День, который мы пропустили

Господи, дай ты каждому, чего у него нет

- Ну, так че, Андрюх? Надумал, пойдешь к нам в группу? Андрей улыбается криво, отводя глаза, делая шаг в сторону. Они идут по гулкому коридору чуть медленнее других, и Андрей пропускает вперед какую-то девчонку с зашитой и уже снова отрывающейся лямкой рюкзака. - Да не знаю, Мих. - Горшок. - Не знаю, Горшок, - на этом слове улыбка Андрея делается чуть шире. – Че я там, у вас делать-то буду? - Как че? На гитаре играть! Нам гитарист как раз нужен! - Да не умею я, сказал же. Только «Клопа» разве что. - Не ссы, зелень! – Миша тяжело смачно шлепает руку ему на плечо. – Сначала «Клопа», а там – я покажу. Ребята, опять же, нормально, одобрили тебя! Разгонимся, научим! Главное – что? Главное, чтобы человек был творческий, а ты, понимаешь, Андрюх, ты творческий! Вон у тебя какой мир есть! Нам как раз такое и нужно. Свобода, она, понимаешь, невозможна без творчества. Человек, он, когда творит, он думает, сам что-то сочиняет, а когда он – сам, ему уже никто по-другому не сможет указать делать. Плеханов! Я тебе, помнишь, говорил - диалектическое понятие бытия, как мышления, ну, ё-моё, пошли, а? Мелкий дождь за заляпанными после летнего ремонта краской окнами тихо, но настырно зарядил на целый день. Уставшая за август листва сонно покачивается на поверхностях луж. Миша убирает руку, но всю дорогу то и дело бодает его плечом, как будто подталкивая в нужном направлении и Андрей идет. - Гитара пока одна, но это ничо, ты все равно не умеешь, я потом свою приварганю. – Миша нарезает по комнате хаотичные круги, шаркая тапками. Репетиционная база сегодня объявлена на квартире Балу, у которого родители уехали на все выходные собирать яблоки и консервировать дачу. Андрей глубоко садится в протертое, изодранное с одного боку, выцветшее песочное кресло. Балу и Поручик устроились на диване. - А ты, че, совсем ничего играть не умеешь? – Спрашивает Балу. - Клопа могу. - Это что такое? Андрей молча поднимается с кресла, берет подпирающую спинку дивана гитару, кладет пальцы правой руки на гриф, сосредотачивается и глухо коротко ударяет о корпус второй ладонью. - Клоп. - Не, ну, бля, это хит, в натуре. - Ничо, я этого салагу на буксир возьму, - Миша тут же встревает, расправляя плечи. – Быстро научимся, по ускоренному, короче, курсу. - Не, слушайте, свою не отдам. – Говорит Балу. - Да никто не просит! С гитарой решим. - Барабанов у нас, кстати, тоже пока нет, мож, ты и за ними сгоняешь, раз такое дело? – Спрашивает Саша, Балу ржет и даже Андрей коротко улыбается. - Да будет все, ё-моё, че вы, - Миша раздраженно останавливается в своем кружении по комнате, где он еще не успел потрогать и повертеть все, что не приколочено. - Сказал же, это щас не главное, главное - идею проработать! - И какая же у нас идея? – Спрашивает Андрей, наклонившись вперед и положив сцепленные в замок пальцы на колени. - Песню хочу показать, - Миша резко отворачивается, не глядя ни на него, ни на ребят. – Говнить, если не будете, а то чет унылые все, пиздец. - Жрать охота, - сообщает Балу. – Может закинем что-нибудь в пищеприемник перед репетицией? Мама солянку оставила, с колбасой, вкусную. Андрей сглатывает слюну. - Потом, - Миша забирает у Балу гитару, садится на стул у окна и остро посмотрев на Андрея, начинает играть. Он отворачивается, и мелодия заполняет собой комнату, в тишине заслоняя шум усилившегося дождя за стеклом. Балу слушает, чуть улыбаясь, Пор грызет заусенец. Голос у Миши глухой и немного хрипловатый, Андрей смотрит все время, что тот играет, на лицо, заслоненное волосами, на пальцы с обгрызенными ногтями. Миша заканчивает, и последняя нота еще мгновение звенит в наступившей тишине. - Слушай, Мих, - Андрей чуть выпрямляется в кресле. – Мелодия реально – крутая. - Да я, это, черновик пока. Вот, показать хотел. - Но ты уверен, - Андрей меняет выражение лица на ехидное, - что «кровя/у руля» - это ахуеть какая рифма? - А человечество, на самом деле, находится сейчас на той стадии развития, когда уже вступило в конфликт с природой, понимаешь, да? – Миха хочет постучать кулаком об кулак, но мешает зажженная сигарета, он зажимает ее между зубов в углу рта и все-таки стучит. – Промышленная революция, она и как бы сделала ровнее общество, и как бы вообще нихуя не ровнее. Государство только еще больше подчиняет людей, это такая иерархическая машина, которая хочет, чтобы только правители жили хорошо, а люди, понимаешь, они, они короче не могут никак самоорганизоваться и сбросить этот хер к хуям собачьим. - Подожди, - Андрей указывает на него горлышком бутылки, - так ты же говорил, что анархия – это форма самоуправления, так что, получается человечеству она не доступна? - Блин, ну, ё-моё, ты ничего не понял! На самом деле… - Ребят, - Васька отодвигает липкую, тяжелую дверь тамбура и просовывается к ним половиной туловища, - вы щас если не вернетесь, Балу в седьмой раз заведет про Шуба-дуба-блюз и блевану даже я. - А че, нормальная песня. В натуре, че те не нравится, Вась? – Миха скалится, глядя ему за спину. - Дверь закройте! - Гопота. - Задымили всю электричку. Безобразие. Андрей протискивается мимо Васи и, держась за спинки сидений, проходит к их местам. - Ну, и что. Что ты ушла. От меня. – С паузами надрывно-мрачно исполняет Балу. – Все равно. Опять напьюсс. Шуба-дуба. - Дай, а. – Он протягивает руки и Балу, скептически на него покосившись, все-таки выпускает гитару. Растянувшийся через проход на всю скамейку Поручик, вяло приподнимает голову. Через стекло видно, что Миха уже сцапал в свои лекторские щупальца Васю и не планирует выпускать. Андрей пытается примостить бутылку между собой и подоконником, потом зажать между щиколоток, заторможено пытаясь нащупать баланс, в итоге не выдерживает и отдает ее Балу вместо гитары. – Выступает, между прочим, заслуженный артист Выборгского направления. Князев А. Эс. С песней. - Поприветствуем! – Кричит Рябчик. - Браво! - Браво! - Солдат шел по улице домой… Бля. – Андрей начинает заново, удобнее перехватив инструмент. – Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят. «Кто ваша мама, ребята?» - Спросил у ребят солдат. - Мама – дружно гремят остальные. - А…лександра! – Перекрывает общий хор Андрей. - Александра, это город наш с тобою. Стали мы его судьбою, ты вглядись в… - Ста-кан пор-тве-йна! – Громко доканчивает Поручик. Миха заходит в вагон под общий радостный гвалт. - Кошмар. - Когда они уже доедут. - А мы уже доехали! – Он радостно оборачивается к возмущающейся пожилой женщине и громко беззубо смеется. - Ужас. Хулиганье. Миха плюхается на скамейку между Андреем и Рябчиком. - Круто, Андрюх, молодец, вообще, на самом деле. – Он пихает Андрея в плечо. За окном мелькает майская зелень, милосердно скрывающая за собой проржавевшие гаражи, заборы из сетки-рабицы, отклонившиеся назад, одряхлевший недострой, помойки, хмурых, уставших людей на платформах. Миха наигрывает какую-то мелодию без слов, и Андрей улыбается, отвернувшись к заляпанному окну. - Осторожно. Двери закрываются. Следующая остановка. Удельная. - Все, ребят, моя следующая. Андрей поднимается с сиденья, чуть покачнувшись и коротко жмет всем руки. - Давай, Князь. До завтра. - В три на Ваське? - Ага. - Васька, ты готовься тогда! - Очень смешно! - Мож, доедешь уже с нами? – Спрашивает Балу. - Да вы и так уже доехали, - улыбается Андрей. - Чё, а сам как? – Спрашивает Миха. - Нормально. Выйду на воздух, полегчает. - Ну, лан. Давай тогда, до завтра. - До завтра, Мих. Они с замаха жмут друг другу руки. Андрей пробирается к тамбуру. Людей в вагоне осталось совсем мало и в тамбуре пусто. Он встает, все еще улыбаясь, у стеклянного окна двери между вагоном и тамбуром. Даже из-за перекрытия доносятся периодические взрывы общего смеха. Миха сидит к нему лицом и продолжает что-то наигрывать, но отсюда уже неслышно. Он переводит глаза с Балу на дверь, и Андрей улыбается чуть шире, ловя его взгляд, слегка кивает. Миша не улыбается. - Станция. Удельная. Поезд уже едет вдоль платформы. Миша торопливо перекидывает гитару Балу и в два броска преодолевает расстояние до двери. Андрей еще успевает увидеть, что ребята оборачиваются. - Все, всем пока! – Дверь открывается, и Миша, повернув голову к остальным, оказывается в тамбуре. - Мих, куда? - Э! Андрей понимает, что улыбается совсем широко и отодвигается, пропуская его. - Горш, ты чего? - Да, пройтись, на самом деле, надо. – Миха не смотрит на него, тут же выходя в открывшиеся двери электрички, Андрей шагает за ним. - Слушай, я же к тетке. Там помочь по дому надо. - А и похуй. После того, как электричка с грохотом уезжает, на платформе, как всегда, становится тихо. Птицы надрываются в наступающем вечере особенно старательно и многоголосо, как бывает только на стыке уходящей весны и наступающего лета. - Ты, что, решил, я не доберусь, что ли? Я нормально уже. Выветрилось. Миха несколько секунд просто смотрит на него. - А. Да, нет. – Он будто отмирает, как бывает у него иногда. – Просто, тема есть с песней, я тебе не успел рассказать. Давай, по дороге, как раз. - Ну, давай. А как ты потом добираться будешь? - Да, разберемся, че ты, Андрюх, не гунди! – Миха весело достает из кармана ветровки сигаретную пачку. Андрей тоже закуривает. Удушающе-резко пахнет сиренью и свежей краской. Они идут по платформе до хлипкой шатающейся лесенки, спрыгивают рядом, и дорога от станции тянется далеко-далеко, хорошо просматриваемая в густеющем воздухе под уходящим солнцем. - В эфире новости Российского телевидения. В студии Светлана Сорокина. Столица России вновь в центре внимания всех информационных агентств мира. Провокаторы от политики снова добились своего. Телевизор монотонно бубнит из соседней комнаты. Слышится звяканье стекла и стук вилок о тарелки. Балу и Лёша о чем-то увлеченно дискутируют, судя по долетающим фразам, речь идет о мотивации Графа Калиостро. Андрей лежит, свесившись головой с промятых пружин раскладушки, растрепанная шевелюра Миши касается его лба. - Кикимора. - Не, не кикимора. Миша еще раз наигрывает мелодию на гитаре и слегка подбирается так, что волосы лезут буквально Андрею в рот. - Да говорю тебе, бля, кикимора это. Трень-тара-рам, ля-ла-ту-ду-ту-дум-дум. – Он еще раз напевает мелодию. – Из воды вылезает. Крадется за путником, среди деревьев прячется, не слышишь разве? - Не кикимора это, Мих. Кикиморы не так ходят. - Да, бля, откуда ты знаешь, как кикиморы ходят! - Я те говорю, это человек. Такой же. – Андрей приподнимается, потянувшись за бутылкой, та быстро нагрелась на майском солнце. – Просто мертвый. И это даже не он, а какая-то его часть. - Военный штаб Российской Федерации опроверг информацию о готовящемся вводе войск на территорию Чечни. Обстановка в столице непризнанной республики остается напряженной. По словам командующего Северо-Кавказской группировкой войск Алексея Николаевича Митюхина, даже в случае начала военной операции, речь не будет идти об отправки туда срочников. - Бля, Балу, да выключите эту пиздорезку! Заебали! – Орет Миша и резко подскочив, в два шага преодолевает расстояние и хлопает дверью с внутренней стороны. Андрей медленно взбалтывает пивную пену на дне бутылки. - Сука, нахуя телек притащили, чтобы пердеж этот слушать, ЭМТИВИ для кого вообще нахуй настроили. Андрей не отвечает, трет пальцем подбородок сразу под нижней губой. - Не кикимора это. - Ладно! – Миша с разбегу запрыгивает рядом на раскладушку так, что та с пронзительным хрипом едва не складывается, и удобнее перехватывает гитару. – А так? Тум-ту-ду-дум-ду-дум-ту-ду-ду-ду-дум! Хоп! Лицо Андрея светлеет. - Мих. Это голова. И она катится! Миша улыбается щербато. - Как колобок, типа? - Ага! Андрей расплывается в улыбке и лохматит его волосы. - Чет, походу, не идет сегодня, - Андрей снимает гитарную ленту, убирает инструмент в чехол и застегивает куртку. В переходе по весне все еще зябко, робкое июньское тепло пока не успело прогреть под землей и люди в легких плащах и ветровках торопятся побыстрее миновать неприютный отрезок пути. Миша зло и упрямо выпячивает челюсть, вперив взгляд в склизкий кафель стен перехода, и начинает играть следующую песню. Концерт Аквариума уже завтра, а у них из нужных двухсот рублей только семьдесят. - Возвращаясь домой, парень шел по тропе. Над долиной болот зависала луна. И услышал он вдруг чей-то крик вдалеке, и пошел посмотреть, с кем случилась беда. - Мих, давай закругляться. – Андрей смотрит, как мимо проходит пара, мужчина и женщина в болониевых пальто, он с портфелем на плече, она – с небольшой сумкой и застиранным пакетом. Они ускоряют шаг, поравнявшись с Андреем и Мишей. Андрей опускает взгляд. – Ребята ждут, может, вечером еще нааскаем. - На двоих не нааскаем. – Миша закуривает и бегло проходится взглядом по пешеходам. - Да, ладно, Мих, че ты. На один билет точно наберем, а я, ты же знаешь, не особо-то и БГ люблю. Пойдем, а то Балу в тетрадку запишет, будет потом стыдить перед родиной и товарищами. Ветер сквозняками задувает с обеих сторон, слизью забивает нос. Люди идут, не останавливаясь. От их шагов в обрезанной части бутылки сиротливо позвякивают железяки монетной мелочи. - На хуй. – Миша жует губу, кидает сигарету на заплеванный пол, перебирает пару секунд по струнам и играет вступление. – Белый снег. Серый лед. На растрескавшейся земле. Голос у него густой, низкий и будто хватающий тебя, забирающий все пространство. Звук отдается от стен, заполняет собой весь переход, Андрей на секунду закрывает глаза, слушая, как будто окружающий скудный пейзаж разглаживается, уходят стены, оставляя пространство без конца и края, хмурое, величественное и от того – спокойное. Андрей чувствует движение рядом, оглядывается, мимо проходящий мужчина сунул в банку сложенную купюру. - И мы знаем, что так было всегда, что судьбою больше любим. Кто-то останавливается у противоположной стены - послушать. Андрей тоже отходит туда. Миша кажется каким-то незначительным, невзрачным с этой точки, просто взлохмаченный парень в старой потертой кожанке, голос живет отдельно от него, словно рисуя на выросших огромных стенах картину чужого мира. Рядом с Андреем стоят уже несколько человек и когда Миша заканчивает играть, кто-то одобрительно улюлюкает и хлопает. Миша не то трясет упрямо - не то благодарно кивает головой. Один из прохожих, мужчина в таком же болониевом пальто, какие донашивает сейчас половина города, подходит к нему и что-то тихо говорит. Андрей наблюдает, как они общаются, как тот достает записную книжку, быстро что-то пишет и, вырвав листок, протягивает его Мише. Миша снова кивает, можно услышать его «спасибо». - Это кто был? – Андрей подходит, когда тот уже поднимается вверх по лестнице. Миша рвет мелко бумажку, сплевывает и кидает обрывки на пол. – Че, извращенец какой-то? - Да, не, вроде, сказал, что профессор. Хотя, хуй их там поймет. - Какой еще профессор? - Кислых щей, Андрюх. Музыкальный какой-то профессор. На занятия звал. - Ну, а ты, че? Бля, Горш, ты нахуя бумажку порвал? Вдруг он правда, профессор? - И че, ты мне предлагаешь? В консерваторию по этому поводу поступать? - А он, че, предлагал? - Да ничо он не предлагал. Так. Давай, короче, не отлынивай. Твоя очередь выступать, а то че я-то один тебе на билет зарабатываю. - Блин, - Андрей смотрит на пол, но порванные бумажные хлопья в бледную голубую клетку явно не подлежат восстановлению. – Вот какого хера, Мих? Ты ведь мог бы пойти к нему учиться, он бы, может, нас музыкантами настоящими сделал. Ну, тебя, как минимум. - А щас мы, что? Не музыканты? – Миша вонзает в него горящий, взвинченный взгляд и глаза у него становятся круглее каждый раз, когда он злится. - Щас мы два обсоса, которых даже в переходе никто не слушает. Я не говорю, что у нас все плохо, Мих, просто реально, ну, не хватает нам чего-то, какой-то базы. А там ты мог бы ее получить. - Базы? – Отрывисто переспрашивает Миша и он так похож сейчас на Юрия Михайловича, что Андрей даже непроизвольно пятится. – Значит, слушай, сюда, «базы». Мы учиться ни на кого не будем и похожими, ни на кого, ни на Цоя, ни на Бетховена. Я – не буду. Мы свое делаем, и нас будут слушать. Скоро. А ты, ты еще песен напишешь, потому что они у тебя, ахуенные, ты понял, Князь? Они потом поймут, и тебя - нас в переходе играть будут. Андрей вздыхает, но все-таки улыбается. - Ладно, Горш, не бузи. Че там – петь? Миша тут же перестает наступать, отворачивается, трясет карман в поисках зажигалки. - Ну. - Так я ж не умею, - Андрей качает головой. – Проверяли, вроде уже. Час почем зря горло драть, давай я лучше на гитаре подыграю. - Читай тогда. - Чего? - Стихи, ёбтвою мать. Декламируй, как в школе – с выражением. У Лукоморья – дуб зеленый. - Хуеный, блядь. Ладно. Андрей отстраняет его, решительно выходя в центр пешеходного пути, мешая прохожим и читает громко с выражением, жестикулированием и интонациями. - Король сидит напротив лесника. Лесник — по правое плечо шута! А рядом гномы не скучают — про горы песни напевают. – Люди шарахаются в стороны, но Андрей не сходит с места. Миша следит за ним, ухмыляясь. - Когда ж над старою могилой с блестящей тростью золотой в обличье всей нечистой силы возник Никто и Никакой! На отвальную Миха приходит одним из последних и уже тепленьким. - На, Князь, держи, - от его куртки валит холодом, а от дыхания перегаром. Он протягивает Андрею громыхающий пакет. – И, вот еще, - Миха роется за пазухой и достает целлофановый кулек, как-то бережно, заторможено вкладывает его Андрею в другую руку. В кульке орешки со сгущенкой. – Ты ж любишь, вроде. - Спасибо, Мих. – Андрей принимает дары и пропускает его. – Ты проходи, давай, ребята уже собрались. - Ага, - Миха вваливается мимо, на ходу расшнуровывая гады, шатаясь, хватается за бок Андрея, чтобы удержать равновесие. – Че там, все уже? - Тебя только ждали. - Заебись, вообще, - Миха не смотрит на него, насквозь преодолевая коридор, безошибочно беря курс до кухни. - Так пожелаем же нашему бравому бойцу не посрамить честь… че, там, каких войск? – Запинается Пыжик. - Железнодорожных, вроде, - подсказывает Андрей. - Железнодорожных войск! – Торжественно продолжает Пыжик. – Преодолеть все трудности, закалить характер и всех уделать! Если че, ты там наедь на них всех паровозом! - Дрезиной! - Га-га-га! Из духовки пахнет подгоревшим хлебом. Лёха решил во что бы то ни стало выпечь ему траурный кулич. Миша весь вечер сидит в углу, беседуя в основном сначала с первой, затем со второй бутылкой крепленого, Андрей расстилает перед ним пакет с орешками и, на всякий случай, мониторит дверь ванной. И если бы не это, со стороны все совсем как всегда – выпили, побренчали, поспорили, поржали, поспали, разошлись. Но чем ближе к вечеру, тем хуже Андрея слушаются подрагивающие пальцы, когда он закуривает в очередной раз. - Кроме шуток, Андрюх, короче, не пропадай, пиши! – Рябчик с захватом обнимает его в коридоре. Пьяный Лёша все пытается просунуть между ними закоптившийся до черноты батон. Пацаны уходят группками, квартира пустеет. Андрей трясет скукожившегося на диване Мишу за плечо. - Мих, пора. У меня родители скоро придут, я обещал, что не допоздна. Завтра выдвигаться рано. Миша спросонья осоловело, глупо озирается по сторонам, фокусирует взгляд на Андрее и лицо его приобретает блаженное, довольное, нежное выражение, а затем он резко хмурится. - Че, разошлись все? - Ну, да. Ты весь шабаш просвистел. - Да, похуй. Как бы, - он садится ровнее, упираясь в подлокотник. – Водички принесешь? - Ща. Андрей, шаркая надетыми тапками идет на кухню, берет из самого дальнего угла сушки последнюю чистую эмалированную кружку с щербиной на ободке и наливает холодной воды из-под крана. Он натыкается на Мишу в коридоре, тот неожиданно стоит ровно, высокий и худой, прямо посередине пространства, будто какое-то обгоревшее дерево. - На. – Андрей протягивает ему полную до краев кружку и Миша долго, жадно пьет. - Мих, - Андрей трет рукав рубашки другой рукой. – Реально расходиться уже надо, завтра вставать ни свет ни заря. - Чё, не терпится? – Миха тяжело, сыто выдыхая возвращает ему кружку. - Да не особо, на самом деле, - Андрей забирает кружку, чешет нос, затем трет лоб над бровью. – Слушай, я что сказать-то хотел. В общем, ты Юрий Михалычу передай еще раз «спасибо». Правда. Мама прям выдохнула. - Сам передашь, справишься, - Миха отворачивается, ищет куртку, но не надевает, а достает оттуда пачку сигарет. - Мих, тут нельзя курить. На лестницу пойдем или на кухню, я окно открою. - Чё те нельзя, Андрюх? – Миха засовывает сигарету в рот, но не закуривает. – Чё те все время вечно нельзя? Ты панк, вообще, или так, свистелка вонючая? - Не понял сейчас. - Все ты понял, не пизди. Там в армии, знаешь, как? И не таких переламывают. – Он вдруг резко разворачивается и оказывается к Андрею вплотную. - Бля, Мих. Ты-то откуда знаешь, как там? – Тот немного выше и Андрей слегка задирает подбородок. - А мне батя достаточно рассказывал. – В коридоре темно, но глаза у Михи горят, видно от света из кухни. – Это ж, как тюрьма. Режимное учреждение. Там ни моргнуть, ни пернуть без разрешения не дадут. Будешь сопротивляться – отпиздят. Или, что похуже. – Он сбавляет тон на этих словах. - Ты че несешь, блин. - Да, ничего я не несу, Князь! – Миха снова начинает наступать и переходит на крик. – Ты себя видел, вообще? Там! Издеваются там над такими, понимаешь? Над такими, как мы с тобой! Над панками! Над музыкантами! Над теми, кто систему ихнюю презирает! - Бля, Миха, и че ты от меня сейчас хочешь? Чтобы я что, убежал? В бега пустился? В лес, партизаном? - Ты нахуя вообще туда пошел? Че, не мог откосить, да? Не мог? Все у тебя правильно, честь родине отдавать. Как у людей все, чтоб было. – Миха сплевывает прям на ковер в прихожей. - Ну, да. Представь себе, - Андрей наступает на него в ответ. – Представь себе, не зассал. За папку-мамку не спрятался, как некоторые. - Ты. Да я, бля! Их кидает сначала к стене, затем к проему в соседнюю комнату. Миха пытается заломить ему руку, Андрей со всей силы бьет его лбом по носу, голова Михи ударяется о бетон с глухим стуком, и он вдруг смеется. Громко, уродливо, с открытым ртом. - Че ржешь? Че ржешь, дегенерат? – Кричит Андрей и Миха вдруг обхватывает его обеими ладонями за голову и целует. Резко, ацетоном чувствуется алкоголь, Михина кровь, капающая из носа и движения языка у Андрея во рту резкие, а потом вдруг нежные и это происходит как будто не здесь и не сейчас, а в чьей-то другой прихожей, в другом городе, на другой планете, которой даже нет на карте и карты такой нет нигде. Андрей захлебывается, вцепившись Михе в манжеты свитера, Миха снова будто бодая, приваливает его к стене, сзади вешалка, они тонут в мягкости чужих курток, от одежды пахнет сигаретами, Андрей подается и целует в ответ, хватая Миху за уши, за виски, до чего может дотянуться и ухватить и это больше похоже на борьбу, Миха прикусывает его нижнюю губу, с его зубами это больно, Андрей стонет и Миха стонет в ответ. - Миш, - Андрей пытается отстраниться, выпутаться, но они и так уже примяли куртки так, что дальше нельзя. – Миш, бля, подожди, - он отворачивает голову, утыкаясь тому между шеей и плечом. – Бля. Бля. Миша хрипло, тяжело дышит в шершавую ткань у него над ухом, а потом со всей силы стискивает плечи, не давая отстраниться. - Не позволяй им, не позволяй им себя поломать. Они будут. Будут всегда пытаться. – Он частит так, что Андрей даже не разбирает все слова от глухости, от того как тихо Миша говорит, так что слышно, как у соседей работает телевизор. – И, если они вдруг захотят тебя отправить куда-то, если узнаешь, сразу пиши отцу. Телеграмму отправь. Я следить буду. Я им не дам. - Я напишу, напишу. – Андрей аккуратно, медленно поднимает руки, и Миша позволяет ему это сделать, Андрей чуть отстраняет его, немного отталкиваясь от стены и осторожно, перепугано, как в первый раз в жизни касается пальцами его волос по бокам, взгляд у Миши такой же затравленный. – Нормально все будет. Это не так долго, на самом деле. Я вернусь. Он осторожно подается вперед и целует Мишу в переносицу, а потом набирает в легкие воздуха и также медленно касается его губ. - Я блядь вообще не понимаю эту страну. – Миша смотрит в одну точку, даже не реагируя. – Вообще не понимаю, зачем они это делают. Оставшееся время они так и сидят в прихожей, курят, привалившись плечом к плечу, взгляд у Миши не меняется. Андрей тоже заторможено смотрит в стену, а потом вдруг в какой-то момент улыбается. На вокзал провожать его Миша не приходит. Небо в этот день удивительно ясное и чистое для Питера, для декабря. Солнце слепит, прожигая мутные окна домов. Яркие, синтетические ленточки - розовые, голубые, желтые весело пляшут на пронизывающем ледяном ветру, бьются о серый бок заляпанной грязью машины. Анфиса смеется, в белом пышном платье под накинутой курткой, от ветра и хмеля она путается в фате и шампанское проливается на рукав, она светится, щурясь от яркого солнца, что-то говорит Мише и тот смотрит на нее, не отрываясь, тоже жмурясь от ветра, от солнца, от того, что она рядом. - Это уж как решат молодые! Гости взрываются хохотом. Они уже минут 10 не могут погрузиться в машину, кто-то говорит очередной тост и все по новой начинают чокаться в разных углах сборища. В толпу затягивает случайных улыбающихся прохожих и даже какого-то замерзшего клоуна с торчащими во все стороны желтым волосами. Лёша обхватывает за плечи Инну и Балу. Рука Анфисы в белой перчатке из синтетического шелка ложится в Мишину руку. Задетая чьей-то ногой бутылка скатывается с паребрика на проезжую часть. - Дресыч, где портвейн? – Реник пьяно наскакивает на него, чуть не сшибив с ног. Андрей хлопает себя по карманам, вертя головой. - У меня – все, в машине должен еще остаться. - Бля, в машину стремно. – Реник с опаской смотрит в сторону благодушно наблюдающего за весельем Юрия Михайловича. – Товарищ Дзержинский бдит. - Давай, не ссы, кто хочет – тот добьется, кто ищет – тот всегда найдет. Реник по инерции отталкивается от него, картинно пошатываясь и берет курс в сторону машины примерно через Калининградскую область. - Миха, невесту не урони! - Че ты, Яха, это будет даже по-панковски! Не поваляешь не по… здрасте, ТатьянВанна! - Дорогие наши молодожены! – Вступает тамада, благообразный, дребезжащий мужичок лет пятидесяти. - Все мы знаем, что хорошие сказки всегда завершаются свадьбой. Так пусть же ваша свадьба будет только началом сказки о бесконечной любви и необычайной верности. – Андрей достает из внутреннего кармана плоскую на треть опустевшую бутылку коньяка и быстро отвинчивает крышку. - Горько! - Горькоооо! – Кричат ребята. Анфиса взвизгивает и смеется, когда Миша делает очередную попытку подхода к снаряду. У Юрия Михайловича разглаживаются складки между бровей. Андрей кричит вместе со всеми, крепкий пар от дыхания растворяется в воздухе. Он вытирает губы и убирает бутылку обратно во внутренний карман. Дома это все еще больше напоминает школьную дискотеку, где по одной стене расположились училки, по другой – мнущаяся детвора, а у двери мрачно это все сканирует физрук напару с завучем. - Чтооо сделать этому фанту? - Тамада (кажется, он просил себя называть Олег Викторович) оттесняет Лёшу от поляны, одновременно стараясь не поворачиваться спиной к остальным. - Съесть конфетку! – Громко подсказывает Татьяна Ивановна. - Насрать на стол, - мрачно цедит с дивана Балу сквозь зубы. Миша сидит во главе скатерти-самобранки, все еще причесанный с застегнутой верхней пуговицей рубашки и аккуратно смотрит то на Анфису, то на Юрия Михайловича, который с аппетитом ест Мимозу. Андрей выходит покурить на балкон. Ровно достает сигарету из пачки, чуть постукивает пальцем по желтому фильтру. - Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? – Доносится с той стороны балконного стекла счастливый, пионерский голос Яши. - Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня. Миша ловит его в полутьме коридора, обдает ароматом водки и Мимозы. От полярной темноты за окном, запаха салатов и звона советских фужеров это все похоже на Новый год. Через недельку будут в этой комнате ставить ёлку. - Князь, не в службу, а в дружбу. – Он шепчет, цепляясь за воротник пиджака, и Андрей чувствует, какие холодные у Миши пальцы. Андрей смотрит на кучу пальто и курток, навешанных друг на друга так, что вот-вот упадут с крючков. – Разберись ты с этим тамадой – сил нет, ё-моё. Ребята на взводе… Фиска… Я не могу, ты же понимаешь, да? - Понимаю, Мих, - Андрей слабо улыбается и в ответ хлопает того по плечу. – Сделаю, не вопрос. - Спасибо, Андрюх, вот, от сердца, ё-моё, - Миша крепче стискивает пальцы на основании его шеи у затылка. – А то – пиздец, свадьба какая-то на хуй вообще, - он коротко смеется, - но ничего, мы ж это, завтра репа, да? Впервые, походу, трезвые придем. – Он снова смеется коротким, немного лающим смехом. И Андрей хмыкает. - Ты не зарекайся, пока, жених. У тебя еще вся брачная ночь впереди. - Да, я это самое. - Можем перенести завтра, если что. - Да, бля, Андюх, ты че, сдурел? – Миша даже перестает шептать. – Конечно, завтра репаем! Какие… ё-моё! Я тебе песню новую показать хотел, вот, подожди, - он уже готов сорваться с места, но Андрей останавливает его. - Не сегодня, Мих. Давай, завтра покажешь, посмотрим спокойно. - Забились. – Миша расплывается в улыбке, заглядывает в глаза. – Завтра послушаешь и скажешь, про что она. Да? - Да. Он аккуратно выводит Олега Викторовича в прихожую и негромко договаривается. Заначка изначально предназначалась для молодых, как подарок на свадьбу. Фиска все хотела те красивые «лунные» туфли. Но крутые времена требуют крутых решений. - Что, уже все? – Пору стоило бы закусить лимоном из десертной розеточки. - Да, ребята, простите. Вызывают. По срочным семейным обстоятельствам! – При этих словах Олег Викторович почему-то задирает палец вверх, указывая куда-то в область люстры. – Юрий Михайлович, Татьяна Ивановна, мир вашему дому! А молодым – совет да любовь и… - Горько! - Горько! - Горько!!! Андрей игнорирует будто выдохнувшую, запустившуюся по новой вакханалию, мрачный взгляд Юрия Михайловича, Анфису, повисшую с новой силой у Михи на шее. - Князь, а ты куда? – Миша снова перехватывает его в прихожей. - Пойду, тамаду провожу, а то еще вернется, - Андрей пытается попасть в рукава куртки, но Миша перехватывает ту за воротник. - Да, погоди ты! Че, он сам что ли не дойдет? - Я быстро, Горш. – Андрей высвобождается и накидывает на шею шарф. – Одна нога здесь, другая – там. Миха сильно, резко хватает его за предплечье и шарит взглядом по лицу. - Ладно. – Говорит, и уже другим тоном добавляет. – Ты только возвращайся. - Я вернусь. Полчаса. Ночь за дверью чернильная с желтыми вкраплениями фонарей. Успел пройти снег, и кто-то умудрился написать на заснеженном стекле машины неприличное слово, намокшие ленточки заледенели и припорошенные белым, больше не различаются по цвету в электрическом проржавевшем свете. Андрей проходит мимо и слышно только как снег хрустит под ногами. Он выходит в арку из двора-колодца в сторону ближайшей проезжей части, закуривая на ходу и вытягивая руку, держась вдоль обочины. Ботинки резко с грохотом пружинят об отошедший, почти не видный под снегом лист металла, Андрей едва не спотыкается о следующий, но руку не опускает, пока наконец не останавливается какая-то бежевая четверка. - Тебе куда? - Начальник, добросишь до центра? Денег нет. - Садись. В оранжевом свете мимо проносятся бурые ряды панелек, зарешеченные ларьки, остановки, красные вывески закрытых магазинов, постепенно сменяясь вкраплениями старой постройки, отбрасывающими наползающие тени, и пустырями с чернотой, где в стекле Андрей видит отражение своего лица. Светофоры переключились на мигающий желтый. Редко проезжают машины. Водитель молчит, не поворачиваясь, в салоне душно и пахнет бензином. На одном из перекрестков дорогу пытаются перебежать хохочущие девушки, но образумливаются и замирают на кромке тротуара. Машина заезжает на мост. Вдали показывается шпиль Адмиралтейства. - Я тут выйду, спасибо. Автомобиль останавливается у воды. Андрей выходит, жадно глотая острый морозный воздух. Вода замерзла и тоже отсвечивает оранжевым. Он стоит, дыша какое-то время, устаканивая желудок, достает из внутреннего кармана нагретую плоскую бутылку и допивает. Ставит ее рядом с каменной оградой, а затем замахивается и пинает ногой. Бутылка отлетает с глухим звоном, ударяется о камень и скользит по снегу, не разбитая, закручиваясь вокруг своей оси. - Согреться можно только в пизде! – Рябчик зябко трет предплечья, разминаясь с ноги на ногу. От сырости влага скопилась на его волосах, и они висят сосульками. Отопление решили выключить прямо в конце ноября и на базе стало холоднее, чем на улице. Стены в старых бежевых обоях быстро стали склизкими, отсыревшими, а холод от пола пробивал, казалось, до самой макушки. Какое-то время спасались у трамвайных печек, но из-за отсутствия денег на проезд, да и на что бы то ни было, после покупки Бурана, аттракцион также быстро закончился. - На самом деле, есть один вариант, - задумчиво произносит Балу почти мечтательно глядя куда-то за горизонт. – Только надо вести себя прилично. - Че, библиотека что ли, ёпта? – Миша сплевывает на асфальт очистки от тыквенных семечек. - Лучше. Синематограф! Застекленное здание дома культуры, похоже, когда-то бывшего передовым, а теперь стоявшего с опечатанной дверью главного входа, располагается на выселках, но внутри и правда, относительно тепло. Можно даже, наверное, будет снять куртку. Проведя короткие переговоры с Балу, сторож запускает их с черного входа. Внутри просторного холла комнаты занимают ремонт обуви, приемная какой-то секты и фирма под вывеской «ЗАО. Вулкан». На лестнице медленно загибается дряхлеющий фикус, помнящий еще, наверное, Леонида Ильича. Кассетный клуб располагается на втором этаже, небольшую комнату обогревает печка-буржуйка и это, на самом деле, все, что сейчас нужно для счастья. Плакат на стене поздравляет с наступившим одиннадцать месяцев назад новым 1991-м годом. По телевизору показывают какой-то боевик, где не то китаец, не то японец с татуировкой дракона во всю спину метелит американского актера, Рябчик безошибочно узнает в нем Дольфа Лунгрена. - А сколько можно сидеть? – Спрашивает Балу. - Сидите уж. Все равно, днем народу никого. - Спасибо, Семеныч! Миха немедленно погружается в фабулу сюжета начинает не то докапываться, не то сходу объяснять всем, что вообще происходит. Андрей устраивается на стуле предпоследнего ряда. Хочется есть и спать. Он думает о том, что мог бы вернуться к родителям, но Миха явно решит, что тот – слабак и не настоящий панк, поэтому Андрей поплотнее запахивается в куртку, нахохливается и, устроившись поудобнее, собирается покимарить часок-другой. Из дремы его выдергивает все тот же Миха, резко усевшийся на соседний стул. - Князь, спишь? - М. - Ну, ты спи, давай! - Спасибо, что разрешил. На экране начинаются титры. Какая-то женщина через несколько минут заглядывает в комнату и молча, недовольно заходит, чтобы поменять кассету. - Тёть, а порнушка есть? – Спрашивает Рябчик. - Обойдетесь, дармоеды. В импровизированный зал заходит парочка и целенаправленно усаживается на задний ряд за ними с Михой. - Кинокомпания Стон Групп Пикчерс. Представляет. – Гнусавым голосом звучит с экрана. - Жан Клод Ван Дамм. В фильме. Двойной. Удар. Режиссер. Шелдон Лич. В других ролях. За спиной Андрея чувствуется какая-то возня и характерные звуки. Миха начинает ржать и кладет руку на спинку его сиденья. Андрей устало трет переносицу и пытается проморгаться, от усталости в глаза будто песка насыпали. - Да сиди, че ты, - шепчет Миха, цепляясь за его плечо. – Там Вандамм, я слышал, сразу две роли играет. Двойной Ванндам, двойной удар! Андрей садится обратно. Звуки сзади становятся все громче. Руку Миха так и не убирает, горячие пальцы касаются шеи сзади. - Че, замерз? Андрей скашивает на него глаза, но Миха больше не двигается. На экране Жан-Клод Ван Дамм преподает аэробику и карате. Под монотонный бубнеж переводчика, звуки побоев и стоны сзади Андрей проваливается в сон. Кожа косухи у Михи знакомо пахнет сигаретами и его собственным запахом, в зале тепло, фильм будет идти еще долго и даже на стуле можно найти удобное положение. Андрей приваливается к его плечу. Мухи облепили ленту так, что непонятно, какого та цвета. По всему должна быть желтая. Стекла в окнах местами выбиты и заклеены старыми газетами. Запах сложно описать, но Балу тоном опытного сомелье сообщает, что улавливает нотки говна, блевотины, ацетона, жженого пластика, бухих бомжей и ягодного компота. Миха обнаруживается на первом этаже двухъярусной квартиры, он сидит рядом с пепелищем из пластиковых кассет и это такой эпицентр вони, что Андрей закашливается. Поручик пытается открыть окна, но те походу заварены. - Да че ты, бля, - Балу выдирает газету, одну, другую и в помещение наконец проникает свежий воздух. - Ребята, - Миха, наконец реагирует на голоса вокруг и фокусируется на Андрее, его лицо светлеет, изуродованное отупением, одутловатое, бледное. – Андрюха. - С днем рождения, Мих. – Андрей ставит рядом пакет с вискарем. - Ребят, да вы че? Сегодня? – На лице Михи появляется еще больше радости. – Бля, мужики, бля. Спасибо! А я сейчас… ща, поляну накроем. Фис! Тащи че там… Никто не отзывается. - А Анфиса где? – Спрашивает Андрей. - Да, дома. Тут где-то была. Мож, ушла. Андрюх. – Миха пытается подняться, но у него не получается и он, как маленький ребенок, сидя, пытается поймать чужую руку. – Я так рад. Так рад, что ты пришел. Он начинает плакать. Ребята разбрелись по помещению. Андрей видит, что Балу не смотрит на них, увлеченно изучая газетные вырезки. Андрей садится на корточки и закидывает его руку к себе на плечо. - Давай, обопрись на меня. Пойдем, ляжем. Миха шевелится и в нос еще острее ударяет запах мочи. - Андрюх, Андрюшк. – Он наваливается на него всем телом, но у Андрея получается устоять ровно. – Я так рад. На самом деле. Что ты пришел. Мне же никто. Понимаешь, да? - Понимаю, Мих. Они идут к лестнице, под ногами шуршат газетные обрывки «Братья запашные станцуют с Анастасией Волочковой», «Дачный вопрос по-Киркоровски», «Помним, скорбим». - Ты мне так дорог. Ты даже не представляешь, как ты мне дорог. Ты – свет. – Шепчет, запинаясь ему на ухо Миха и его бормотание раздается по всей комнате. - Да, да, я помню. Пойдем. Поручик громко обсуждает оборудование для новой студии с Ренегатом. – Ребят, вы там завтра. Смотрите! – Миха неопределенно пытается взмахнуть рукой. – Концерт же, ё-моё. Какого числа? Сейчас март? - Август. – Каждая ступенька дается с трудом, они идут очень медленно, потому что Андрей боится, что вдвоем они сейчас просто сорвутся с этой лестницы и Миха все себе переломает. - Да, точно. – Как-то вдруг очень серьезно говорит Миха. – У меня ж день рождения. Я помню. Ты, Князь. – Он останавливается на последней ступеньке и начинает всматриваться в лицо Андрея, как будто видит впервые. – «Король и Шут» - это ведь. Очень важно. На самом деле. Я понимаю. Это то, что больше всего тебя волнует. То, что нас всех связывает. - Ты понятия не имеешь, что меня больше всего волнует, - Андрей, наконец, умудряется дотащить его до двери в спальню. - Да понимаю я, на самом деле. – Миха тяжело упирается рукой о дверь, его голова свисает вниз, он не дает Андрею идти дальше. – Лечиться ты хочешь. Чтобы я лечился. Только это не лечится. Я проверял, понимаешь, да? Анфиса обнаруживается на кровати. Она лежит, раскинувшись, будто распятая на паутине. Белки глаз уже помутнели. Рвота растеклась по нижней части лица, застыв на подбородке и шее. Андрей подносит ладонь к ее губам и из ноздри у нее вылезает муха. Врачи констатируют, что смерть наступила вчера. Первый раз это происходит через полгода после их свадьбы. Анфису кладут в клинику, но Миша категорически не хочет. Ни уговоры, ни угрозы, ни воля Юрия Михайловича на него не действуют. Он отказывается от госпитализации. Группа продолжает играть и это с каждым выступлением все мучительнее и тяжелее. Площадки становятся все больше, все серьезнее и Миха делается все более неуправляемым и агрессивным. Из-за того, как стояли декорации и нужны ли те, они ссорятся долго, муторно и вдрызг после выступления в московском Авалоне, не обращая внимания на ребят, на организаторов, на уборщиц, которые в конце концов приходят в гримерку, и Андрей уходит первым, не переодевшись после концерта, не умывшись, просто накинув сверху куртку. Рядом нет ни одного такси, даже фанаты уже разбрелись, и он идет в сторону ВДНХ, вспоминая, до скольких работает в Москве метро. Миха нагоняет его на эскалаторе, громыхая своими берцами по рифленым железным ступенькам. - Куда ты нахуй съебался? Мы не договорили. – Он спускается на одну ступеньку вниз, преграждая собой путь и Андрей просто смотрит на него, а потом обходит и начинает спускаться пешком. – Бля, Князь, куда ты, ебт. Андрей перехватывает его руку и удерживает на месте. - Мих. Я смертельно устал ругаться. Не нравятся декорации? Ну, убирай. Или закажи другие у кого-то. Мне неважно. - Бля, а че тебе важно? – Орет Миха и эхо его громкого, сильного голоса отдается по всему спуску, долетая до платформы. – Че тебе вообще важно? Ходишь вечно с этим кислым, недовольным ебалом! Достал уже! - Взаимно, Миш. Ты у меня тоже уже в печенках сидишь. И все твои приколы. – Андрей отпускает его и спускается дальше, эскалатор наконец заканчивается. - Какие приколы, бля? Они стоят на платформе одни, вдалеке, привалившись к колонне, сиротливо жмется какой-то бродяга с огромной сумкой барахла. - Сам знаешь, какие. – Андрей не смотрит на него, напряженно следя за электронными красными цифрами циферблата. Поезда нет уже четыре минуты. Миха достает из кармана пальто фляжку и делает глоток. - Ты из-за Анфиски, да? Бесишься. - Господи, Мих, это тут при чем. Я в твою личную жизнь не лезу. Сам знаешь, мне не нравится, что вы себя убиваете. Ты, прежде всего. И любимую девушку, жену за собой тащишь. Я уже не говорю о том, что группа вот-вот пойдет по пизде. А это, - Андрей перекрикивает прибывающий поезд, - главное, что меня сейчас волнует! Мимо проносятся практически пустые вагоны, их оказывается совсем пустым, в соседнем на крайнем боковом сидении в конце спит, уткнувшись в рюкзак, гастарбайтер. - А если я брошу, - Миша цепляется за поручень, выпячивая челюсть, но вспышка бешенства уже, судя по всему, прошла. – Что, скажешь, будет как раньше? - Да ничего уже не будет как раньше, - Андрей со вздохом, тяжело опускается на сиденье, сцепляя пальцы в замок. Миша садится рядом и молчит. - Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Алексеевская. Миша сидит, подперев щеку кулаком. Рекламное объявление напротив сообщает, что метро стало ближе. - Двигаться надо, развиваться. А то закиснем. – Говорит Андрей. - Так я тебе о том и говорю! Развиваться! Конечно! Пробовать – разное. В таком жанре, в другом, актерство, театр, я не знаю, соединить это все как-то. У нас такой мир, меня распирает, я хочу, чтобы все его увидели, понимаешь, да? - Я тоже хочу, Мих. – Андрей поворачивает к нему голову, слабо улыбается. – Только как-то не клеится ничего в последнее время. С тобой непонятно, что происходит. И от этого мне страшно. Страшно за группу, за нас, это ведь все, чем я живу, все, что мне интересно. - Станция Алексеевская. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Рижская. Миха ждет, пока закроются двери и поезд въедет в тоннель. - Такой ты хороший человек, Андрюх. Свет от тебя такой идет, на самом деле. Я это сразу увидел. Он кладет свою руку на руки Андрея и тот дергается, отшатываясь, как от кипятка. - Чего ты? - Чего я? – Андрей подскакивает, теребит начавшую отрастать щетину. – Чего я? Миш, так неправильно. - Бля, да что неправильно-то? - Все, Миш, все! То, что ты употребляешь. То, что мы. Тогда. И сейчас опять. Сам знаешь. Еще и Анфису в это втянул. Так нельзя! - Нельзя. – Миша смотрит на него снизу-вверх взглядом побитой собаки. Андрей прикрывает глаза ладонью, садится рядом и выдыхает. Он чувствует дыхание Михи на своих губах и не отстраняется. Миша касается почти целомудренно. - Я скучаю, Князь. Андрюх. Очень. – Он осторожно целует его около рта, в щеки, в нос, в подбородок. От него пахнет алкоголем. Андрей не отвечает, и Миша отстраняется. - Мы не должны. - Станция Рижская. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Проспект Мира. В вагон входит пожилая дама с тележкой, и они отскакивают друг от друга. Миха тут же поднимается со своего места. - Вы это. Садитесь, пожалуйста, женщина. Та полностью игнорирует предложение и переходит в другую часть вагона. Андрей просыпается на чужом плече. Видимо, печка в видеосалоне накочегарила так, что его конкретно сморило. В кармане вибрирует сотовый телефон. Андрей вздрагивает, оглядываясь и понимает, что он в трамвае. Мужчина, на чьем плече он прикорнул, кажется смутно знакомым, понимающе улыбается. - Ой. Извините. - Да, ничего. - Что-то я, - Андрей трет лоб. – Совсем. Не подскажете, куда едет этот трамвай? - А вам куда надо, молодой человек? Андрей странно косится на своего собеседника и снова осматривается, уже внимательнее. Кроме них двоих в трамвае никого нет. Он молчит. - Трамвай-желание! – Нарочито декламирует мужчина и в его голосе, интонациях есть что-то от вождя мировой революции. - Мда, - бормочет себе под нос Андрей, - вот это я знатно угорел. - Знатно, Андрюшенька, ох, знатно – не то слово! От Есенина, кстати, тебе привет. Любит, любит твои стихи. Желает всех благ! Андрей поднимается со своего места и проходится по салону. Он достает из кармана телефон, на зеленом экране Нокии мигает конвертик. Миха. «Ты когда будешь?» - Блядь, вот хотелось бы мне знать, - медленно произносит Андрей, пытаясь понять хотя бы примерно, в какой части какого города они сейчас находятся. Узнавания – ноль. Тем временем, его собеседник, мужчина средних лет, и как пишут в книжках, приятной наружности, остается сидеть на месте, терпеливо постукивая длинным ногтем на мизинце о штанину брюк. Андрей решает, что бычить сейчас – точно не вариант. - Простите, - пробует снова начать он, садясь на сиденье чуть подальше от незнакомца. – А вы, ну, как бы – кто? - Я? Как бы. Ну, как же мне отрекомендоваться? Ну, давайте, пусть будет Майк. Или, если угодно, Науменко Михаил Васильевич. Думаю, имя Михаил должно вызвать у вас особенно теплые чувства. Андрей смотрит на него широко-открытыми глазами и, на всякий случай, прислоняется виском к прохладному поручню. Но тот прорезиненный, поэтому эффекта особого нет. - Я, кстати, все-таки предлагаю «на ты», на правах старых знакомцев, - собеседник подмигивает. – Что ж, Андрюша, в этот раз с тобой мне выпало путешествовать. Ну так, давай, говори, что ли, свое желание. - Какое еще желание? – Голос плохо слушается, и Андрей пробует прокашляться. - Водички? – Мужчина с готовностью вынимает из кармана болониего пальто запотевшую каким-то чудом бутылку Шишкиного леса. – О! Только осторожнее. Возьмешь и желание – тютю! Как на Башорге, знаешь ли. Андрей отдергивает руку. - Желание, Андрюшенька! Самое главное! Самое искреннее! Я вот тут, знаешь ли, был в другой реальности. Так там Мишаня все умереть пытался. Пришлось выполнять – ничего не поделать. Я же, как видишь, раб лампы – не могу противиться воле господина. Андрей криво улыбается. - Так он и в этой реальности помереть хочет. Во всяком случае, прикладывает для этого все усилия. - Ну, это, как говорится, не ново. Только здесь он сотрудничать не захотел. Хоть я предлагал. Ничего личного. Просто бизнес! – Он коротко, гадко хохочет, показывая мелкие зубы. – Так что, в этот раз моим спутником будешь ты. - Так. – Андрей садится удобнее. – И что же ты хочешь взамен? Душу мою бессмертную? - Ой, да сдались вы мне. Не нужна мне ваша бессмертная душа. Говорю же, я просто желание выполняю. Таким уж меня создали. - Кто? - Все тебе расскажи. – Собеседник как будто тут же замыкается, недовольно скрестив руки на груди. – Много знать будешь, Княже, больше ничего не напишешь. Впрочем, ты и без этого много чего не напишешь. Ну, ладно, этот мир как-нибудь переживет. Давай уже, произноси свое желание. - А ты, будто знаешь, что я хочу загадать? - А ты будто не знаешь. Ладно, ты давай, произноси, а я сделаю вид, что очень удивлен. - Ну, раз знаешь, - Андрей садится ровнее. – Тогда чего ж еще не выполнил? - Вербализация нужна, Андрюшенька. Официальное подтверждение, так сказать. Формальность, конечно. Но ничего не попишешь. - Ну, ладно. Будь по-твоему. Хочу… - Ой, только врать сейчас не надо. Я, во-первых, вижу, а во-вторых так точно не сработает ничего и сядет, Андрейка, у вашей любви батарейка. Мишеньке тогда точно придет кирдык, а ты напишешь пару слезливых песен для караоке, а потом спродюсируешь сериал и будешь до восьмидесяти трех лет сморкаться тайком в наволочку, пока не помрешь. Ну, что, будешь еще выкобениваться? - То есть, если я сейчас попрошу, - Андрей откашливается. – Чтобы Миха, ну. Перестал, ты правда сможешь его вылечить? - Дурак. – Андрей вздрагивает, когда понимает, что собеседник теперь находится за его спиной. – Дурак-человек. Ну, где же ты видел, чтобы от этого вылечивались. - Так что же, получается, он будет продолжать торчать? - А ты разве этого хочешь? – Ильичевские интонации внезапно пропадают. - Нет. Не хочу. - Ну, так скажи уже по-человечески! Хватит мое время тратить, педик несчастный! Говори! Собеседник топает ногой. Андрей смотрит на пустой салон и говорит. - Ну, вот и отлично. Вот и славно. Что же, Андрей Сергеич, приятно иметь с вами дело. Не смею больше задерживать. Ой, да не щупай ты себя. Не нужна мне ваша душа, сказал же. Андрей хмурится. - Да как это? Наша душа? - Так она у вас одна. На двоих, ты еще не понял, что ли? - Здесь. Я вижу смерть, вижу свет. Как видят след. Как свет звезды, как свет любви, которой нет. – Прожектор выхватывает фигуру Миши посреди синеватой дымки, луч яркий, слепящий, плотный постепенно истончается, бледнеет, камера ведет по верхней части декораций, огибая его полукругом. Отсюда можно увидеть, как Миша устал, это каждый раз видно по изгибу спины, по широко расставленным, упирающимся в сцену ногам, по взгляду – яростному и напряженному, потухающему вслед за лучом. Андрей чуть смещается в кресле. – Она ушла, она зовет меня во мрак. Остался шаг, всего лишь шаг, последний шаг. Колокол ударяет три раза. Сцена погружается в темноту. - Так закончилась эта жестокая история. – Торжественным, прохладным, чистым дикторским голосом произносит рассказчик из динамика. – Правдивая история Суинни Тодда – цирюльника с Флит Стрит. История, отголоски которой до сих пор слышны под Вестминстерским мостом и под сводами Ковент Гардена. Вы никогда не бывали в Лондоне, сэр? Этот город безукоризненно сер. Вечно-серые дни. Вечно серый рассвет ветер рвет как клочки прошлогодних газет. От сгоревших судеб поднимается дым и нигде, и нигде нету места живым. И течет в его жилах, как ржавчина, кровь, этот город безукоризненно. Мертв. Зал взрывается аплодисментами. Вступает музыка, занавес опускается, затем снова поднимается и актеры выходят на авансцену. - БравО! – Кричит кто-то сзади Андрея с подготовленной, уже произносимой не раз, без стеснения интонацией. Зрители начинают хлопать в стройном, спонтанном ритме. - БравО! К краю сцены подносят цветы. Миша наклоняется, чтобы их забрать – один букет, третий, четвертый. Он кланяется и улыбается. Андрей тоже улыбается и кивает в ответ. - Мишка всегда был в первую очередь артистом, а артист – это больше, чем исполнитель, больше чем музыкант, это такое меняющееся постоянно состояние. Можно сказать, максимально близкое к панк-философии. Сегодня он актер, завтра может, начнет инсталляции какие-то делать, или крестиком вышивать и все у него получится. – Подсветка камеры бьет в глаза, и Андрей становится чуть боком, слегка щурясь, стараясь больше смотреть на микрофон. - А вам легко было работать только над декорациями? - Театр, на самом деле, это не совсем моя история. Честно сказать, вообще не моя. Мы с Михой обсудили, я рассказал ему свое видение. Ему понравилось, мне тоже. - То есть, вы довольны результатом. - Ну. Колокол Михе на голову не упал – значит, все получилось. – Андрей смеется, и журналисты тоже дежурно подхватывают. - Андрей, добрый вечер. Музыкальное обозрение. Самара. Когда к нам на гастроли? Будет презентация второго альбома? - Что с группой? Планируете возвращаться к совместному творчеству? Протертые ромбики плитки скользят под ботинками, Андрей цепляется за толстые, лаковые деревянные перила, чтобы не занесло. Подтягивается, перемахивая через ступеньку. Пролет, еще пролет. Навстречу вниз, дребезжа, неповоротливо корячится кабина лифта. Собственное дыхание перебивчиво гремит в ушах. Он буквально тормозит о дверной звонок, не сразу попадая пальцем на кнопку. Дверь открывается на четвертой продавленной трели. - Андрюх, ты че? Е-мое, ты где был? Я эсемеску отправил. Репетицию проебали. – Миша стоит на тусклом пороге осунувшийся. Андрей хватает до чего может дотянуться в первый момент, воротник футболки, плечо, ухо. Палец соскальзывает с кнопки звонка, они проваливаются в утреннюю теплую темноту прихожей. - Понимаете, творческий союз настоящий это когда вы перестаете бояться. Когда можете прерваться, позаниматься каждый своим делом, а потом опять к нему вернуться. Так что, в этом плане мы с Горшком спокойны. Ребят, главное, тоже из их проектов, семей, ремонтов и прочей фигни выцепить. У Балу гринкарту отберем и нормально. - Так, что, будет второй акустический альбом? - Фаллический точно будет! Князь вон уже обложку нарисовал. – Миха вваливается в кадр возбужденный, запыхавшийся. - Михаил! - Михаил! - Как вам самому спектакль? - Что было самым сложным на сцене? - Так это. Никого не зарезал – это раз. Страх, там, на самом деле, свой победил. – Миха приобнимает его за плечо и тут же попадает в тот ракурс, с которого свет от камеры бьет особо бесяче. – Все боялся, что этот колокол мне по голове шандарахнет. - Андрюх. Спишь? - Что такое? Андрей пытается проморгаться, опять заснул перед телевизором. Миша стоит над ним в полный рост и на нем нет лица. - Чето не так. - Садись. Андрей берет его за руку, стараясь усадить рядом. Ладонь у Михи ледяная. - Миш, что, сердце? - Странно как-то. – Миша как будто не слушает его, глядя чуть выше спинки дивана. – Наверху. Мне кажется, там кто-то есть. Андрей поднимается со своего места. - Мих, с тобой точно все в порядке? Тот не отвечает. - Я пойду, проверю. Звони Светлане Ивановне пока, пусть приедет, посмотрит тебя. - Не ходи. Миша сжимает его руку ледяными пальцами. На лбу у него выступил холодный пот. Телевизор показывает какую-то передачу без звука, тускло горит абажур, в тишине дома слышно, как рядом на кухне работает холодильник. - Бля, Мих. Прекрати жуть наводить. Ты можешь мне по-человечески сказать, что с тобой происходит? - Я сам схожу, будь тут. - Ебанулся? Никуда ты не пойдешь. Миха, стой! Тот разворачивается, как сомнамбула и тяжело начинает подниматься по лестнице. Андрей быстрым шагом идет за ним, ему хочется делать все резко, чтобы прогнать эту загустевшую, холодную тишину. Второй этаж дачного дома срезан треугольной крышей, там всего-то кладовка и небольшая гостевая спальня. «Мемориал» - как называет ее Андрей. На наклонных стенах висят их старые плакаты, афиши его группы и Мишиных сольных концертов, спектаклей «Суинни Тодд». «Гамлет» в Риге – особая Михина гордость. Андрей врезается сзади в Мишу, наваливаясь. Тот резко включает свет, и Андрей успевает подумать, какие же они идиоты, даже не взяли с собой ничего, ни палки, ни ножа, хотя бы пепельницу латунную снизу, в конце концов. В комнате никого нет. Застеленная кровать, низкий столик рядом. Старое трюмо с зеркалом, трофейное, досталось еще от дедушки. В черное, подсвеченное окно тут же начинают биться ночные мотыльки. - Я проверю кладовку, - Андрей говорит очень тихо, поворачиваясь. Он возвращается назад к лестнице, тесня Миху от деревянной двери, поворачивает самодельную задвижку и дергает за шнур выключателя. В кладовке тоже пусто. Если не считать старых инструментов, неработающих усилков, зачехленных удочек и прочего барахла распиханного по принципу тетриса. - Бля, - Андрей качает головой, морщась, трет лоб. – Мих, нет тут никого. Приснилось тебе, наверное. Пойдем вниз, поздно уже, давай ложиться. Вместо ответа Миха проходит обратно в гостевую спальню и садится на кровать. - Да. Померещилось, видимо. – Он упирается взглядом в стену рядом с дверью, цепко, настороженно, как животное, ждущее нападения. Андрей осторожно проходит следом, напряженно проверяя направление Мишиного взгляда, но кроме пыли в углу ничего нет. – Такое чувство, знаешь. Накануне дня рождения. Это же еще годовщина ее. Каждый раз, понимаешь, да? Кроет. А щас особенно. Как-никак. – Он не договаривает. Андрей мягко садится на кровать рядом, бережно берет его руки в свои ладони. - Давай все-таки Светлане Ивановне позвоню. - Да не надо, - Миха, отмахиваясь, мотает головой, но пристального взгляда от угла не отводит. – Знаешь, я ведь никогда не думал, что доживу. Думал, это все херня полная, надо молодым уходить. А теперь, вот. Сорокет меньше чем через месяц. Ты представляешь, да? Себе такое. Двадцать лет назад. Когда в армию тебя провожал, думал – все. Когда с Анфиской. Когда думал, ты из группы уходить собрался. А группа, я же тогда думал – только нас и связывает. Сейчас разбежимся и нет никаких больше Князя и Горшка. Может, никогда и не было. Я тогда думал. Андрей осторожно касается губами его виска. Миша не отводит взгляда от угла. - Я же как только тебя увидел тогда. В училище. - Я знаю, Мих. Я тоже. Андрей трется кончиком носа о его ухо. Миша снова стискивает его пальцы, и Андрей переводит взгляд в угол. - Нет. – Говорит он четко и уверенно, не обращаясь к Мише. Он не моргает и не отводит взгляд, и Миша в конце концов сам поворачивает голову и целует его. Андрей выдыхает, прикрывая глаза и Миша целует глубже, гладит его по щеке. - Столько говна было, Князь. – Он коротко усмехается. – Столько раз я думал, что нихуя не получится. Я же тебе наврал тогда. Ну, помнишь, в переходе. Никакой это был не профессор. Так, мужик. В ресторане звал выступать. И я испугался тогда, испугался, Андрюх. Что вдруг это действительно – предел. Но потом посмотрел, как ты стихи свои в этом засраном переходе читаешь и понял. Нихуя я не понял, на самом деле, - он вдруг расслабляется, смеется. – Хер там знает, но как-то у нас получилось, у самих, как мы хотели. - Точно, Мих. – Андрей тоже улыбается на выдохе и утыкается ему в щеку. – У нас получилось.