С особым волненьем смотрю...
На старом вишневом дереве
Печальны даже цветы!
Скажи, сколько новых весен
Тебе осталось встречать?
Сайгë
Полуразрушенный конструктор города, выжженная серая земля, заросшие сорняками тротуары, превращающие некогда цивилизованную местность в дикие каменные джунгли, брошенные машины, разбитые и непригодные для использования, покосившиеся дорожные знаки, более не имевшие смысла — Шинья устал смотреть на родную Нагою, пережеванную и оскверненную, отражающую горести тысяч судеб и его собственную скорбь, снедающую душу. Он шёл, задумавшись, пиная куски бетона — последствия прошлых сражений или промышляющих мародёрством вампиров, а может, и людей, кто знает. Небо было, на удивление, чистым, почти безоблачным, словно весна, даже после катастрофы, оптимистично хотела порадовать своим теплом. Да только вокруг ни былой красы, ни готовых задирать кверху голову, дабы полюбоваться недостижимыми высотами. Шинья тоже глядел под ноги: засматриваться на бескрайние небеса не было никакого желания, а если всё же бросал на них взгляд, то полный укора, будто те были повинны в бедах человечества. Краем глаза Хиираги заметил яркое пятнышко, пролетевшее рядом с ним. Может, бабочка? Хотя их давно не видели в городе — разве были прежние цветы, сидя на которых они хвастливо раскрывали крылышки? — а если и порхали в неестественно тихом воздухе, то Шинья уже не обращал внимания на столь мелкие прелести жизни. А жаль. В детстве после череды нескончаемых тренировок, с перебитыми локтями, мозолями на нежных ладошках и с дежурной улыбкой на губах, пугающе похожей на кукольную, ему нравилось сидеть на траве и наблюдать за этими созданиями. Смутное чувство в груди тогда, наверное, было интересом к целям неразумного насекомого, но ещё не знающему столько эмоций, сколько сейчас, мальчику оно казалось просто временным помутнением, свернувшимся в нутре клубочком нервных окончаний — возможно, удар, пришедший почти в солнечное сплетение, так сказывался. Вновь на периферии зрения что-то мелькнуло, и Шинья наконец распознал в этом чём-то розовые лепестки. Он хлопнул ресницами. Сакура. Чуждая в пустынном городе сакура. Отстающий всего на шаг Глен, кажется, заметил его смятение, потому как красноречиво перевёл взгляд, спрашивая безмолвно, хотя раньше бесцельно исследовал горизонт. Причём его аскетичный взор, впитывая новый и более интересный вид, оживился и заплясал по чужой фигуре, привычно анализируя ее. У Шиньи словно прибавилось сил, но в то же время нечто неприятно потянуло внутри, будто до треска натягивая нити, которые и так, истончившиеся, еле удерживали в нём дух. Их маршрут был противоположен дуновениям ветра, так что они должны были прийти прямиком к источнику этих вишнёвых "бабочек". Хиираги не знал, что делал бы, будь оно иначе. Не побежит же он, как ребёнок, смотреть что-то, пощекотавшее любопытство, на потеху всему отряду. Не в том возрасте, а главное, не в том положении. Так что день, кажется, благоволил ему. Может, причиной тому было то, что Глен с утра поцеловал его первым, а инициатором поцелуев он становился не так часто, как хотелось бы. Впрочем, мысль сомнительная: едва ли он был светочью удачи, под влияние которой попадаешь, стоит подобраться поближе. Скорее звезды сегодня сошлись. Вскорости Шинья увидел цветущее дерево. Ещё замаячившее впереди зыбким закатным облаком оно приковало к себе внимание, как возникшее средь бела дня благословение в золотом, почти ангельском сиянии. Хотя это было что-то похожее. Он не переменился в эмоциях, ни на секунду не выдавая переполох внутри, только вот догнавшему его Глену не много нужно было, чтобы отличить нечто мечтательное и трепещущее в его глазах среди пепла. Он точно так же обратился к весеннему чуду, но без сентиментальности Хиираги, хотя в его сердце что-то настойчиво пробивалось, вынуждая ледяную защитную корку трещать и крошиться, осыпаясь колющимися осколками. Розовые ветви могли бы спрятать под собой не одну душу, и в былые времена наверняка многие пользовались возможностью укрыться от солнца под раскидистыми лапками сакуры. Шинья забрался бы под них и сейчас, прижимаясь к пахучей коре, чтобы схорониться от самой жизни, от следующей по пятам тревоги и окунуться в сказочную долину памяти, где всё хорошее сглаживало острые углы плохого и рисовало сносную картинку, чуть приукрашенную, но вполне достоверную. Он повернулся к Глену, меланхолично взирая над подполковника. Неровный вдох задержался на его губах, прежде чем спуститься обратно тихой речью. — Глен, ты помнишь... — Да. Его голос — шелест цветочков вишни, теряющих свои пелерины. Он звучал будто из прошлого, только теперь более мужественно и гораздо надломленнее, суше, как утратившая за годы краски фотокарточка, изображение которой ещё можно было различить, несмотря на размытость... 8 лет назад. Глен бессильно опустился на траву меж корней дерева, свалившись туда, как груда ноющих костей, потому что последний удар — нечестный, из-за спины — пробрал прямиком до них. Найти свободное место в парке в период О-ханами, всё равно что отыскать четырехлистник среди тысячи ему подобных. Ичиносе любимцем фортуны точно не был, но, видно, и абсолютному неудачнику она раз в год улыбается. В закатном солнце сакура выглядела загадочнее: разлапистые ветви отбрасывали покачивающиеся тени на махровую лужайку, пережившую натиск сотни пар ног за день, лепестки соцветий приобретали более тёмный оттенок, словно впитывая в себя рыжеватое сияние, покрывающее землю, а пчёлы, раннее жужжавшие в сладких коробочках пыльцы, улетали со своей щедрой кормилицы. Было так спокойно, что Глен, опустив веки, прислонился к стволу, наслаждаясь природной идиллией, глубоко вбирая в лёгкие воздух с тонким сладким ароматом. В голове эхом пульсировала боль, уже почти не тревожа привыкнувшего к ней юношу, и усталость тяжелой волной охватывала каждую клеточку. Он бы мог здесь и уснуть, как свернувшийся в укромном уголке пёс, на своей шкуре испытавший людской гнёт, забыться на какое-то мгновение и плыть в течении времени, как беззаботные облака по небу. Тишина. Лишь трепетания листвы да шёпот ветра. Но шорох приминаемой чужими шагами травы, становящийся отчётливее с каждой секундой, заставил навостриться, инстинктивно напрячь мышцы, словно готовясь отразить внезапную атаку. Посторонний сел слева от него, даже не удосужившись спросить, согласен ли Глен на чью-то компанию. Да и разве весь его вид не служил заведомо отрицательным ответом? Он лениво приоткрыл один глаз и с сердитым выдохом зажмурился обратно. Почему из всех людей именно он? — Уж поверь, я не потащу тебя домой, если ты отключишься здесь, — Шинья усмехнулся тому, как упрямо прижимались угольные ресницы к щекам. — Велика досада, — фыркнул Глен, нехотя подавая голос. Игнорировать Шинью было бесполезно, но он все равно смыкал веки, будто так присутствие Хиираги можно было списать на галлюцинацию. Шинья, кажется, и не расстраивался этому, напротив, был весьма позабавлен. Он окинул Глена прохладным взглядом, но споткнулся о разбитую губу с маленькой припухшей ранкой. Это побудило всмотреться внимательнее и заприметить ещё несколько нелицеприятных деталей: стёртые, как об асфальт, ладони, грязные пятна на коленях, сбитые костяшки и следы запекшейся крови на них... Злость ядом потекла по венам, губы сжались в жёсткую линию, глаза, прикованные к следам побоев, походили на заточенные ножи. Причём негодование его было направлено на Глена, который мог, но не давал отпор пользующимся им как грушей для битья хулиганам. Он бы сам его поколотил за такое глупое поведение. — Тебе нравится быть разукрашенным синяками? — сохраняя невзрачный тон, спросил Шинья, силясь придать манере речи нотки сарказма. — Какое тебе дело? — Да никакого. Я пытаюсь быть вежливым, а ты сразу кусаешься. Глен хотел было бросить ещё одну колкость, но остановил себя. Ни к чему было устраивать перепалку на ровном месте, тем более когда сил на спор не было. Он сел прямее, чтобы не смотреть на Хиираги снизу вверх, и от нечего делать сорвал травинку, кроша её на более мелкие кусочки. Почему Шинья к нему прицепился? Да, у них были схожие планы по свержению его семьи, но взаимовыгодное сотрудничество не предполагало посиделки под сакурой и задушевные разговоры. — Ты меня преследовал? — Глен искоса поглядел на юношу, который тут же расплылся в улыбке и насмешливо поднял бровь. — Больно надо. То, что мы оказались в одном и том же месте, — случайность, не более. Ичиносе в эту случайность отчего-то не верил, но и допытываться до истины не стал — только вопросов бы прибавилось, нарастая снежным комом. Впереди по посыпанной гравием тропинке неспешно прогуливалась молодая пара, упиваясь компанией друг друга. Глен безразлично смотрел на них, когда ощутил на себе пристальное внимание, так и прожигающее в нём пару дыр. У него даже мурашки по спине пробежали. — Если хочешь что-то сказать, то говори. Иначе хватит пялиться, — пробурчал Ичиносе. Шинья какое-то время молчал, раздумывая над тем, что по непонятной причине возникло в его голове и что хотелось озвучить в этой натянутой обстановке. — Ты слышал легенду о сакуре? Брошенный на него ироничный взгляд, мол, это правда то, что было у тебя на уме, породил внутри смуту, скользкой змеёй, опоясывающую сердце. — Полагаю, их немало. — Про то, как появилась сакура. — Нет, кажется, не слышал. Прямого отказа узнать историю не последовало. Шинья прочистил горло, ещё раз хорошенько поразмыслил и начал: — В одном саду, где росло множество деревьев, своей красотою поражающих сами небеса, одно было голым и одиноким. На нём не распускались цветы, и даже листья не росли на скрюченных ветвях. Среди всех этих пышных, друг на друга похожих сородичей деревце чувствовало себя чужим и уродливым, — он остановился, встретился с, как ему чудилось, заинтересованным, даже сквозь напускную отстранённость, взором, и продолжил, убедившись, что его слушают: — Однажды боги спустились к этому дереву и сказали, что превратят его в юношу и дадут ему два десятка лет на то, чтобы посмотреть мир, и, если оно не зацветёт после этого путешествия, они срубят его, чтобы дать возможность прорасти новому саженцу. Дерево согласилось, и вот уже новоиспечённый юноша отправился ходить по свету. Он видел много стран, познакомился с сотнями людей, познал горечь жизни: войны, предательства, болезнь, голод, смерть. Разве могло это поселить в нём что-то светлое и красивое, чтобы, будучи в своей первоначальной ипостаси, он мог зацвести? Но в один день он встретил девушку, — Шинья мягко улыбнулся, к смятению слушателя, — и влюбился. Их чувства были такими сильным, верными и глубокими... Но прошло время. Юноша рассказал, что на самом деле он дерево и совсем скоро превратится обратно. И что ты думаешь? Девушка твёрдо решила, что разделит свою судьбу с ним, нежели будет одна прозябать в этом жестоком мире. Боги вновь спустились на землю. И каково было их удивление, когда на месте неказистого дерева оказалось нечто доселе ими невиданное, с высокими розовыми кронами... Влюблённые слились воедино, и эта девушка, открывшая сердце простому юноше, не побоявшаяся его истинной натуры, проросла на нем великолепными цветами. Глен и не заметил, как Шинья закончил говорить, только без его спокойного голоса стало одиноко. В голубых глазах скопились не поддающиеся описанию эмоции, такие, что гипнотизировали и заставляли вглядываться в самую глубь загадочных льдинок. Ичиносе не понимал. — Зачем ты рассказал мне это? Шинья пожал плечами. — Не знаю, — порыв ветра задел кончики его волос, на солнце сияющих платиной, — но, может, когда-нибудь это будет иметь смысл. Он протянул руку к лицу Глена, вынудив его застыть и сдвинуть брови, но, к удивлению, не возмутиться и не отпрянуть как от прокаженного. Хиираги вытащил из его волос вишнёвый лепесток и продемонстрировал его, чтобы избавить друга от напряжённых разгадок его действий. — Я не понимаю тебя, — Глен честно пытался составить из поступков и слов Шиньи мало-мальски разумную цепочку, но она напрочь была лишена логики. И Хиираги вместо того, чтобы дать объяснения, рассмеялся, будто Ичиносе ему шутку рассказал. Глен отмахнулся от него, как от безумца, и поднялся на ноги, отряхивая себя от им же сорванных травинок. Он одарил хохотавшего юношу суровым взглядом и произнёс: — Позвонишь, когда придёшь в себя, — он зашагал прочь, но тут резко обернулся: — И даже не вздумай вновь преследовать меня! Шинья уставился на удаляющуюся фигуру с каким-то странным разливающимся винной сладостью в груди теплом. О, он сам себя не понимал. Почему к Глену так тянуло? К нему, никчемному и дикому, словно пойманный в клетку зверёк, которого хотелось пригреть и приручить. Что он только творил? Шинья посмотрел на сакуру, под который сидел, будто это именно то дерево из трагично-романтичного сказания и будто она, символ мудрости, могла растолковать ему его собственное поведение и дать ответы на мучающие сердце вопросы. Но было так же тихо, и Глена было уже не видать. Солнце всё клонилось к горизонту. Хиираги покрутил в пальцах хрупкий лепесток, снятый им с чужих волос, и улыбнулся, вспоминая ошеломленные фиалковые глаза. Какая все-таки глупость... Настоящее время. — Ты покраснел тогда, — игривым тоном протянул Шинья, склонив голову ближе к Глену. В тёмных очах словно всё ещё отражались былые деньки, кажущиеся сейчас слишком сказочными, чтобы быть частью их общего прошлого. Они запомнили тот вечер по-разному, в отличных красках и запахах, даже закат наверняка горел для них в непохожих оттенках, но всё же запомнили. Каждую секунду, каждое слово, каждое столкновение взглядов. Возможно, и удары сердец. — Ничего подобного. — А ещё остался таким же упрямым и твердолобым, — обречено подытожили Хиираги, кладя ладонь на его плечо поверх погонов, только смех его, к счастью, свернувшемуся пульсирующим комочком в груди Глена, совсем не изменившийся за годы, звучал слишком радостно для того, кто был бы по-настоящему обременен таким раскладом. Да, в Ичиносе было не мало противоречивых сторон и подобраться к нему было так же сложно, как к выставившему колючим шариком иголки ежу, но Шинья тихо лелеял свою радость, что это был всё ещё знакомый ему Глен, и отгонял от этого счастьица сидящий неподалёку страх, что когда-нибудь скрытность Глена достигнет апогея и превратит его в чужака. Он поджал губы и пригляделся к острым чертам напротив. Они утратили детскость шестнадцатилетнего Глена, во всей красе чётких линий представ миру, но взамен неизгладимая тёмная тень, быть может навечно, поселилась в не так часто, как хотелось бы, изгибающихся улыбкой устах и мелькала, будто в прятки играя, за портьерой ресниц, клубясь дымом в выкованных из аметиста радужках. Одна из бровей, словно нарисованных вольным взмахом, приподнялась дугой. Ах, точно, ещё это дышащее уверенностью выражение лица, чуждое сбегающему мальчишке, который отступление, причём от своих же неразборчивых чувств, выбрал за наилучший вариант. — Если хочешь что-то сказать, скажи. Иначе хватит пялиться, — раньше прямолинейная увлечённость Шиньи раздражала, потому что просто не вписывалась в законы мира Глена, но, судя по довольству, дергающему уголок губ в привычной нахальной полуулыбке, сейчас она льстила ему, и даже вспыхнуть от её пристальности он был бы не прочь. Шинья посмотрел на молчаливую участницу их разговора. Когда-то им же поведанная история о влюблённых всплыла в сознании. Интересно, она приобрела для Глена особый смысл? Он потянулся к ветке сакуры и сорвал крошечный бутон. Совсем не хотелось зариться на живые цветы и лишать их родной обители, унося от сестриц, но соблазн был преступно велик, да и для благого дела он ему понадобился. Хиираги подобрался ближе к Глену, чуть ли не нос к носу сталкиваясь, и закрепил цветок за его ухом. — Оставайся собой, Глен. Он отступил на шаг, с нежностью глядя на потрясенного Ичиносе, а потом отправился дальше по запланированному для их сегодняшнего патруля маршруту, последний раз окидывая взором красавицу сакуру, жадно пытаясь сохранить её дивный образ на подкорке. Глен моргнул, когда Шинья исчез из поля зрения, и, будто очнувшись от сказочного сна, поспешно вытащил цветок из волос — ему не нужны были слухи о сентиментальности подполковника среди отряда, — попутно касаясь горячего кончика ушка, которое тут же скрылось за упавшими прядями. Он засунул руку за отворот формы и спрятал растеньице в нагрудный карман рубашки, после заспешив за удаляющимся проказником. — Шинья, подожди! Величественное дерево в пышном розовом одеянии осталось позади, покачивая ветвями и теряя лепестки своего искусного платья, с тоской понимая, что скоро оно совсем облетит, оставив его в неглиже. Жаль, что цветение сакуры так мимолётно...