о том, что сделал это ранее? Он всегда пил свои ключи? Наверно, он достаточно для этого крут. За дверью мрачный лес, в котором надрываются ещё не задушенные высоковольтными проводами птицы. Вот только двери уже нет — она стёрла себя, как неудачное воспоминание, и не хотела всплывать в голове снова. Гарри хотел бы последовать её примеру и одновременно не хотел, потому что, кажется, так он и проснулся в той комнате. Стёртый самим собой, но постепенно проявляющийся, как испорченный негатив. — Наконец-то мы встретились, детектив. Ты сделал правильный выбор? — теперь не голос обволакивает, а что-то обволакивает его. «Чудо в перьях», — ехидно звучит мысль. То ли это чудо, которого он так ждал? Те ли это перья, в которых оно укрылось? — Кто ты? — само срывается с языка. Здесь слишком много птиц, и слова, подобно им, улетают и голосят. Птицы так похожи на мысли. — Ты сделал правильный выбор? — настойчивее повторяет оно, сверкая глазами в темноте. Этот взгляд одновременно пытлив и мёртв. Так могли бы смотреть утонувшие в бутылке черти. — Да? — очередная пташка срывается с места, скрываясь высоко в ветвях. Гарри старается не считать ворон, но, видимо, чем меньше он о них думает, тем больше насчитывает. Слишком много. Они повсюду, звучащие, но невидимые. Криптиды. — Точно? — голос насмехается, деликатно и едко. Голос знает, какой выбор был правильным, в отличие от некоего детектива Дюбуа, если это действительно он, а не застрявшая в его голове мысль с таким именем. — Я же выбрался! — слова звучат жалко, как непрошенные извинения. Унизительные, бессмысленные, отрицающие правду и реальность. — Ты не можешь выбраться из пут твоего разума… Или избежать последствий своих действий. Как и она, — их головы поворачиваются синхронно. Она… Стоит бледной, но такой желанной тенью. Призрачным ощущением, застывшим в воздухе ароматом абрикосовой жвачки. И исчезает так же, как подхваченный ветром фантик — легко и недосягаемо для недостаточно ловких рук. Тёмный лес заканчивается и светлеет резко. Гарри на берегу — лазурная вода, существующие в природе птицы, дом вдалеке. И она, стоящая по колено в воде. Безмолвная и прекрасная, такая, какой он её уже не помнит. Он идёт на это призрачное ощущение ускользающих из рук воспоминаний, увлечённый возможной лаской, которую обещает его взгляд, но не её. За её спиной появляется тот ужас из зеркала. Он ли это? Он оглаживает рукой её живот и с силой давит, заставляя согнуться. «Мне пора», — слова не срываются с её губ, но достигают мозга через ноздри вместе с абрикосовым флёром. Секундной заминки достаточно, чтобы она скрылась в воде. Ноги подкашиваются, и Гарри падает в воду, безумно шаря руками по дну. Её нет. Она ждала его, но теперь её нет. Только что-то тяжёлое, мрачное, угловатое… Он видит в этом себя, запертого в одной комнате со своими мыслями. Снова и снова, навсегда без неё. «Ей пора», — соглашается что-то в сознании. Гарри так не считает, и глаза застилает слезами. — Детектив Дюбуа! Гарри вновь распахнул глаза, на этот раз без лишних сигналов в мозг о недопустимости таких действий. Над ним склонялся Ким Кицураги, непроницаемо спокойный, но вместе с тем заметно встревоженный. — Где я? — прохрипел Гарри, теперь уверенный, что это действительно его имя. Гаррье, если быть дотошным. — На Ржавом озере, — Ким коротко вздыхает. В этом вздохе и отчаянная усталость с неприкрытым раздражением, и надежда, что напарника не настигла очередная амнезия, слизывающая воспоминания как волна песчаные замки с берега. — Да, точно, — быстро соглашается он, хотя память кажется несущественной, не раскрывающей действительность. — Мне это всё приснилось. Ким вскидывает бровь, готовый выслушать очередной бредовый сон, если Гарри от этого станет легче, и они смогут вернуться к работе. — Я видел в нём это место и странный куб, который станет разгадкой в нашем деле о чёрных кубах… — озвученные вслух, слова теряли странность только для самого Гарри, что их произносил, и для стройного теперь хора замерших лепестков, не собирающихся умирать. Ким приготовился записывать откровения, не достойные психиатров, но раскрывающие реальность в полной мере.