he gently fills my veins

— Майки, ну как, готов? — спросил Патрик, улыбаясь по-стамповски добродушно, и нотка поддразнивания в голосе вокалиста смогла отвлечь Уэя на достаточное количество времени, чтобы он бросил какую-то воодушевляющую фразочку в ответ и вышел на сцену. А там уже было не до мыслей о чем-то, кроме струн под подушечками пальцев, бешеного темпа музыки, и нетипичных, непривычных, странных музыкальных ходов. С ребятами было сложно играть. Он не писал этих партий, он бы никогда не написал их так, и группа звучала совсем по-другому, нежели их собственная. Майки был напряжен, сосредоточен и намного трезвее, чем на своих выступлениях, потому что слажать в группе, в которой отношение к процессу написания музыки было настолько трепетное — значило подвести ребят, предать их доверие, не дать словам, которые просились быть услышанными, долететь до фанатов. Автор этих слов и партий, которые сейчас занимали практически всю голову Майки, тоже находился тут, он не мог пропустить выступление, на которое сам и подбил Уэя. Майки на секунду поднял голову, чтобы улыбнуться Вентцу, с которым им еще не довелось сегодня поздороваться, когда заметил выражение на лице басиста. Его брови были сведены, челюсть сжата, а правой рукой он перебирал пальцы левой. Майки почувствовал укол вины и отвернулся, решив еще прилежнее относиться к аккордам, стараясь игнорировать ком в горле — Питу не просто не нравилось, он был разозлен. Они вместе тусовались вторую неделю и едва ли проводили раздельно хоть какое-то свободное время, и за этот период Пит ни разу не выглядел так. Майки уже пришел к выводу, что его бесталанная игра не только мешает двигаться его группе, но еще и разрушает все музыкальные знакомства, потому что в конце концов никакой музыкальный кругозор не скроет плохого владения инструментом. Стараясь закрыться басом, Майки отошел от края сцены, и нечаянно опять поймал взгляд Пита — и что-то в нём смутило Уэя. Он не был зол, хотя сперва так могло показаться — он… смотрел ревностно. По-собственнически. По плечам Майки пробежала дрожь, но он быстро отогнал мысль, что взгляд предназначался ему — Пит ревновал толпу, он жаждал внимания, которое доставалось теперь Майки, потому что без него, без шума толпы он не заснет ночью, не будет веселым на афтепати, скорее всего не будет есть и пить, просто пролежит в своем автобусе. И Майки опять почувствовал себя виноватым. И мысленно облил себя ледяной водой, чтобы не выдавать желаемое за действительное и даже на допускать мысль, что темно-ореховые глаза прилипли к нему, а не к позиции на сцене, которую он занимал. Пит Вентц общался так со всеми. Целовал в шею Патрика, облизывал пальцы Гейба, сидел на коленях у Энди. Первые два события Майки обычно вспоминал поздно ночью, когда не был способен контролировать поползновения своего разума, но прямо сейчас, на сцене, он вспомнил Вентца с двумя фалангами Сапорты во рту и по его телу прокатилась волна жара. Майки Уэй мог уложить любого, кто не был его братом или другом, но хотелось ему именно Пита, руки которого были везде и постоянно — в волосах Уэя, на бедрах Уэя, на талии, в голове. Когда Пит флиртовал в шутку, Майки смеялся и отпускал грязные комментарии в ответ, но когда они прощались, у Уэя в ушах стучало каждое слово, с ироничным придыханием соскользнувшее с губ Вентца. Он слышал, как хвалились те, кто успел почувствовать на себе вентцовские губы или послушать вентцовские стоны, и отчаянно, отчаянно завидовал. В Майки любили холодность, его изящество, как он, не стараясь, умел производить впечатление, но сам он хотел того, чего не имел — Пита, с его опрометчивостью, с вульгарными комментариями и нарочито пошлыми шутками. Многие делали вид, что Вентц казался им смешным, но по прошествии дня в голове каждого раз за разом возникали небрежно собранные в комплимент слова или саркастичные полустоны, одним словом, Вентц, Вентц, он был везде. И в голове Уэя особенно. И перед Уэем тоже. Задумавшись о взгляде, буравившем его, Майки даже не заметил, как доиграл сет и оказался лицом к лицу с предметом своим мыслей, как обычно улыбающимся и обнимающим Майки. Пит говорил с какой-то нечеловеческой скоростью: — Ты просто трахнул, Майки, я не знаю, как мне выходить на сцену после такого, я бы сказал, it was like a baby annihilation. Чел, ты реально их убил, ты такой талантл… — Пит, извини меня. — Чего? Майкиуэй, мне не просто не за что на тебя обижаться, мне надо… — Я серьезно. Я не должен был занимать твое место, тем более, я бы никогда не вывез эти партии. — Майки, ты с ума сошел? Я был так рад увидеть, как такой музыкант, как ты, играет мои партии, это неиронично честь для меня, как ты мог вообще подумать… — Я видел, как ты смотрел на меня, ну точнее на место, чувак. Я понимаю, насколько для тебя это личное и дорогое, и я не должен был отбирать у тебя твое средство от бессонницы, знаешь. Пит выглядел смущенным, и Майки почувствовал себя последним человеком на Земле, отвратительным другом и безнадежным в качестве влюбленного. Но Вентц собрался за считанные секунды, и его губы растянулись в пресловутой питовской ухмылке: — Не подумай, что я не ценю твою заботу, Майкиуэй, ты реальный милашка, что так печешься о ближних, любая воскресная школа была бы рада такому хорошему мальчику, но так я смотрел немного не на место на сцене, если ты понимаешь. И Майки понял. Его живот потянуло вниз с мучительной сладостью, но так просто он сдаваться не собирался. Он хотел услышать, хотел видеть, как двигается рот Вентца, как он произносит это. Уэй ликовал, но не мог упустить возможности растянуть удовольствие. — А на что тогда, чувак? Ты мегастранный иногда, знаешь. Хорошему мальчику? Боюсь, ты напутал с адресатом. Майки позволил приподнять себе уголок губ, но в остальном не выдал своего плана, и его слова подействовали на Пита ровно так, как и должны были — по его спине пробежали мурашки, и он едва заметно выгнулся вперед от стены, у которой стоял. Его halfwaydown джинсы слезли еще ниже. — Майки. Мы должны были назвать группу sweet little ублюдс в честь тебя, ты хочешь, чтобы я это вслух сказал? — Я ничего не хочу, Пит. — Это была откровенная ложь, и Майки облизал губы. — Я смотрел так на тебя, знаешь, я подумал, что тебе бы очень пошел мой язык на шее, но раз ты не хочешь, whatever, но Майкиуэй под мои тексты, сосредоточенный на моей бас-партии, ну, в любом случае где-то третий в списке моих осуществивщихся сексуальный фантазий. И Вентц по-кошачьи и ужасно неряшливо выскальзывает из поля зрения Майки, с виднеющейся из-под боксеров татуировкой, сбитым дыханием и прилепленной к губам ухмылкой. И Уэй сдается, заведенный всем, что происходило, заведенный двухнедельным постоянным присутствием Пита в его личном пространстве, он добегает до Вентца, наклоняет голову, насквозь мокрой челкой задевая ему шею, и шепчет, отметая каждую мысль, что он звучит глупо, шепчет низким и песочным голосом: — Почему бы тебе не показать мне кусочек своей спины, для чьего матраса ты бы его ни хранил? Они закрыли туровой автобус, и он точно выбесил этим Джерарда, но его руки на ремне Пита, а Пит на его губах, и их первый поцелуй ощущается как потеря девственности. Пит громче, чем Майки когда-то вообще мог представить, и чувствительнее, слишком чувствительный для человека, слухи о перепихонах которого стали предметом светской беседы. Майки всего лишь касается его ребер, а Вентц уже выгибается всей спиной и хнычет, и в его скулеже сложно разобрать что-то, кроме Майки, Майки, Майки и долго. Но даже забвение не отвлекает Пита от Уэя, и его рука у него на шее, и губы целуют мочку уха, и ладонь через джинсы сжимает пах, и он говорит, не своим соблазнительным голосом, он говорит обычным, только искаженным дрожью, немного зажатым: — Пожалуйста, Майки, я хочу знать, что тебе хорошо, я хочу сделать это о тебе. И Майки понимает, о чем он. В зрачках цвета размазанной подводки он видит, что Пит понимает: он не может себя отпустить, он не привык показывать что-то так голо, он боится, что его ранят. Но напротив него глаза Пита, которого ранили, из искренности и открытости которого ежедневно делают желтые заголовки, и он не может бояться хотя бы перед его лицом, хотя бы с ним он может быть честным, и он раскрывает губы, и с них слетает звук, который отдается слабостью в вентцовских коленях. — Пит, я, Боже, каждую ночь об этом думал, черт, твои руки, и ты постоянно, везде, и я не знаю, как вообще это можно вытерпеть, когда ты такой, и я как будто действительно что-то значу, — Майки, если быть честным, не планировал говорить ничего из этого, а последнюю фразу в особенности, но то, как Пит выцеловывал его линию подбородка, как он невесомо проводил по низу его живота, как будто он мраморный, и впервые не от того, что холодный, он просто не мог не сказать, — бо-оже, Пит Вентц, если я не обведу твою татуировку языком, я умру сейчас же. И Пит Вентц стягивает джинсы, оставляя в районе коленей, и краснеет, очаровательно краснеет, и всхлипывает, и Майки выцеловывает каждую из косточек, ведет языком по крыльям, по сердцу, и он надеется, что в каждом из его движений слышно, что он восхищается этим сердцем, и он хочет кричать, как ненавидит каждого, кто стал причиной этой трещины, как Пит заслужил быть любимым, и как ему больно от того, как он, нуждающийся, льнет к любому его движению, потому что он не заслуживал, чтобы с ним вообще обращались по другому, и Пит понимает, потому что его стоны мешаются со всхлипами, и Майки поднимется, чтобы поцеловать его, и он сцеловывает каждую слезу с его лица, и касается его губ так, будто зацеловывает каждую рану внутри него, так, что Вентца пробирает до кишок. Майки болезненно возбужден, и, проводя языком от терновой татуировки до соска, высвобождает их члены и соединяет их, и Пит выглядит идеально, и он не понимает, как над этим можно было смеяться, и его рука как будто подразумевалась для Пита, была создана для него, и каждое движение, и язык Майки в горле Вентца — лунная соната, и Майки соврет, если скажет, что когда-то чувствовал себя лучше. Пит кончает с отчаянным "Майки", и льнет к нему так, как будто вся Вселенная была создана, чтобы он мог обнять Майкиуэя, чтобы они встречали мандариново-сладкий рассвет вместе, чтобы Майки излился ему на руку с громким и отчетливым стоном "Вентц", чтобы он вытер их какой-то из футболок Боба, захихикал и обнял Пита до хруста костей. — Чел, мы совершенно точно не испортили нашу дружбу таким сексом. — Боже, слава богу это случилось, иначе мне пришлось бы альбома три получать укоры в свой адрес. — Грязный приемчик, Майки, а твой брат знает, что ты такой скверный? — Пит, я тебя люблю. Дым и горячий воздух, не было ничего, кроме огня, и фейерверки в глазах Пита, и он не хочет сжигать мосты, и его лихорадочный сон стал реальностью. — Майки Уэй, как же я нашел тебя среди позолоты. Ты знаешь про искусство кинцуги?