По-другому

В память об А.

Переступив порог старой одинцовской квартиры, Игорь чувствует себя так, будто сейчас попросту дышать перестанет. Сердце куда-то к горлу подскакивает и мешает нормально вдохнуть. Он не был здесь пять - шесть? - лет, а ничего будто бы не поменялось вовсе, только пыли стало больше, да воздух затхлый и застоявшийся. Даже въевшийся в обои сигаретный дым все еще унюхать можно, если сильно постараться. Петя неуверенно топчется за спиной, кажется, уже жалея, что вообще увязался следом, а потом осторожно касается игорева локтя и спрашивает почти с нескрываемой надеждой: - Может, ну его нахер? Давай клининг закажем и всех делов, - а потом шмыгает носом и, помявшись, добавляет встревоженно: - Рожа у тебя, блядь, будто призрака увидел. Тут что, кого-то грохнули? Игорь молча качает головой, шумно выдыхает и, решившись наконец, делает вперед несколько шагов. - Никого не грохнули, - хмуро отзывается он, включая в прихожей свет, а после, не разуваясь, идет прямиком к окну в кухне и, изрядно поднатужившись, распахивает вконец рассохшуюся форточку. Прав Петя, чтобы тут все в порядок привести, придется целый отпуск брать, а потом еще один - на суровый и беспощадный запой, потому что вернуться в эту квартиру оказалось куда сложнее, чем Игорь думал. Так что, пусть кто-нибудь другой здесь пластается, а у него самого, как любил говаривать Женя, кишка тонка. Тогда, в две тысячи пятнадцатом, не хватило духу сделать все по уму - сложить вещи в коробки, раздать одежду в какие-нибудь там фонды благотворительные или приюты и найти съемщиков. Все тут осталось, как при Жене - не то храм, не то склеп, - и первые пару лет Игорь еще приезжал иногда в место, так долго бывшее для него домом, чтобы просто побыть здесь одному наедине со своей болью. Болью, которой мало с кем поделишься и которую мало кто поймет. А потом - как отрезало. Понял, что себе же хуже делает, и ездить перестал. Съемная квартира, новая работа, не оставляющая в голове места тяжелым мыслям - и спустя три года с тех пор, как Жени не стало, Игорь наконец-то почувствовал, что если и не готов жить дальше, то готов хотя бы попытаться. Все реже просыпался от кошмаров, все чаще не мог вот так сразу вспомнить, какой была женина улыбка и как звучал его голос. Это и огорчало, и радовало одновременно. Тяжело было смириться и отпустить, но еще тяжелее было каждую ночь успокаивать бешеное сердцебиение, лежа в пустой кровати, и убеждать отчаянно не желающий принимать новую действительность мозг, что как раньше уже никогда не будет. А еще через два года появился Петя - с ноги ворвался, вопя на все пресненское отделение, что он своих прикормленных нариков, сливающих инфу на поставщиков, по сто пятьдесят восьмой упрятать не даст накануне крупной сделки, - и стало совсем легко просыпаться по утрам и начинать новый день. Почти две недели они с Петей, беспрестанно собачась, зорко следили за парочкой мелких дилеров чтобы не улизнули никуда из поля зрения раньше времени. Потом, когда Петя все-таки накрыл своих поставщиков, а Игорь все-таки отправил дело о краже со взломом в прокуратуру, неожиданно оказались за одним столиком в баре пятничным вечером, а спустя пару недель и в одной койке. И если поначалу Игорю еще казалось иногда, что какую-то хуйню он творит, спутавшись с майором из наркоконтроля, что пытается клин клином выбить и наебать непонятно кого, то сейчас, оглядываясь назад, не сомневается вовсе - уже тогда он влюбился без памяти и лишь убеждал себя, что как-то все быстро до неприличия и вообще неправильно. Влюбился в Петю за то, что рядом с ним снова дышалось полной грудью, хоть и стыдно за это было до одури. Жене понадобилось почти пятнадцать лет, чтобы со смертью жены смириться и дальше идти, а ему - всего-то навсего встретить майора Хазина. Петя был красив, точно бес, ругался матом, словно заправский сапожник, курил, как паровоз, и так Игорю улыбался, что сердце останавливалось. И Игорь сдался, махнув рукой на все сомнения. Сначала выплясывали друг вокруг друга осторожно, целый год даже не заикаясь об обязательствах, две-три ночи в неделю вместе проводили, разбегаясь по утрам с легким сожалением, а в прошлом году съехались все-таки, поменяв две съемные хаты на одну - тоже съемную, но побольше и к центру поближе. И теперь вот решили, что своя нужна. Вернее, решил, конечно же, Петя, издалека заведя речь про льготную ипотеку и какие-никакие сбережения, а Игорь, закусив губу, предложил свою квартиру продать, чтобы полегче было лямку потом тянуть. И чтобы новый дом по-настоящему общим был для них обоих. И вот он здесь спустя столько лет, стоит посреди такой до боли знакомой кухни и понимает, что верное решение было. Давно, блядь, пора. Петя, цапнув со стола пепельницу, пристраивается у подоконника и нервно закуривает, пуская дым в форточку. Неуютно ему тут - пиздец как, понимает Игорь внезапно. Не то чувствует, как самому Игорю здесь дышать нечем, не то лихорадочно прикидывает, что же тут такое могло приключиться, что Игорь, имея, как выяснилось, собственную жилплощадь, хоть и в Подмосковье, предпочел по съемам мыкаться. Подойдя ближе, Игорь неодобрительно косится на сигарету в его тонких пальцах - сам уже лет пять, как бросил, - и, обняв со спины, тихо роняет: - Закажем клининг, не вопрос, - а потом, помолчав, добавляет едва слышно: - Я просто заберу кое-что отсюда и поедем домой. Херовая была затея. Только зря почти два часа по утренним пробкам тащились в такую даль. Петя коротко кивает, откидывает затылок Игорю на плечо и, виновато выпустив дым в сторону, замечает спокойно: - Ты не один здесь жил, да? - Не один, - соглашается Игорь, закусив губу. Про Женю он Пете еще никогда не рассказывал, к слову не приходилось, но когда-нибудь - обязательно. Возможно, даже сегодня. А возможно, лет через двадцать, когда совсем перестанет в груди тянуть. Теперь, спустя столько лет, становится ясно, как день, почему Женя так редко о Марусе говорил. Не потому, что забыл, а потому, что все еще помнил. Он мог жить новой, счастливой жизнью, но как и Игорь сейчас, не желал лишний раз ворошить давнюю застарелую боль. С ней ведь как - сковырнешь корочку, и все - пиши пропало. Оставив Петю на кухне, Игорь потерянно слоняется по квартире, прикидывая, что же оставить на долгую память, и с удивлением понимает, что приходит на ум немногое - наградные часы с гравировкой где-то в столе лежали, пара кассет с хрониками, которые кто-то в участке снимал еще в нулевых, любимые темные очки, бесчисленные фотографии, да записная книжка, чтобы почерк из памяти совсем не стерся, стремительный и резкий. Петя понятливо под руку не лезет, заходит в комнату лишь полчаса спустя, скурив, наверное, полпачки разом и, присев рядом на пыльный пол, тихонько спрашивает, кивнув на изрядно выцветший полароидный снимок, в который Игорь таращится уже добрых минут пять: - Кто это? Игорь молчит какое-то время, чувствуя, как жжет глаза, а потом, шумно выдохнув, все же честно признается: - Бывший хозяин квартиры, - и, быстро заморгав, почти неслышно заканчивает: - И моя первая любовь, между прочим. Женя на фотке совсем молодой, лет тридцать с небольшим. Даже моложе, чем сам Игорь сейчас. Улыбка кривоватая, чуть ехидная. Сигарета в пальцах, нож в другой руке и след от свеклы на затасканной нательной майке. Игорь, как сейчас помнит, что тем вечером они еще в старой отцовской квартире борщ варили, устроив на кухне натуральное побоище с пурпурными брызгами по всей кухне, потому что свекла, выскользнув из жениных рук и описав красивую дугу, закатилась аж под ванну. Игорю тогда было десять. А еще он помнит Женю другим - бледным и безжизненным на полу балкона. Помнит, как вернувшись домой из короткой командировки в Клин, судорожно пытался нащупать пульс и, уже умом понимая, что все бестолку, трясущимися руками набирал номер скорой. Помнит спокойное и безмятежное лицо, застывшее, словно восковая маска. Помнит, как малодушно вышел из прощального зала, лишь бы не видеть и не осознавать. У них было двадцать счастливых лет, одиннадцать из которых они провели под одной крышей, и этого все равно оказалось мало. - Красивый мужик, породистый, - хмыкает Петя одобрительно. Задумчиво вглядывается в потускневшую фотографию и роняет негромко: - Мы с ним похожи чем-то, кстати. Носом перебитым, что ли, или формой лица… - Не похожи, - буркает Игорь, прикусывая губу, но Петя, войдя в раж, бодает его лбом в плечо и тянет насмешливо: - Да не пизди, у тебя типаж, оказывается, есть, - а потом, вскидывает бровь и смотрит с вызовом, мол, чем крыть будешь. - Мужики в погонах - вот мой типаж, - ворчит Игорь, как-то резко успокаиваясь и чувствуя, как слабеет внутри тугая пружина. Позорно разреветься над старыми снимками уже не хочется, скорее наоборот, улыбка сама на лицо наползает, и он, фыркнув, добавляет ехидно: - Этот вот целым настоящим полковником был, прикинь. - А теперь он где? - с любопытством уточняет Петя, явно не догоняя, куда суется и насколько старые фотки у Игоря в руках. Небось думает сейчас, что Женя их обоих чуть постарше, просто по служебной лестнице через две ступеньки скакал. Игорь и сам того и гляди на будущий год подпола выхватит, так что полковник, казалось бы, недалеко ушел. - В Ростов вернулся, - кривовато улыбнувшись, отвечает ему Игорь, с нежностью глядя на молодое женино лицо. Домой, к Марусе своей, потому что иначе и быть не могло. Игорь сам урну с прахом отвозил и договаривался о подзахоронении. Сам памятник новый заказывал, чтобы все по-людски, и уверен был, что Женя этого бы и хотел, просто сказать не успел. Просто не думал, что все вот так внезапно закончится без шанса даже попрощаться и оставить парочку наказов. Только завещание, оказывается, еще в две тысячи втором написал втихую после того, как на МКАДе едва не убился по собственной же тупости. Не гадал он даже, что вот так просто выйдет покурить летним вечером на балкон, а с балкона его уже вперед ногами вынесут. - То есть, это ты к нему в том году мотался? - напрягшись, уточняет Петя. Нервно барабанит пальцами по своему колену, и только тут до Игоря доходит, как это все выглядит с его колокольни. Нехорошо выглядит, а еще пахнет дурно какой-то невероятной хуетой, поэтому Игорь вздыхает тяжело и, понимая, что если сейчас нарыв не вскрыть, то Петька еще долго всякую ерунду себе думать будет, медленно кивает: - К нему, - и, не давая Пете и слова вставить, усмехается горько: - Кто-то же должен за могилой приглядывать, чтоб совсем травой не заросла, - а потом обнимает Петю за плечи и продолжает тихо: - Расслабься, Петь. Ты же знаешь, я не из тех, кто по хуям скачет, и мозги тебе пудрить бы не стал. Я тебя люблю и мне хорошо с тобой, а это просто память. Прошлое, про которое я не говорил, как ты про порошок и рехабы полтора года молчал в тряпочку, - и, почувствовав, как Петю после его слов отпускает, заканчивает спокойно: - Фотка эта из девяносто четвертого, а Жени уже семь лет, как нет, так что ревность свою прикрути. - Из девяносто какого? - поперхнувшись, неверяще уточняет Петя, резко вскидываясь и явно в уме прикидывая лихорадочно цифры. Даже справедливое замечание про ревность без внимания оставляет, ошарашенный своими подсчетами. Игорь смотрит на него с нежностью, а потом, неожиданно даже для себя рассмеявшись, машет руками: - Отставить. Прекрати. А то я знаю, что ты сам себе сейчас напридумывал, - и, отложив наконец фотографии в сторону, серьезно говорит: - Мы знакомы были очень долго, еще с тех пор, как я совсем мелким был, но съехались, когда мне уже двадцать стукнуло. Никогда в приятелей отца не влюблялся, что ли? - Влюблялся, - подумав, признается Петя, - но мне тогда пятнадцать было и я с ними не ебался. - Так и я лет в пятнадцать понял, что влюбился, - смеется Игорь, глядя в его смущенное и ошарашенное лицо. Такое любимое и родное, что с ума сойти можно. - А потом уже мало-помалу измором взял, виляя жопой. Расскажу тебе как-нибудь потом, если захочешь. - Конечно, захочу, - кивает Петя с энтузиазмом. - Должен же я знать, каким мелким приставучим мудаком ты был. - Ужасно приставучим, - Игорь улыбается, а потом коротко коснувшись петиного виска губами, добавляет: - Почти таким же, как ты, когда ты меня напоил и за коленку лапал в переполненном баре. - И я ни о чем не сожалею, - с достоинством отвечает Петя, а после, помявшись немного, подается вперед и Игоря целует. Мягко, осторожно, почти невинно, будто бы стремается сейчас из уважения к непростому разговору, засосать по самые гланды, как он обычно это делает. Поэтому Игорь сам скользит языком в его рот и, обхватив ладонью затылок, углубляет поцелуй. Только теперь, спустя столько лет, он наконец в полной понимает, что именно Женя чувствовал рядом с ним. Петя, конечно, не подарок совсем, без царя в голове и резкий, как понос, но Игорь любит его так сильно, что даже дурно иногда становится. И стыдно немного, чего уж душой кривить, что так быстро по своей потере отгоревал. Игорь любит его всем собой, без всяких там полумер, но просто по-другому. По-новому, так же, как Женя когда-то полюбил его самого. Просто Петю, в отличие от него самого когда-то, не пришлось так долго ждать. Только когда в жизни Игоря появляется Петя, он наконец окончательно понимает, что никогда не был на вторых ролях, как порою, в минуты слабости, думалось в прошлом. Он не был утешительным призом, не был пиратской копией первой и самой яркой любви, а был тем, кто сумел растопить замерзшее, казалось бы, навек женино сердце и заставить его снова биться. Равно как и Петя не был для самого Игоря спасением, не был попыткой сделать вид, что и в опустевшем нежилом доме могут волею судьбы уютно загореться окна. Он был чем-то новым, начатым с чистого листа, честным, откровенным и - чего уж скрывать, сокровенным, - что даже посреди когда-то их с Женей квартиры не казалось кощунством его целовать. Игорь уверен, Женя бы не хотел, чтобы он до самой смерти хранил в себе этот внутренний склеп, построенный по кирпичику из сожалений и не уходящей тоски. Женя хотел бы, чтобы Игорь дальше жил. Дышал, улыбался и любил, как и он сам когда-то. И Игорь дышит. Игорь любит. Просто потому, что не может иначе. Просто потому, что жить, не любя - это и вовсе будто бы не жить. Женя научил его многому - как варить борщ, как правильно расставлять запятые, как эффективно вести оперативно-следственные мероприятия и как мастерски держать рожу кирпичом, чтобы не спалиться на горячем перед коллегами или перед дядь Федей с теть Леной, но самая главная его наука в том, как снова стать счастливым, перековав свое горе в светлую добрую грусть. Эту науку Игорь понимает лишь сейчас, обнимая за плечи посмеивающегося Петю. И за нее благодарен даже больше, чем за самые беззаботные в своей жизни одиннадцать лет вместе. Где-то теряешь, где-то находишь. Колесо Сансары сделало круг. Давно остановившиеся часы на стене молчат, а на душе легко. На душе спокойно - ровно так, как и должно быть. Теперь Игорь по-настоящему готов начать все сначала. И уже без всяких там дурацких сомнений. Он любит Петю, Петя любит его, а память - просто лишь память, и место ей в каком-нибудь ящике вместе с фотографиями, командирскими часами, записной книжкой и снятым наконец, спустя семь лет, по-прежнему любимым, но уже тесноватым для пальца серебряным кольцом.