Падение святого.

После инцидента со Ставрогиным, Верховенский младший не спешил объявляться в свет, а как бы был ещё в бегах. Повременив со своими планами снести институты в России, Пётр Степанович поддался поискам новых забав. Как раз на одном из вечеров в Швейцарии, где он был мимолетом, он встретил Князя Мышкина, где тот как раз получал лечение. Внимание Петра Мышкин завоевал почти сразу: своими полностью противоположными взглядами, даже наивностью, с которым часто рассуждал Лев Николаевич, забываясь и как идиот искреннее путаясь в словах, но смысл сохраняя твердый. Но самое главное, что заинтересовало Верховенского, это Князева доброта. Для подобных низких и гадких людей, как Пётр Степанович, доброта окружающих не более как вызов или инструмент, мол дескать как далеко можно зайти, но даже и не это основное, об основных мотивах Петра, пожалуй, будет позже. Известно, что они стали почти товарищи, только товарищество их заключалось в том, как один все верил в другого, что тот становится лучше, как человек, а другой отлично играл этим. Мышкин правда не был так глуп, чтобы сразу не углядеть нутро Петра Степановича, но его это не спасёт в будущем. В одном трагичном вечере, часов в 5, перед закатом, был август месяц, Верховенский занамеревался позвать на прогулку Принца Мышкина, он убедил, что лесной воздух будет полезен надвигающейся бессоннице Льва Николаевича, от которого он страдает уже давно, о чем рассказал сам. Всю дорогу до лачуги, до которого решили прогуляться друзья, Мышкин болтал о своих идеях, и о том, как он счастлив, что Петр наконец поставил под сомнения свои страшные идеи революции (чего на самом деле не было, Лев может и хорошо понимал людей, однако от положительного взгляда на людей он спасен не был, и испытывал к Петру симпатию, какую всегда испытывает к людям, он понимал, что душа Верховенского требует спасения и правильного обращения, что человек он, пожалуй, не полностью потерян, такого натура Принца Мышкина). Петр всегда был поддельно веселым и отвечал Мышкину заранее заготовленными фразами. В иной раз маска спадает с его лица, и Верховенский начинает создавать вид человека, который как будто задумался совершенно о чуждом и другом, и лицо его внезапно приобретает вид слишком злой и строгий; по пути оба человека слегка устали от компании друг друга. Когда в поле зрения появился силуэт здания, Степанович испытал огромное облегчение и ускорил шаг в сторону избы. Мышкин присоединился к нему. — Это он? — Да. Каждый нерв в теле Верховенского горел от предвкушения. — Это немного далеко от поместья. Лев огляделся, увидев густую группу деревьев и разросшийся кустарник: — Интересно, для чего это было изначально? Я не помню этого. — Вероятно, вы никогда его не видели. Он очень хорошо спрятан. — Здравое наблюдение, Петр Степанович. Переполненная доброта Мышкина была отвратительна. Петр ухмыльнулся. Он задавался вопросом, останется ли эта доброта после того, что он запланировал. — Давайте, Милый Князь. Я хочу показать вам, что внутри. Дверь была не заперта. Петр давно нашел и спрятал ключ, готовясь к своему плану. Планы строить он умел, пусть и не полностью работающие, однако с одним человеком он совладать мог и ещё как. Внутри было почти пусто, за исключением пары полок с алюминиевыми банками, которые когда-то могли быть едой. К сожалению, посреди комнаты к полу был привинчен прочный металлический стул. Учитывая темную историю медицины, вполне возможно, что это использовалось для определенных практик. По крайней мере, к такому выводу пришел Верховенский. Он мало думал о чем-то еще, кроме своих целей в отношении Принца. Предметы, которые Петр принес ранее, были спрятаны в углу. Мышкин не заметил их и направился прямо к полкам, полностью игнорируя жуткий стул. Его ботинки тяжело стучали по полу. Стареющее дерево скрипело и шумело. Он изучал комнату, пока Верховенский тихо закрыл дверь и запер ее ключом. — Должно быть, это когда-то использовалось для хранения припасов, — вслух предположил Князь. Он совершенно не обращал внимания на коварные намерения Петра Степановича на заднем плане, когда брал одну из банок. Банка издала тревожный хлюпающий звук, и он с гримасой быстро поставил его обратно. «Должно быть, дом уже не использовался, когда я бывал здесь в детстве. Что вы думаете, Господин Верховенский?» Петр не ответил. Вместо этого он развернул одеяло из своей спрятанной в углу сумки и расстелил его на полу перед креслом. Лев нахмурил брови. — Петр Степанович? Что вы делаете? — Совершаю подготовку для преступления. — О чем вы говорите? — Я собираюсь испытать вас и вашу отвратительную веру, которой вы мне замучили голову. — На удивление с прямотой и без обходов, как это обычно бывает, ответил Пётр Степанович. — Петр Степанович, помилуйте... Мы возвращаемся в поместье прямо сейчас! — Мышкин забледнел, в глазах его читался страх и непонимание. Было весело, когда Лев забоялся. Он был похож на дрожащего щенка. Совершенно очаровательно. Петр с азартом наблюдал, как он направился к двери. Он повернул ручку и, когда она не поддалась, стал трясти ее, пока не загремела вся дверь. — Ваших рук дело? — Да. — Петр поднялся на ноги. «И ключ у меня». — Я не понимаю. — Мышкин возможно и догадывался, что намеревался сделать Петр Верховенский, однако в своих интуитивных предположениях уверен он не был. И все же в лице его читался страх. Петр промолчал. Он прошел через комнату, возбуждение росло в его животе, когда Мышкин беспокойно прижался к двери. — Петр Степанович? Начал Мышкин низким, дрожащим голосом. «Я знаю, вам хочется испытать мою веру, но, друг мой, не лучше ли одуматься сейчас? Какими бы страшными помыслами вы ни были наполнены, все всегда можно предотвратить и отмолить». Петр сделал вид, что думает об этом. «Нет». Верховенский подошел совсем близко к князю, не прошло и секунды, как запястья Князя были крепко взяты Петром, тот связал их вместе прочными веревками. Мышкин успел только пискнуть. Быстрым рывком Верховенский достал заранее заготовленный кляп, чтобы закрыть рот Мышкину. Князь помычал что-то в недовольстве, однако он совсем не сопротивлялся, а как будто бы застыл от шока. С удивительной лёгкостью Пётр Степанович поднял Льва Николаевича, и понёс к креслу, которое они давеча осматривали. Мышкин был гораздо слабее Верховенского, учитывая небольшую разницу в росте и в возрасте. Он выглядел смущенным пониманием, что связан и с кляпом во рту. Князь пытался дергать веревки с испуганным ворчанием, но замер, услышав веселое фырканье Степановича. — Ммф, — пробормотал Лев в кляп. Он толкнул его языком, пытаясь выплюнуть, но вскоре сдался, когда тот не поддавался. Его глаза были широко раскрыты, а грудь вздымалась и опускалась от неглубокого, тревожного дыхания. Он был похож на испуганное животное. Петр осторожно подошел к нему. Не говоря ни слова, он протянул руку и провел рукой по светлым густым волосам Льва. Петр никогда раньше не был так близко к лицу Льва. Он никогда не мог так внимательно его изучить. Он заметил золотые блики в его голубых радужках и то, как они отражали тусклый свет, просачивающийся сквозь пыльные окна. Петр чувствовал его запах. Пот, страх и какой бы одеколон он ни наносил утром. Это было опьяняюще. С неловкостью человека, который не хотел бы сломать человека под собой, Петр осторожно оседлал Мышкина на коленях и обнял его. Он уткнулся носом в макушку его пушистых волос и глубоко вдохнул. Верховенский чуть ли не напрягся от предвкушения с тех пор, как привел Мышкина в комнату, но, когда он прижался к его худощавому телу, в штанах у него появилось напряжение. Лев, должно быть, почувствовал это. Его дыхание стало поверхностным, а тело напряглось. — Лев Николаевич, — прошептал Петр, поглаживая затылок Дэвида. «Я очень взволнован. Я хотел этого… очень давно». Он отстранился, чтобы увидеть реакцию Льва. Он выглядел окаменевшим. Казалось, он наконец осознал, в каком положении оказался. Петр поцеловал его в щеку. Мышкин отшатнулся от него. Он не хотел смотреть в лицо Степановичу, но в данный момент это его не беспокоило. Вместо этого он скользнул рукой под пальто Мышкина. Он не думал, что тело Льва могло напрячься сильнее, но он продолжал напрягаться, когда пальцы Верховенского блуждали по телу. Верховенский садистки ущипнул Мышкина сквозь одежду, чтобы еще сильнее упиться реакциями пленника, Князь извивался и скулил, пока Степанович не прекратил. — Вы когда-нибудь думали о сексе? — Верховенский не стеснялся задавать такие прямые вопросы, которые бы в приличном обществе посчитались чересчур. Он провел ногтями по груди Мышкина. «В конце концов, у вас наверняка есть потребность». На протяжении всего допроса, Пётр Верховенский смотрел на него с таким упоением и привязанностью, граничащее с безумной зависимостью. Мышкин был близок к слезам. Его глаза были влажными и блестящими, когда он быстро мотал головой из стороны в сторону. — Готов поклясться, вы даже не само-удовлетворяетесь. — Мышкин поморщился. Петр рассмеялся над его дискомфортом. «А я вот мечтал о том, чтобы осквернить вас. Много раз». Он провел носом по гребню острой скулы Мышкина. Он прижался поцелуем к уголку рта, прямо к краю кляпа, и слизнул медленно собиравшуюся там влагу. «Я думал о том, чтобы сделать с вами все самое грешное, Мой Милый Князь». Он уже полностью расстегнул его пальто и рубашку, и пробрался руками внутрь, и продолжал водить руками по всей груди мужчины. У него не было много волос, только редкая прядь между его грудными мышцами и небольшая дорожка ниже пупка. Петр мельком видел это во время общих купаний. Было приятно, наконец, коснуться его кончиками пальцев. — Вероятно мои действия требуют объяснения. — Петр соскользнул с колен Мышкина и опустился на колени. «Все это время я наблюдал за вами, и, пожалуй, вы единственная причина, по которой я задержался в Швейцарии». Петр раздвинул дрожащие колени Мышкина и устроился между ними. Он потерся щекой о внутреннюю сторону правого бедра Льва. «Я плохой человек, Господин Мышкин». Вопреки самому себе, Мышкин яростно мотал головой из стороны в сторону, и его руки с новой силой боролись с оковами. Он попытался заговорить, не обращая внимания на кляп, но все, что у него получалось, — это бессловесное ворчание. Петр только одарил его жестокой улыбкой. — За что вы боретесь? Ведь сами прекрасно знаете, что это было неизбежно. — Мафф, — беспомощно заскулил Лев Николаевич, его глаза умоляли. Даже сейчас вера Мышкина в Верховенского оставалась. Это было так же мило, как и жалко. Этот человек всегда был безнадежно наивен. — Что? Пытаетесь мне всучить вашу веру? Верховенский начал расстегивать брюки Мышкина. Было новшеством расстегивать пуговицу и молнию под таким углом. Он раздвинул складки и показалось нижнее белье Князя Мышкина. Петр ухмыльнулся и посмотрел вверх, но Лев не смотрел на него. Он крепко зажмурился, пытаясь контролировать свое дыхание глубокими, успокаивающими вдохами. Верховенскому это не понравилось. Он не позволит Льву Николаевичу игнорировать его. Лев собирался познать этот момент и столкнуться со всем, что Петр хотел сделать с ним. — Ну-ну, — позвал его в игривой манере Петр Степанович. «Откройте ваши глаза». Мышкин покачал головой. «Мой дорогой Князь, посмотри на меня». Мужчина отказался отвечать. — Посмотрите на меня! — выплюнул Петр, внезапно разозлившись. Он резко впился пальцами в бедро Льва. «Посмотрите на меня, или я сломаю вам ноги». Состояние Петра Степановича, как всегда, переходило из одной грани в другую, он был на пределе. Когда Мышкин взглянул на Петра, тот успокоился, и продолжил свои действия, не отрывая взгляда от Мышкина. Поцелуи робкие вверх к бедру. Очень хочется, чтобы Лев Николаевич почувствовал, насколько он дорог и важен. Пусть доказательство через физическое удовольствие – в этом для Петра Степановича нет ничего лучше. Другой свободной рукой он касается сперва связанных рук Льва Николаевича. Петр Степанович ласкает рукой бедра и гладит их сквозь ткань, поднимаясь выше. Он кладет ладонь на пах и гладит плоть через ткань. Он не расстегивает брюки или белье, но дополняет ласки поцелуями в щеки Мышкина. Он стремится продлить эту прелюдию, боясь, что все закончится слишком быстро. Лицо Князя Мышкина быстро залилось краской, ему было столько неприятно зрелище пред ним, что он стремился смотреть куда угодно, только не в Верховенского. Не стоит упоминать, что это первый подобный опыт в жизни Князя, никто прежде не касался его так близко. — Вы открыли мне Бога, — говорит Верховенский, прожигая безумными глазами Мышкина. «Вы мне так понравились сразу, в вас есть то, чего нет ни у кого. Вы так святы и наивны, вы так добры и невинны, ох как вы хороши. И вы не знаете, насколько вы святы, и делает это вас в сотни раз благороднее. Я люблю ваше лицо, ваше аскетичное худое лицо. Я смотрю на вас и вижу ангела, сосланного с небес. Княже, вы понятия не имеете, что значит моя встреча с вами, что значит встреча нигилиста со святым! — тут он вскричал, — Вы ведь не такой! Я от вас зависим... Есть дети, как вы, но на то они и дети, им свойственно быть наивными и негрешными, в этом я слегка могу понять Ставрогина, но другой случай — это, когда взрослый человек сохраняет в себе чистоту младенца, это-то и меняет суть! Вы самородок, Лев Николаевич. Я ненавижу и презираю в вас все, вы не правы! Но тем вы выше. Устал я от цинизма здешнего, люди одинаково подлы, неинтересны, их завлечь, провести - проще простого, они грешны. Но вы! Я как встретил вас, сразу понял, что хочу вас. Вы мне как ценный вызов, вы мне как ценный трофей». Верховенский вновь приблизился лицом к пленнику. Он взял Мышкина за связанные руки, и снова опустился на колени, по-прежнему не отрывая взгляда. — Я грешен, Князь. Я вас хочу сломать, я вами хочу упиться, лишь потому что вы озаряете своим светом все мои недостатки, ваши глубокие рассуждения уличают во мне все. Не вспомню, чтобы мне хотелось истязать подлеца, мне право все равно на них. Вас хочу истязать, потому что знаю, что Бог наблюдает за мной. Я может и не совсем верую, но мысль, что возможно Бог есть, и он увидит, как я оскверняю его пророка, пробуждает во мне еще больше мрака. И эта мысль делает менее подлее, чем если бы я был просто садист. Я садист и хочу это показать твоему Богу! — Вы помешаны! — вдруг вырвалось у Мышкина, и кляп наконец-то слетел. — Может быть и так! Хотите, я вас сделаю новым мессией? Будете Иисусом, пришедший второй раз. Я на одном вас создам движение, и сдвину историю России! Вы идеально подходите на роль вновь прибывшего Сына Божьего, я вас в жертву принесу и этой жертвой снесу целые государства! – и он не преувеличивал. Может, действительно, он готов на всё, ради хаоса. Но в первую очередь – ради Князя Мышкина. Допустить близость Льва Николаевича с собой значило оскорбить его, — Этим грехом я очерню только себя, отдалю себя от Бога еще пуще! Но вы! Вы останетесь такими же святыми, если не святее. Вас это не очернит, не переживайте, Милый Мой Князь. — Петр не устал стоять на коленях перед своим идолом. – Пожалуйста... — Мышкин наливался слезами - прекратите это безумие, Пётр Степанович, вам это не нужно, ещё не поздно спасти вашу душу, поймите же. Бесполезно было что-либо говорить Верховенскому. Он, напротив, с ещё более явным возбужденным взглядом рассматривал Мышкина: ему безумно нравилось, когда он краснеет и плачет, ему казалось, что это редкие моменты, которые никто не может увидеть у него. Его вид сильнее только возбуждал. Он взял Льва за руки и крепко сжал. – Вы прекрасны, Лев Николаевич, у меня такое чувство, когда я держу вашу руку, я держу всю надежду мира у себя, вот тут, в ваших ладошках весь мировой запас надежды, и я этим обладаю, – Петр наклонил голову и коснулся невесомо губами тыльной стороны ладоней Льва Николаевича. – Именно поэтому с вами рядом должен быть самый грешный человек. В иной раз, я бы рассудил, что я слишком низок для связи с вами, но я именно так и хочу. — Петр опустил голову очень низко, буквально склоняясь к ногам. — О чем вы? ... пожалуйста, увидьте правду, Петр Степанович, это все безумие! – выдохнул Мышкин, задирая брови еще выше. Верховенский и так нечасто стеснял себя в выражении эмоций, а тут сторонних зрителей не было, а кровь бежала быстрее от вида беспомощного Льва Мышкина. И на лице у него умещались – и возбуждение с зависимостью, и торжество, и ярость. Всё это смешивалось так, что сердце грохотало, едва справляясь с бурным потоком. Пётр Степанович не двинулся с места, и глаз от Мышкина не отвел. Лев заметил румянец на щеках Петра Степановича. Ему тоже было... стыдно? Лев Николаевич понимал, что этот революционер с его подобострастными речами! – Петр... влюблен в него. Хочет с ним любви, похоти, хочет «связи». Мышкин никогда не думал о таком, и сама мысль об этом жутко смущала его, не зная куда себя деть, он закрывал глаза и избегал прямого взгляда на своего похитителя. Руки Степановича справляются с застежками на брюках и кальсонах. Уши Мышкина, шея, грудь и плечи краснеют. Петр достает вялый член Мышкина. Он целует, а затем обхватывает головку губами, обводит языком и начинает ритмично двигать головой. Князь Лев каменеет всем телом – и мысленно просит о том, чтобы его это не возбудило. Кого просит – неясно. Не бога же? Для Верховенского он сам – сын Божий. Но как трудно себя сдержать, когда такую простую вещь, как минет – ты получаешь впервые. Теперь его дыхание было прерывистым, грудь заикалась, ему не хватало кислорода, хотя он глотал больше, чем достаточно. Он чувствовал себя слабым, его мускулы не могли сотрудничать с беспорядочными, испуганными мыслями, мчащимися в его голове. Как будто нить, соединяющая его тело с мозгом, была перерезана. Он теперь марионетка, кукла. Он не мог двигаться, он не мог сопротивляться. Об оральных ласках после нескольких бокалов вина – в компаниях мужчин говорили откровенно. Мышкин с краской всегда вспоминал пьяные разговоры во время застолий. Даже в свете – джентльмены при параде, с седыми усами и хорошо завязанными галстуками – усмехаются сально, вспоминая, какими умелыми бывали девицы. Петр улыбается понимающе. Развратно. Он не мог отвести взгляда от реакции Мышкина: мужчина застыл, весь красный, горячий, в слезах, не способный сказать ни слова. — Держу пари, вы в шоке, Мой Принц, - прервался Верховенский. Мышкин сидел скромно, весь как ангел в чистеньком исподнем и с золотыми волосами. Князь открыл губы и сбивчиво дышал. Его... Его член никогда не брали в рот. Это грязно. Но пару движений Петра было достаточно, чтобы его член встал. Лев Николаевич не мог не откинуть голову назад, когда Петр начал тереть его яйца, вырывая из него внезапный и глубокий стон. Как только он это сделал, другой человек точно знал, что делать. Петр вытащил Мышкина изо рта, разжигая его быстрее хитрой аурой. — Вас ждет адское наслаждение, Мой Князь. Мышкин старался не поддаваться страстям, и покачал головой, сдерживая стон, пытаясь отвлечься от ловкого движения руки Верховенского. Он старался думать о чем-нибудь, что могло бы смягчить его возбуждение. Он сосредоточился на боли в пальцах, на библии, и даже на Боге, однако мысли о Боге точно не делали ситуацию лучше, Мышкину в последнюю очередь хотелось впутывать сюда создателя, он думал о других вещах. Но это не сработало, потому что его разум стал пустым, как только Петр начал сосать его яйца. Для Верховенского не было ничего мерзкого в Князе Мышкине. Он ждал этого момента так долго, и был погружен в процесс более чем: лизал и играл с яйцами Мышкина, ожидая услышать еще стоны еще раз и поглаживая его, прежде чем сосать их сильнее. Напрягшись при этом, Мышкин почувствовал, как его пронизывает волна удовольствия. Его член начал пульсировать в руке Петра, и он начал впадать в отчаяние. Боже, сколько времени прошло? Если это не прекратится в ближайшее время, он не сможет сдержаться. — Подожди… — Лев подавился стоном. — Прекратите, пожалуйста. — Говорил Мышкин, еле сдерживаясь. Но Петр только посмеялся над этим, приподнявшись и наблюдая, как Мышкин борется с веревками. Верховенский одной рукой ласкал его крепкие яйца, а другой сжимал в кулаке его подтекающий член — Уже близко? — Он спросил. Мышкин пытался сдерживаться, так как удовольствие было безжалостным. Волны становились все сильнее, и вдруг он понял, что не выживет. — Кончите для меня, Лев Николаевич. — сказал Петр почти как требование. Покачав головой и изо всех сил пытаясь предотвратить оргазм, Мышкин почувствовал его приближение. Внезапно он достиг конца, путаясь во всех мыслях. — Ааахн! — Мышкин удлиненно ахнул и поерзался на кресле, приподнимая бедра. Глаза Мышкина скосились. Когда он кончил, он почувствовал, как теплая сперма приземлилась на его живот, в то время как Петр продолжал поглаживать его, словно выдаивая его. Петр понял про себя, что все звуки ничто по сравнению со стонами, которые издавал Мышкин. Господи Иисусе, Пётр Верховенский был безумно влюблен в Льва Николаевича. Теперь это было видно по тому, как он смотрел на своего пленника. Мышкин застыл на месте. — Для меня честь доставить вам такое удовольствие! Скажите мне, вам понравилось? — он взял подбородок Мышкина и повернул к себе, тот тихонько стонал, и избегал взгляда Верховенского, однако все же посмотрел на Петра весь в краске, с полу открытым ртом и мокрым лицом. — Я.… я.… пустите же меня, Господин Верховенский, - даже тут Князь сохранял вежливость. — Вам понравилось? — Петр стал теребить уже лежачий член Мышкина, отчего тот задергался. — Агх! Больно! — активно двигал бедром, стараясь убрать свой член из рук Петра, Петру же такая картина пришлась кстати. — Вы плачете и умоляете того, кто ваших мольб и слез жаждал. — стал двигать рукой активнее. — АГХ! НЕТ! Хватит! Да, я получил... удовольствие... пожалуйст- А! - истерично двигался Мышкин от стимуляции, которые ему не доставляли ничего, кроме боли теперь. Как сильно момент пыток хотел запечатлеть Верховенский. Но ему ничего не оставалось, кроме как жадно смотреть и запоминать все до мелочей. Лицо его теперь не проявляло эмоции, он будто завис, глядя на пленника, даже моргал он реже. В один момент он сильно сжал половой орган Мышкина, тот выгиб спину и опрокинул голову настолько, насколько возможно. — Больно! Прошу! Ради Бога, остановитесь! — он задыхался и ревел, как его не настала тогда эпилепсия — неизвестно. Петр не выдержал и ринулся целовать и кусать его обнаженную грудь и шею. Один укус он продержал настолько сильным, что пошла кровь. Крики Мышкина наполнили всю комнату. Степанович продолжал свои укусы, где-то он кусал до крови, где-то просто всасывал до синяков. Казалось, он готов съесть Льва Николаевича живьём, настолько он утопал в нем. Петр Степанович, очевидно, был садист. Верховенский встал, взял на руки Мышкина, как будто он был ребёнок. Он целовал его лоб, глаза, пока тот закрывался и сторонился безуспешно. Второй акт, запланированный Петром, должен пройти на полу. Верховенский аккуратно уложил Мышкина на одеяло, которое застелил еще давеча. Руки у него все еще были связаны веревками, а брюкам мешали сапоги: Петр снял его обувь и всю остальную одежду на ногах Князя. Теперь брюк и нижнего белья у него не было, Лев Николаевич был в одной расстегнутой рубашке, из-под которого виднелись гематомы от укусов, и в коротком пальто. Верховенский целовал его колени, мягко глядя на Мышкина, Мышкин не потерял краски на лице и тяжело дышал, вероятно, давно в оцепенении. Вид что надо для Петра Степановича. Он обладал прекрасным, прямо сейчас он имел всю надежду человечества, и мог истязать его, как угодно, мысль о таком могуществе его переполняло. Конечно, Пётр все преувеличивал в своей естественной манере, однако для него это была реальность. — Пожалуйста, пожалуйста, прекратите! — его голос сорвался от слез. — Княже! Я не причиню вам вреда, хотя бы сейчас. Мы просто немного повеселимся, — соврал Петр Степанович. — Нет, нет, Петр, пожалуйста, пустите меня. Пожалуйста! Петр Степанович нарыл в кармане своего пальто припасенные свечи. Было уже темно, и лица Князя, как и лица Верховенского видно не было. Нарыл тут же и спички, зажёг их, и поставил две большие свечи на полу рядом с ними, с двух сторон. Петр Верховенский медленно прижал его тело к покрытому на полу одеялу, чувствуя, как их тела постепенно прижимаются, мольбы Мышкина превращаются в хныканье. Гладкость кожи Льва Николаевича, аромат его страха и его пота опьяняли. Под огненным светом заплаканное лицо Мышкина виднелось отлично. Князь нашёл смелости взглянуть на Верховенского. — Пожалуйста, отпустите меня. Пожалуйста! Ради Бога! — он не прекращал верить в лучший исход, его просьбы стали подобны мантре, которую он не прекращал читать. — Пожалуй нет, Милый Принц. Мы выберем путь куда интереснее. Я покажу вам ад, рай вам и так открыт! — с насмешкой сказал Верховенский. — Нет… нет… нет… Боже! — воскликнул он. Он уперся ногами и твердо поставил ступни. Петр зарылся головой в его пышные волосы и вдохнула, затем нежно поцеловала его в шею и плечо. Его мольбы прекратились, сменяясь прерывистым пыхтением. Руки плотно обхватили его талию, позволяя Петру исследовать его грудь и живот, наслаждаясь его сосками. Он обхватил его бедро одной рукой, положил локоть за другое колено и подвел ступню к его голове. Его анус теперь был выставлен напоказ, чтобы только Петр Степанович мог делать с ним все, что захочет. Он медленно начал трахать его пальцами, вводя и вынимая палец из его задницы; с каждым разом продвигаясь дальше, но за весь процесс он не зашел дальше двух сантиметров. Поскольку была свободна только одна нога, Лев Николаевич ничего не мог сделать, чтобы отказать ему в доступе, и, хотя его метания усилились, он, похоже, через некоторое время смирился. Верховенский играл, пока мог; прикасаясь, пробуя на вкус, все время работая своими пальцем в его заднице. Он уткнулся лицом в его промежность, облизал его яйца, погладила его бедра, для Петр Степановича, настолько помешанного, не было ничего слаще в таком создании как Лев Мышкин; как долго Верховенский хотел обладать им, поэтому он не стал мелочиться и продлевал процесс как только мог. Он изучил каждый дюйм его нижней части тела, изучил каждую складочку и веснушку. Господи, он, наверное, знал его лучше, чем он знал себя! Но, в конце концов, пришло время для финала. Они молча смотрели друг на друга. Петр Степанович наслаждался ощущением теплой кожи под ним. Он провел так много времени, осматривая его ниже пояса; Верховенский и забыл, какой он красивый. Петр схватил его под челюсть и заставил открыть рот пальцами. Лицо Князя, постепенно привыкшее к смущению, и аккуратно становившееся обратно бледным, какое у него было всегда, опять раскраснелось. Затем Верховенский наклонился, приблизил свои губы к губам Князя Мышкина и втянул язык, пробуя на вкус соленую слюну. Мышкин заткнул рот и попытался сплюнуть, но Верховенский держал их вместе. Мышкин, прежде не испытывая такой опыт, задохнулся от влажного поцелуя, когда Степанович попытался углубить его, просунув язык между мягкими губами молодого человека и сцепив влажные мышцы. Он издал гортанный стон при контакте. Мышкин больше не пытался закрывать рот, он лежал неподвижно, принимая все. Петр ухмыльнулся в ответ на поцелуй, он знал, что в конце концов Князь сдастся. Хотя он не отвечал на поцелуи, он не сопротивлялся, так что технически он выиграл, он мог свободно перемещать свой рот, как ему заблагорассудится. — Вы умалишённый! Не надо! — закричал он, когда Верховенский наконец закончил их поцелуй. Он начал двигать ногами, в надежде оттолкнуть Петра. Это не было в характере Мышкина, но, видимо, и у святого есть терпение. — Иисусе, Князь Мышкин, расслабьтесь. Вы хорошо целуетесь, — рассмеялась Петр, легко отражая удары. «Вы чувствительны, не меньше, как женщина». Мышкину вдруг стало очень стыдно из-за комментария. Если бы это была любая другая ситуация, когда двое мужчин дразнили и шутили, он бы промолчал, и даже не воспринял бы это всерьез, но, увы, сейчас он в более уязвимом положении. В конце концов Петр Степанович потянулся к своим штанам, сняв их и обнажив стоячий член, он начал что-то искать в кармане и достал оттуда крем. Мышкин сделал паузу и посмотрел, его глаза расширились. — Нет, нет, нет! — он закричал; его голос был высоким и рваным от страха. Он брыкался и извивался, пытаясь освободиться, но мало что мог сделать, пока Верховенский сидел на нем. Теперь он рыдал и все еще умолял, чтобы Пётр прекратил, но Верховенский не смог бы остановиться, даже если бы захотел. Он был в огне; его член был тверже, чем когда-либо. Ноги принца застряли в воздухе, Петр положил их к себе на плечи, и тяжело навалился на него, чтобы удержать на месте. Он открутил тюбик и намазал немного на палец. Затем грубо и без церемоний засунул его ему в задницу, на этот раз гораздо глубже, чем когда он игрался с ним. — Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо! — всхлипывал Мышкин снова и снова, но Петр чувствовала, как с каждым разом он сопротивляется менее энергично, должно быть уставал. Как бы Верховенскому не терпелось войти в него, он изо всех сил старался сначала растянуть его, начиная с одного пальца, а затем добавляя другой. Когда у него было два довольно легко скользящих внутрь и наружу пальцы, он остановился, намазал больше крема на свой член. Петр стал одной рукой направлять свой член, его кончик легко нашёл дырочку, затем, наклонившись к Мышкину вперёд, он начал нажимать. Погруженный в тяжелые рыдания Льва Николаевича, Петр Степанович мог уловить фрагменты его непрекращающихся мольб, направленных неизвестно кому, хотя это известно, но Господь вряд ли сейчас поможет Мышкину. Непоколебимый Верховенский продолжал давление, не пытаясь прорваться внутрь, но делая свое вторжение неизбежным. — Княже, кому вы молитесь, оглядитесь! Тут только я! А Господь Ваш, если и есть, то он и сам бы рад вашим мучениям! — радовался Петр, Мышкину было отвратительно, в очередной раз он убедился, насколько больным человеком был Петр Степанович, — если бы он не хотел, чего же устроил нашу встречу, а? Больше того, я уверен, он сам бы и хотел, чтобы это случилось. — Вы неправы! - провопил Князь, не в силах больше рассуждать или отвечать. Князь Мышкин изо всех сил старался крепко сжать его член, чтобы остановить вторжение, но пальцы Петра слишком его расслабили. И постепенно Верховенский начал погружаться. Затем Лев Мышкин совершил ошибку, пытаясь изгнать его, и когда его кишечник переключился на выталкивание, Петр легко погрузился. Петр Степанович был недалеко, но он был внутри, и на данный момент этого было достаточно. Верховенский нажимал, достаточно сильно, чтобы его не вытолкнули, и расслабился, чтобы дать прямой кишке Князя время привыкнуть. Лев Николаевич выл и плакал, как будто его убивали, и, хотя в пределах слышимости никого не должно было быть, Верховенский наклонился вперед и зажал ему рот ладонью. — Вот как это должно быть. Я и Вы, только Я и Вы! — Петр Степанович лихорадочно шептал себе под нос, пока он ускорял темп, — Это то, что мы хотели. Просто расслабьтесь, — утешал лукаво Петр. Он никогда бы не смог описать, как приятно иметь свой член в заднице совершенно невинного мужчины. Князь Мышкин невероятно плотный, невероятно теплый и невероятно гладкий. Глядя вниз, Петр был впечатлен удивительным зрелищем. Тело Льва Николаевича было таким бледным, таким хрупким, и Петр мог видеть, как стержень его члена входит в него. Просто смотреть на это было наслаждением. И Верховенский понял, что пора идти дальше. Мышкин застонал под ним, пот выступил на его ноющем теле, когда оно выгнулось и корчилось, не в силах увеличить или уменьшить напор. Князь качал головой; он напрочь отрицал реальность. — Вам нравится, Милый Княже? — хрипло спросил Верховенский. — П-п, — слабо взмолился Лев, — П-позвольте мне… мне… Что-то надломилось в помешанном человеке; как будто кто-то щелкнул выключателем в его голове. — Я вас люблю… — говорил Верховенский, слезы текли из глаз Мышкин, — Но Вы… заслуживаете страданий. Внезапно весь мир Мышкина закружился. Ему потребовалась секунда, чтобы понять, что движения Петр стали резче. Мышкин ударился о простыни под собой. — Я люблю Вас! — Петр закричал, в его голосе звучала ярость, — Я так сильно вас люблю! Вы сводите меня сума! Лев Николаевич был в шоке от внезапного взрыва ярости. Петр наклонился к его лицу, но вместо поцелуя, он укусил губы Мышкина, они стали кровоточили, а язык Петра размазывал кровь по лицу и по губам Мышкина, кровавый железный вкус испытали оба. Мышкину показалось, что его вот-вот съедят. — Мы созданы друг для друга! Вы принадлежите мне! — прорычал Верховенский над ним, прекратив кровавый поцелуй, — Я собирался просто поиграть с вами, но теперь я от вас зависим. Я вас убить хочу, потому что ваша доброта мне противна, и ваша же доброта мне соблазнительна! Вы мне противны, но вас я люблю! Мне все кажется, что вы притворяетесь таким святым, и вот скоро объявится ваше истинное лицо, НО я все больше убеждаюсь в том, что вы искренны, и меня это сводит из себя! Мышкину хотелось бежать. — Мьа-ах! Прошу! Ради Бо-!» эти стоны были медом для ушей, — га! Мышкин стонал, как будто его убивали. Еще один толчок, и Верховенский был на пределе, он знал, что больше не выдержит. И судорожно начал долбить его по заднице. Тело Мышкина обмякло. Стоны исходили от него в такт толчкам. Петр смотрел, как тело Льва Николаевича двигалось взад и вперед по одеялу. Петр знал, что долго не продержится, и не продержался. Пять толчков? Шесть, наверное? Когда Верховенский кончил, это было похоже на потоп. Затем, измученный Петр Степанович рухнул сверху. Так он пролежал с минуту, делая тяжелые вдохи и выдохи. Мышкин безвольно лежал под ним, все еще всхлипывая, но уже тихо. Петр сел, его член выскользнул из задницы Льва Николаевича. Все еще сидя между его ногами, Петр пыталась думать, что ему делать дальше, но вместо этого его мысли блуждали. Свечи достигли половину длины. Оставался час. Пламени огня аккуратно освещали тело под ним. Глядя вниз, он увидел, как капля пота стекает по внутренней стороне бедра Мышкина. Его или своего, Верховенский не был уверен. Они оба были покрыты потом. Петр проследил за падением, когда оно исчезло между его ног. Ноги Князя были достаточно широко расставлены, чтобы Петр разглядел его. Отверстие в такт громкого дыхания Князя то сжималось, то разжималось. Кончики волос Мышкина были мокрыми и прилипли к шее. Верховенский изучал его, снова любуясь его телом. Запекшаяся кровь на его груди от недавнего укуса, окровавленное лицо из-за губ, казалось, кровь оттуда все еще лилась, бледная грудь, можно было увидеть прерывистое дыхание Князя. Мышкин вздрогнул, когда Верховенский коснулся его, а затем замер, когда Петр медленно провела руками по его бокам и по его животу. — Пожалуйста, я могу идти сейчас? — Голос у него был низкий. Стоны рвались с губ Мышкина, и он сжал свои ноги, — Я... не хочу, — выдавил он, продолжая стонать, что очень нравилось Верховенскому. Как это произошло? Мышкин хорошо понимал и чувствовал людей. Хоть и с самого начала, он понял нутро Петра Степановича, но он все равно продолжал сохранять положительный настрой. И по ошибке своей подпустил его слишком близко, вместо того чтобы как можно скорее бежать от дьявола, Мышкин верил в то, что он делал пользу, составляя компанию Петру Степановичу. В те моменты, когда они вместе собирались и принимались обсуждать, особенно обсуждать тему веру, морали и Бога, Пётр Степанович скорее всех интересовался мнением Князя Мышкина. Князь по наивности своей мог полагать, что таким образом он сопутствует исцелению души Верховенского. Однако он проглядел истинный умысел Петра Степановича. И все случилось. Если бы он только был более внимательным… Петр Верховенский не ответил, просто продолжал наслаждаться телом Льва Николаевича, и тем, что он с ним сделал, и он быстро понял, что собирался сделать это снова. Он просунул свои колени между его и раздвинула его ноги в стороны. Мышкин не сопротивлялся, просто бубнил себе под нос молитвы, слегка плача, хныкал и стонал. Верховенский раздвинул его и посмотрел. Его анус все еще был растянут. Отверстие выглядело опухшим и красным, но не порванным. Да и крови не было. Не желая быть жестоким теперь, Верховенский снова смазал свой член кремом. Он взглянул на лицо Князя, ожидавшего свою учесть: лицо его было месивом, мокрым от слез и соплей. Его глаза были красными. Мышкин не смотрел на своего мучителя, а вместо этого смотрел через его плечо в темное окно. Взяв его колени в свои руки, Петр согнула их назад и расположилась над ним. На этот раз он развязал руки Князя и снял его пальто с рубашкой. — АААГХх! — воскликнул он, когда Петр снова вошел. Верховенский шел медленно, первые несколько дюймов дались легче чем в первый раз. Он отдохнул, а потом начала медленно трахать своего идола. — Это то, чего я хотел, Княже, — простонал Петр в светлые волосы Мышкина, — Увидеть, как вы распластываетесь подо мной, сжимая мой член, как будто вы были рожден для этого, — В ответ Лев Николаевич тяжело задышал, открыв рот на простынях, как рыба, выброшенная на берег и хватающая воду. Верховенский закрыл глаза, наслаждаясь ощущением тугого, влажного входа другого, сжимающегося вокруг его члена. — Как ощущения? Иметь меня внутри себя? — спросил Степанович. — У-ужасно! — закричал Мышкин и закрыл глаза, — Слишком больно! Сохраняя свои движения медленными и нежными, Верховенский начал долго трахать Князя Мышкина, выходя до кончика и снова входя. Мышкин раздавался стонами всякий раз, когда Петр толкался внутри. Это явно не был звук удовольствия, но и он не мучился от боли. Верховенский задумал еще сильнее смутить князя, для этого он стал входить под более разными углами, как бы пробуя, что лучше. Когда он нашел его точку, Князь Мышкин издал этот сдавленный вздох, который заставил его открыть глаза и посмотреть на Верховенского в замешательстве. Петр Степанович ухмыльнулся. — Когда я прикасаюсь сюда, — сказал он, толкая его снова, вырывая из молодого мужчины еще один, более глубокий вздох вместе с видимой дрожью, которая прокатилась по его телу, — ощущения другие? Мышкин прикусил губу и категорически покачал головой. Петр коснулся его точки еще раз, чтобы увидеть, как он извивается. Льву Николаевичу казалось, что он сходит с ума; у него кружилась голова, и он почти пропустил тот факт, что его рот невольно начал сыпать протяжными стонами. Его разум пытался понять смысл чужеродного блаженства, растущего глубоко внутри него. Верховенский знал, что делает, и не останавливался ни на секунду; он имел Принца Мышкина. — Гы ААА!! АХ! — Лев застонал весь в краске, входя в состояние транса, в который он сильно погрузился. Он почувствовал, как искра удовольствия пронзила все его чувства, его пальцы на ногах сжались, спина выгнулась, когда она прошла вверх и вниз по его позвоночнику, и бессловесный шепот сорвался с его губ. — Ой! Анн! Хья… ааа, — завопил Мышкин, когда Петр сжал бёдра, извиваясь, чтобы снова найти это место. — Вам нравится это? — Петр Степанович грязно хмыкнул ему в ухо. Петр продолжал так около пяти минут, прежде чем почувствовала первый приступ оргазма на горизонте. Он поднялся с него и встал на руки, чтобы наблюдать за реакцией князя, когда Петр увеличил скорость и действительно начал врезаться в него. Мышкин ничего не слышал, он не мог видеть сквозь расплывчатую фигуру перед собой. Его сердце заикалось, а тело сверху, мешало дышать. Тело молодого принца было напряжено до предела. Их темп становился все более хаотичным, Мышкин чувствовал, как нарастает давление, его давно вставший член вот-вот запульсирует. — Г-ГОСПОДИ! — воскликнул Лев Николаевич, и слово сорвалось с его красных губ, слюни выступали из его рта, откуда виднелся горячий розовый язык, он не смотрел никуда, взгляд его потерял фокус, а глаза косились сильнее. — Я наполню Вас, пока вы не лопнете, наполню вас всем, что у меня есть. Я собираюсь влить в вас всю свою любовь, смотрите, как она течет по вашим ногам. Вам нравится это, принцесса? Разум Мышкина сломался, казалось, он вот-вот подхватит приступ эпилепсии. — НЕТ, О! АХНН, АХ, АХХХ! ПЕТР! — Мышкин завыл изо всех сил, — ГОСПОДИ ПЕТР СТЕПАН-Н-! — Да, Ваше Величество?! — Сказать, что Петр был на седьмом небе от счастья, ничего не сказать. В жизни он не наблюдал картины восхитительнее, чем его Идол, стонущий под ним от удовольствия самого грешного, и именно из-за Верховенского этот ангел так сильно пал! — БОЖЕ ПРОШУ! — умолял Князь Мышкин впивался ногами и руками в спину Верховенского. — Я НЕ МОГУ! Хватит! — прорычал он. Верховенский продолжал сильные толчки. — Вы прекрасны! — сказал Петр, но знал, что Мышкин не слышит, — О да! Аах! — И Петр Степанович кончил во второй раз. Он остался глубоко зарытым, тяжело дыша. Пот капал с него на Князя. Затем, когда к нему вернулось дыхание, он взял член Князя, на что тот сразу отреагировал, хватило двух-трех движений, чтобы Мышкин протяжно кончил, это был самый длинный стон от Князя за все время, проведённое вместе с ним. Все тело Князя сильнейшим образом пульсировало, он лежал бессильно под Верховенским, который не прекращал смотреть на него. Петр оделся, затем улегся на него, удовлетворенно уткнувшись носом в его шею и осыпая поцелуями его ушибленную кожу. Лев Николаевич лежал в шоке, он более не мог выдать из себя ни звука. Он не получал оргазмов прежде, тем более два подряд. Весь его мир рухнул, мысли путались, силы его покинули. Он до сих пор был смущен всем, что произошло, красная краска не спадала с его лица. Все его лицо, как и тело, было мокрым от пота, слез и крови. Тело князя пульсировало, особенно внизу. Мышкин перевернулся на бок, подтянув колени к груди. Из его задницы вырвалась влажная тонкая струйка спермы. — Вы принадлежите мне, понимаете? — спросил Петр. Петр ждал, поглаживая пальцами волосы принца, прилипшие к его коже. — Ответьте мне, — он приказал. Нет ответа… Брови Петр Степановича нахмурились. Вытащив из себя молодого человека, он выжидающе посмотрел вниз, но … Глаза Мышкина были заплаканные, лицо безобразное. Он смотрел прямо на Верховенского. И в этот самый момент, Пётр был готов прирезать Князя за молчание. Он бы и прирезал, не будь так Мышкин дорог и нужен ему для дальнейших дел. Петр дал пощечину Мышкину. — Я предал Бога. - опустошенно сказал Князь. — Да это же бред, Лев Николаевич! Я вас замуж хочу позвать, навсегда укрепить наш союз! - Мышкин, что это бред. — Господь сам знал, что это произойдет, сам это устроил и сам поглазел, ну чего вы, Княже, если бы это предательство, то допустил бы Бог это? Я вам больше скажу, Бог вас послал ко мне. Вы мой подарок, чтобы я испытал вашу человечность, а заодно всю веру человечества. Я вашей жертвой начну новую волну изменений! Как же вы не понимаете! И вы не можете НЕ быть невинны, ХОТЬ бы тысячу раз с вами это случись, вы НЕЙТРАЛИЗУЕТЕ все! Вы святы до мозга костей, вас испортить невозможно. Поэтому вы идеальная жертва... — Я устал. «Я вас распять хочу, объявить вторым Иисусом и распять. На гвозди вас повесить, а под ваши стоны пил бы компот. И вашим трупом возродил бы суматоху». Было в мыслях Петра, которые он почему-то не озвучил. Свечи почти погасли, а впереди вся ночь. Мышкин не дергался, лежал, уставившись в потолок, совсем нагой. — Я возьму вас под опеки. Вы на лечении ведь, Князь? Вам нужен кто-то с деньгами и свободой, чтобы вас отпустили отсюда. Я стану вашей опекой. А что? Вы под моим попечительством жить станете, никто ничего не поймёт. Вы больны - а у меня свобода. И будем мы с вами жить! — как бы в приступе продолжал Петр. — Я любить вас буду каждый день! И вас на цепи посажу. Вы мой, Милый Князь, вы мой! Я обладаю вами целиком! — говорил Петр как бы в бреду, будучи очень сонным. Мышкин тихо лежал и не нашел, что ответить. Петр через некоторое время уснул на нем, Лев заснул только под утро и проснулся от того, что его одевают. За все время он ни сказал ни слова, так и дошли оба молча обратно в поместье, разве что Верховенский иногда мог что-то длинное рассказать, но Лев Николаевич все молчал, как и весь следующий месяц. Мышкин погрузился в себя. Петр был этому только рад. Никто его не поймал за это преступление. Доподлинно неизвестно, что случилось дальше. Возможно, Петр Верховенский действительно взял под контроль Мышкина, тот не смог сопротивляться, так и стали жить у Петра, Мышкин вряд ли знал покоя, Пётр измывался бы над ним, как только это возможно. Может быть, они пошли разной дорогой, и Петр отстал от Мышкина после этой ночи. А также может быть, они иногда виделись где-нибудь, бесконечные навещания Петра, от которого у Мышкина не было возможности отказаться. Может быть, случились все три варианта в разное время. Однако точно известно, что через 10 лет после случившегося, в Росси, нашли труп зрелого мужчины, убитого наихудшим образом со следами насилия и пыток. Чей труп установить не удалось. На нем был колючий венок и странное одеяние. Труп этот странным образом висел на столбе, были заметны попытки поджога. Некоторые люли утверждали, что знают жертву, описывали его как молодого брюнета, но подтверждений этому не нашлось. Не удалось так же определить, кто совершил это зверство: несколько это было человек или один, многие склоняются, что это была группа людей. И по удивительному совпадению, сразу после этого, в нескольких городах, в том числе и в столице, случились крупные преступные события.