Солнце и мёд

Кайто пахнет солью океана, липовым мёдом и — немного — Джо. Он широко улыбается, в пятнадцатый, наверное, раз сдирает с макушки летнюю панамку, тёплый ветер треплет зелёные кудряшки и Каору не чувствует даже капли раздражения, глядя на неугомонного сынишку — только бесконечную нежность при взгляде на его широкую искреннюю улыбку. Кудри, как и эта солнечная улыбка, целиком и полностью — наследие Коджиро, и Сакураяшики бы даже расстроился, поняв, что сын перенял от него лишь золотистый оттенок глаз, если бы сердце не екало предательски при взгляде на уменьшенную копию Джо, освоившую недавно ходьбу и от того ставшую ещё более неугомонной.  — Кайто, золото, не ерзай, — Каору поправил ремни безопасности в коляске, вернул белоснежную панамку на голову мальчонки и чмокнул того в круглую щечку.  Малыш, продолжая улыбаться, схватил цепкими пальчиками длинные розовые волосы, потянув Черри на себя. «Совсем как отец» — Сакураяшики хмыкнул, вспоминая, как выходил из себя в те моменты, когда Нанджо, забывая о страшном гневе Каору, бесцеременно хватал того за волосы. Кайто повезло больше — Каору мягко высвободил пряди из маленьких ручек, легонько щёлкнув малыша по носу. Если бы Коджиро знал, что у него есть сын, он бы непременно был очарован этим хулиганистым ребёнком — в этом Черри даже не сомневался. Но Коджиро не знает, а Каору не планирует делиться с ним этой новостью. Тем паче, даже не свежей — Кайто вскоре исполнится полтора года, а Черри не видел Джо больше двух, ощущение — вечность, потому что жизнь изменилась настолько, что только пылящаяся в углу Кара напоминала о былом. И никто не был виноват — Сакураяшики злился лишь на себя, но даже эта злость сошла на нет, ведь итогом совершённых ошибок стал кудрявый малыш, так отчаянно напоминающей о родном когда-то человеке. И уже безумным кажется то, что тогда хотелось избавиться от растущей внутри жизни, случайности, перевернувшей все с ног на голову, результата беспечности, вспыхнувшего между ними с Джо огня или же — Каору хотелось думать так — простого физического влечения, так некстати разрушившего их многолетнюю дружбу. По правде говоря, Каору взял вину на себя — это ведь он по идиотской совершенно случайности не принял нужные препараты, запамятовав о приближающейся течке — всю осознанную жизнь он подавлял лекарствами признаки омеги в себе, искренне ненавидя собственный вторичный пол, а когда жар и нега, разлившись по телу, стали спусковым крючком для находящегося на грани гона Коджиро, было уже поздно. И можно было бы винить гориллу в принуждении, но это было совсем не в его стиле. Каору сам елозил носом по горячей шее, прижимаясь к сильному телу все ближе, срывая последние тормоза у Джо — свои сорвало с первой волной скручивающего зноя. Аромат Черри всегда привлекал внимание Джо. Это было неудивительно — Вишенка приятно пах легкой свежестью геля для душа, цветущими веточками сакуры и немного летней пылью, летящей навстречу рассекающей ветер худощавой фигуре на скейте. Коджиро нравилось улавливать это смешение ароматов, когда длинные волосы друга блестящим шелком проносились мимо его лица. А еще у Джо сводило скулы, когда он видел, как другие альфы дергают ноздрями, хищно втягивая в себя нежный запах Сакураяшики. Правда, с возрастом он становился все слабее и бесцветнее — Нанджо знал, что розоволосый сидит на сильных подавителях. Наверное, к лучшему — не остается и малейшего соблазна поверить в то, что Вишенка когда-либо захочет быть с ним, альфой. Но в тот вечер все изменилось. Черри выглядел болезненно, придя в ресторан под закрытие после заезда на «S», он методично массировал виски, потягивая второй бокал хорошего вина, пока Нанджо убирал помещение. Когда горячительное, расползшись градусами по телу Черри, дало нужное расслабление, его феромоны усилились, заполнив помещение так, словно Коджиро стоял посреди цветущего сада сакуры, пропитавшись насквозь солнечным светом и ароматом спелой вишни. Дернувшись от внезапной яркости запахов, Джо сощурился, глядя на Каору. Обычно бледные щёки его пылали, на лбу виднелась испарина, а тонкие губы были приоткрыты, блестели влагой под тонкой полоской света из приоткрытой двери. Джо не раз видел своих партнеров в подобном состоянии, а потому и гадать было нечего, но поражённый мозг упрямо игнорировал бегущую строку, предупреждающую об опасности — в ушах уже нарастал шум, а в теле — напряжение, натянутой струной грозящееся лопнуть прямо в эту секунду. Коджиро тряхнул головой, пытаясь придти в себя и отвлечься от естественного ответа собственного тела на потекшего омегу, обогнул барную стойку, заходя на привычное хозяйское место, глубоко вдохнул, тщетно пытаясь урвать хотя бы капельку чистого, не отдающего Черри воздуха.  — Каору, ты… — Нанджо облизнулся, вцепившись пальцами в деревянный гарнитур, тяжело втягивая ноздрями густой аромат феромонов, — где твои пилюли? — С собой нет, — судорожно выдохнул Каору, неосознанно подтягиваясь к альфе через стойку, — и мне сейчас пиздец как дерьмово.  Тонкие пальцы цепко сомкнулись на выдающихся бицепсах, контакт тел, даже такой малый, вызвал у Джо табун мурашек, разбегающихся вниз по спине от выпирающего шейного позвонка. В паху уже отчаянно зудело, горячую плоть натирала жесткая джинса, только распаляя.  — Каору, нет, — Джо, пошатнувшись назад, сглотнул подступившую слюну, сдерживая самого себя на последних тормозах.  — Дерьмово, говорю, — заплетающимся языком прошипел Сакураяшики, продолжая хаотично касаться ладонями горячего тела под рукавами просторной футболки. — Сделай что-нибудь… — Ты нахрена ко мне в течку приперся? — порывисто мотнул головой Джо, почти скуля от томительного желания, накрывая одну из горячих ладоней своей собственной.  — Не должно было сегодня, — пытаясь говорить связно, объяснял Каору, — ты же знаешь, я ненавижу это дерьмище.  — Пиздец, — прикусил щеку Коджиро, ощущая, как с каждой секундой растёт собственное возбуждение, затмевая пытающийся бороться с наваждением разум.  — Выпусти… их, — Сакураяшики закусил губу, ощущая тягучий привкус меда на своем языке.  Само собой, феромоны Джо также усилились на грани гона. Сегодня был последний день перед вынужденными выходными, когда Коджиро выезжал на гонку, еще более громкий и привлекательный, чем обычно, а потом вернулся в ресторан — прибраться и закрыться на ближайшие пару дней. Каору, по обычаю, скрашивал его вечер своим присутствием и бутылочкой горячительного. Но розоволосый никогда раньше не чувствовал его феромонов. Джо даже беспокоился — не стал ли бесконтрольный прием сильных подавителей причиной того, что Сакураяшики совсем перестал ощущать чужие феромоны? Любые попытки поговорить на тему здоровья пресекались Черри на корню, ставя точку в любых попытках Нанджо убедить упрямца в естественности и нормальности его сущности. Кривя нос, Черри сверкал глазами и жестко очерчивал границы дозволенного.  — Вишенка, я не могу тебе помочь, — на выдохе произнёс Коджиро, собирая волю в кулак, — давай позвоним в больни… — Чертова тупая горилла, — резко отплюнулся Каору, разжав пальцы, откинувшись на стуле и стирая выступивший на лбу пот, — даром, что альфа.  — Слушай, четырёхглазка, — сверкнул глазами Джо, — для твоего же блага… — Трахни, — бросил Черри, дернув за пояс юкаты. — Для моего же блага.  И Джо соврал бы, если бы сказал, что не представлял подобное бессонными ночами. Взять Вишенку. Такого нежного, но с начинкой из стали, до боли родного и одновременно далекого, пахнущего весной и чем-то сладким, забирающимся в ноздри, но… это все еще был Каору, далекий от животных инстинктов, стремящийся все держать под контролем и боящийся собственных слабостей, как огня, остающийся несбыточной, запертой в глубине души мечтой зеленоволосого альфы. А теперь, имея возможность изменить все в несколько привычных движений, Джо била тревога. Он знал — это красная линия, мозг Сакураяшики расплавился от вспышки подавляемых годами гормонов, он не контролирует собственное тело, подчиняется инстинктам и наверняка пожалеет о том, что случится, если Джо поведет в ответ. Коджиро знал об этом, остатки его самообладания набатом били по вискам, но Каору, откинув края юкаты, сбросил ее с плеч, демонстрируя нежность тонкой кожи, в которую хотелось вгрызться укусами, перемежая их с мягкими влажными поцелуями.  Нанджо перемахнул через стойку, притягивая полуобнажённого Сакураяшики к своему телу, аккуратно потираясь о стройное бедро выпирающим под джинсами стояком. Припадая, как и требовало того собственное возбуждение, губами к изящной шее, пробуя на вкус сладость яркого аромата, блуждая руками по так давно желанному телу.  — Черт, я предупреждал, — рвано выдохнул Джо, принимая свое поражение, сдаваясь собственной слабости, ловя звезды от того, как Черри льнул к его телу, а шёлковые ткани юкаты спадали все ниже, оголяя все большую площадь кожи.  Крупная ладонь спускалась ниже, пальцы щекотали живот, заставляя Каору дрожать, цепляли сочащийся член, скользили ещё ниже, достигая горячей влажности, стекающей по подтянутым бёдрам. Джо шумно выдохнул, проходясь подушечками по сжатому колечку мышц, мягко надавил, проникая на фалангу под рваные, едва уловимые постанывания Черри, окончательно рвущие крышу.  — Быстрее, — рвано шептал тот, чувствуя, как пальцы Джо медленно заполняют его, от чего растравливающий зуд затихал, а на его место приходили новые, доселе незнакомые ощущения.  Заполняющие целиком. Сводящие с ума. Очищающие голову от роя уже неважных мыслей. Просто льнуть к горячему телу, позволяя утягивать за собой в эту негу, отдаваться каждым сантиметром своего тела, чувствовать, как их запахи, смешиваясь, дурманят почище вина — как будто еще было, куда сходить с ума.  Уцепившись руками за шею Джо, Каору приподнялся на цыпочках, неосознанно насаживаясь тугой влажностью на узловатые пальцы. Средний палец его, оказавшись под нужным углом, едва ощутимо задел комочек нервов. Но этого хватило — Сакураяшики вцепился ногтями в загорелую кожу, задрожав и закусив губу. Коджиро, оставшись довольным такой реакцией, повторил нужное движение. Черри застонал, почти повиснув на широкоплечем альфе, его губы блестели от слюны, а глаза застелило пеленой удовольствия.  Каору не помнил, сколько времени он провёл в объятиях гориллы. Когда они оказались в его квартире на этаж выше наспех закрытого ресторана, потом — в спальне, избавившись от последних элементов одежды. Под напором его тяжёлого, горячего тела, впитывая этот дурманящий жар до последней капли, покусывая, притягивая, откидывая голову назад — подставляя бледную шею то ли под поцелуи, то ли под укусы. Не помнил, о чем Коджиро шептал, потягивая за сливочно-розовые волосы, почти невесомо обводя языком его верхние позвонки. Не помнил, как зеленоволосый, раз за разом кончая в него, аккуратно насаживал на свой узел, медленно двигаясь и замирая, словно боясь причинить вред, расцеловывая каждый сантиметр тела, до которого мог дотянуться. А после — доходил до грани, срывался, трахая его узлом, рыча что-то пошлое и глупое куда-то в хрупкую ключицу, удерживая, прижимая к себе, утыкаясь носом в плечо. А Каору не помнил ничего, кроме того, что уже не было сил даже кончать — и от оргазма просто трясло, пока Джо крепко обвивал его сильными руками. Не помнил, когда все закончилось, сколько дней прошло, прежде чем на занявшемся за зашторенном окном рассвете он, едва отыскав помятую юкату в ворохе одежды, исчез за дверью уютной квартиры, попутно пытаясь хоть как-то привести себя в порядок. Однако привычный порядок остался в том самом вечере — что Каору помнил хорошо, так это как последствия жарких ночей через пару недель отозвались утренней тошнотой, пока Коджиро, не пытаясь выйти на связь, ловко избегал и возможных встреч. Впрочем, едва ли Сакураяшики, занимаясь тем же самым, мог его винить. Даже хорошо, что горилла не лез с его привычной навязчивостью и горячностью, будто бы случившееся и вправду могло значить для него нечто большее, чем просто секс с потекшим омегой. Каору внезапно испугался, что захочет в это поверить, но превращать многолетнюю дружбу в любовь — шутка ли? Да и можно ли назвать любовью одержавшие верх инстинкты? В своих чувствах к Нанджо Каору пытался разобраться не первую пятилетку — когда-то карты путал маячивший неподалёку Адам, вечно по-альфьи соревнующийся с зелоноволосым, а после — разница в мирах. Коджиро, увлекаясь омегами одним за другим, никогда не пытался сделать каких-либо однозначных шагов в сторону Сакураяшики. И Черри был ему за это благодарен — кто знает, как долго привычная схема подавления собственных гормонов держалась бы под напором до чертиков сексуальной гориллы. И впору было бы загонять себя мыслями о собственной непривлекательности, но едва ли сам Каору был готов сдаваться своим инстинктам, подчиняясь ненавистной природе. Теперь же, когда результатом сорвавшихся крыш стала зарождающаяся внутри жизнь, пугающая ещё больше, чем перспектива серьёзного разговора с Джо, рефлексировать было поздно.  А Джо все-таки пришёл — в наспех выглаженной рубашке, неестественно серьёзный, без привычной — Каору, кажется, скучал по ней — улыбки на губах. Замер, собираясь, будто бы перед прыжком в пропасть, а Сакураяшики отбрил его голосом палача, кивая на полусобранные чемоданы — сообщил о переезде в другую префектуру. По работе. И, подчеркнуто, собственному желанию. Сверкнул золотистыми глазами, ставя точку без права на диалог. И Коджиро, сжав челюсти посильнее, шумно выдохнул, нащупывая в кармане летних брюк бархатную коробочку. Кто он, чтобы просить его остаться? Глупо было верить, что непрошибаемый циник и карьерист после внезапного перепиха вдруг захочет связать себя семейными узами с таким великовозрастным раздолбаем. Эта разница между ними всегда тормозила Коджиро — как бы не хотелось ему сделать омегу своим, зеленоволосый уважал как принципы Каору, так и образ жизни, который он для себя определил. Сакураяшики всегда был таким — полным достоинства, целеустремленным и самодостаточным, не чета зеленоволосому, берущему от жизни все и даже немного больше. Только тянуло всегда к Вишенке магнитом, но это ничего, Джо привык довольствоваться крепкой дружбой и доверием, которое не мог подвести. Не мог. Но подвел, разрушив все нежно хранимое на сердце, принадлежавшее Вишенке. Все, что осталось — принять его решение с достоинством, нервно почесывая затылок от воцарившегося неловкого молчания, прекрасно осознавая, что именно его чертов и так некстати начавшийся гон, та самая, ненавистная Черри природа, сломали дружбу, длиною в жизнь. Он не мог винить в этом Каору, не имел никакого морального права, ведь это он должен был сдержаться, а не поддаваться вишневым феромонам, при мыслях о которых у Джо как по команде напрягался член. Он должен был держаться, как держался все годы до, лишь бы не терять самое ценное, что было в его жизни — доверие Черри.  — Все в порядке? — неестественно хрипло спросил Джо, не решаясь задать вопрос более конкретно — Коджиро помнил о долгих сцепках одна за другой. — В полном, — отстранённо пожал плечами Каору, и Нанджо впервые почувствовал себя незваным гостем в его квартире.  — Я… помочь тебе с вещами? — слишком много несказанных слов застревало в горле.  — Не думаю, что мне понадобится помощь, — сам не зная на что ответил Сакураяшики, бросив выразительный взгляд на дверь.  Нанджо не был дураком, а потому верно истолковал настроение Черри и, поднявшись с дивана, лишь кивнул, прокладывая путь к выходу из апартаментов. Коробочка, скрывающая тоненькое лаконичное кольцо из розового золота жгла бедро сквозь ткань, словно насмехаясь над трусостью своего владельца. А если…? Коджиро замер, почти решившись поставить все на кон. Но, развернувшись к Каору, наткнулся на взгляд, полный стали и льда. — Что-то ещё? — пропасть между мужчинами росла, разделяя их жизни на «до» и «после». Джо, грустно усмехнувшись собственному провалу, вновь поглубже топя испытываемые к омеге чувства, развернулся, продолжая движение к двери.  — Извини меня, если сможешь. Мне правда жаль, что все... вышло так. Хорошо тебе добраться, Каору.  Это было последним, что Сакураяшики слышал от Джо. Уехав на следующий день с двумя небольшими чемоданами и Карой, прицепленной к рюкзаку, Черри перечеркнул все, что осталось позади. Едва ли ему было известно, как Нанджо, ворвавшись в собственную квартиру, осел по стеночке, роняя кудрявую голову в ладони. Ещё несколько месяцев он пытался выйти на связь, отправляя смски и оставляя голосовые сообщения, прося о малом — отписаться о новом месте, о том, как добрался и обустроился, но Каору не хватало духу даже услышать голос, который все еще звонким смехом оставался в его памяти. Поглаживая начавший было округляться живот, Черри прикрывал глаза, думая о собственной дурости — это надо же, как гормоны расплавили его мозг, если встретившийся ему на пути незнакомый мужчина с малышом, едущим на его шее, стал причиной отмены его записи на аборт. Должно быть, беременность превратила все его нейронные связи в кисель. Может быть от того, что он носил ребенка не кого-то чужого, а родного до боли Коджиро? Каору улыбался собственным мыслям и так некстати всплывающим в голове картинкам — Джо на прогулке с малышом, Джо ловит его, впервые делающего шаг и летящего носом в асфальт, Джо ставит того на скейт, едва малыш учиться стоять на ногах… Каору утыкался носом в колени, повторяя самому себе о том, что не может позволить себе испортить беззаботную жизнь Коджиро подобным грузом. Случайным результатом взрыва инстинктов. «Я жалею о случившемся» — голосом гориллы в голове. Каору уже не жалел, не мог, чувствуя, как внутри него растет новая жизнь. Их ребенок. Он ведь знал — Джо всегда оставался верен себе, жил в своё удовольствие и едва ли Сакураяшики имел право рушить его устоявшуюся беспечную жизнь, полную событий и впечатлений. К тому же, это он, Черри, набросился на кудрявого вопреки технике безопасности и здравому смыслу. И аборт не сделал по собственной воле, мог ведь, но сел с термосом травяного чая на берегу океана и вглядывался в темноту над прохладной водой, обняв свои колени, пока совсем не продрог. Он был одинок, но теперь он не был один. Джо не было рядом, но часть Джо теперь всегда принадлежала ему, Каору. Недели сменялись неделями, работа спорилась, аккуратный живот, растущий по установленной врачами нормой, легко скрывался под просторными юката до самых последних недель, когда Каору, раскланявшись с хозяйкой студии каллиграфии, заслуженно ушёл на отдых, с чувством тревоги и предвкушения ожидая появления сына на свет. О поле малыша было известно давно, беременность протекала без эксцессов, ребенок набирал вес, правильно лежал, и на одном из скринингов узист обрадовал молодого отца известием о половой принадлежности плода. Черри вцепился в 3д-снимок, изучая каждый сантиметр крошечного тельца внутри, отмечая про себя, что нос, кажется, тоненький — его, Каору, а губы однозначно будут пухлее — наверное, как у Коджиро. Едва удержав последние клетки мозга от того, чтобы не скинуть, наплевав на все, результат УЗИ в чат с Коджиро, Сакураяшики, устроившись под солнышком на своём любимом месте на берегу, стал думать над именем. Перебирая варианты имён на букву «К» — Коджиро, Каору… Ему показалось символичным дать малышу имя на первую букву имён его родителей. Сакураяшики загляделся на плещущихся в океане птиц, пролетающих прямо над водой, задевая ее лапами, взметая сотни брызг, кажущихся россыпью золота в закатном свете солнца, а затем взлетающих ввысь, исчезающих на горизонте.   — Кай-то*, — улыбнулся Черри, опуская ладонь на живот. — Будешь Кайто?

***

Кайто болтал на своём языке, иногда произнося вполне понятные слова, снова стянул с кудрявой макушки панамку и весело заулюкал, держась за собственные босые ножки. Каору, предавшись воспоминаниям, замер, остановившись на набережной. Проходящие мимо отдыхающие улыбались очаровательному мальчонке, корча тому веселые рожицы, от чего Кайто, громко заливаясь, улыбался пуще прежнего. Какие бы трудности не вставали на пути отца-одиночки, Каору никогда не жалел о том, что по его дому — только после рождения Кайто он начал называть съемный таунхаус в этом маленьком городке своим домом — бегала крошечная копия Джо. Крошечная, однако шума и урона от сына Нанджо было не меньше, чем от его отца. И все-таки гири на сердце Каору становились легче, когда тот укачивал зевающего малыша перед сном. Матушка, конечно, приезжала помочь и посидеть с внуком, особенно на первых порах, когда Каору, обесиленный родами и бессонными ночами, отдал бы многое за возможность опереться на крепкое плечо Коджиро. Тихими вечерами, когда младенец уже спал, госпожа Сакураяшики заваривала для Каору свой фирменный чай — будучи ребенком, Черри соглашался пить только его. С тех пор многое изменилось, но, кто, как не родная мама, могла знать о том, что если Каору уперся во что-то рогом, то отговаривать или уговаривать его было совершенно бесполезно. О тайне отцовства она догадалась сразу — сложно было не узнать в родившемся мальчике лучшего друга собственного сына. Каору отмахивался на все вопросы, ставя точку только в одном — Коджиро ни о чем не знает и узнать категорически не должен. Глядя на то, как сникают плечи сына, когда тот упоминает о Нанджо, но тактично не лезя в их взаимоотношения, госпожа Сакураяшики думала о том, что и с лица встречаемого время от времени Нанджо исчезла его привычно-лучезарная улыбка до ушей. Об его любви к ее сыну не знал лишь, пожалуй, он сам. И в чем же провинился кудрявый бугай, заслужив столь серьёзное наказание — было неясно. Сердце госпожи Сакураяшики щемило чувство ошибки, совершаемой этими двумя… Но выбор, сделанный сыном, и уважение к его решению связывали ее по рукам и ногам.  — Хочешь чего-нибудь вкусненького? — сощурился Каору, обращаясь к сыну. — Ам-ам? Кайто активно закивал головой, радостно захлопав в ладоши. Аппетитом мальчишка точно пошёл в своего зеленоволосого отца. Он ведь и готовить в свое время научился только потому что постоянно хотел есть.  Покатив коляску вперёд, Каору двинулся по набережной, держа курс на излюбленное кафе в самом конце, куда обычно не успевали дойти туристы — кухня там была простой и вкусной, детские стульчики позволяли удобно кормить непоседливого сынишку, а посетителей в это время всегда было мало — на уютной террасе можно было расположиться с комфортом и видом на сверкающую гладь воды. Кайто активно затряс опустевшей бутылочкой с компотом, недовольно кривя губки и оборачиваясь на Каору. — Подожди немного, мы ещё не пришли, — спокойно отозвался Черри, пытаясь забрать у ребёнка пустую бутылочку.  Но Кайто вцепился в неё, хмуря бровки и хныча.  — Дай, — бескомпромиссно потребовал он.  Каору вытащил из кармана коляски фруктовое пюре, но малыш отодвинул руку с упаковкой, продолжая настаивать на соке.  — Упрямый, — вздохнул Каору, прибавляя шаг.  Витая в собственных мыслях, Сакураяшики, под соло разошедшегося в улюлюканьи Кайто, оказался в десятке метров от пункта назначения. Ожидаемо, терраса почти пустовала, лишь один посетитель с чашечкой кофе, задумчиво глядя на гладь бирюзовой воды, занимал самый дальний столик. Каору, вновь пытаясь отобрать у сына бутылочку, которой тот активно размахивал, ударяя о край коляски, бросил беглый взгляд на привлекшую внимание спину. Уже начавшее садиться солнце светило так, что было тяжело разглядеть как цвет одежды сидящего парня, так и цвет его волос, лишь силуэт его был словно пронизан теплыми лучами, а легкие кудри, едва дрожащие на легком морском ветру, оказались будто подсвечены белым золотом солнца. Сакураяшики было залюбовался этим видом, достойным оказаться на чьем-нибудь полотне. Что-то, казалось, будто дрогнуло в его душе. Каору не помнил, когда в последний раз ему вдруг так отчаянно хотелось коснуться чьего-то плеча… Улыбнувшись, завести разговор, почувствовать рядом чужое тепло. Но он едва оторвал взгляд от широкой спины, когда услышал голос сына.  — Папа-а, — громко протянул Кайто.  Каору, опомнившись, взялся за ручку коляски, когда загипнотизировавший его незнакомец, обернувшись на создаваемый ребёнком шум, замер. Сакураяшики показалось, словно его сердце одновременно рухнуло в пятки и там же разбилось в мелкую стеклянную пыль. Солнечный свет все еще мешал в деталях разглядеть таинственного незнакомца. Но не узнать в нем Коджиро было совершенно невозможно. Слишком узнаваемым вдруг стал сперва показавшийся незнакомым силуэт. Слишком неистово тянуло к нему, слишком родным он был. Слишком трепетало сердце под его взглядом. Кайто продолжил пищать, выдавая Каору с головой. Впрочем, подойди Нанджо ближе и рассмотри малыша — все и так станет совершенно очевидным. Эта и другие мысли, пронесшиеся в голове Черри, казались настоящим ураганом Катрин. Соображалось на редкость плохо. Единственным разумным вариантом было поддаться уже нытью ребёнка и скрыться в здании кафе, ускользая от внимательно вглядывающихся в его сторону глаз.  — Папа! — Кайто продолжал хныкать, пока Каору находился в оцепенении, ощущая, как липкий холод разливается вдоль его позвоночника.   Его просто не могло здесь быть. Как? Таких случайностей не бывает.  Коджиро поднялся со своего места, медля. Если бы Каору стоял ближе, а солнце не светило бы так ярко, он бы мог увидеть, как неконтролируемо дрожат крупные ладони. Если бы прижался к крепкой груди — услышал бы, как, бешено набирая ход, стучит коджировское сердце. Если бы... Сакураяшики, действуя на автопилоте, будто в сюрреалистическом кино, медленно развернулся ко входу в кафе. Расплачиваясь за сок, словно в тумане или дурном сне, переливая его в детскую бутылочку, отдавая ребенку — Черри потерял Джо из виду, нервно вглядываясь в панорамное окно, но каждой клеточкой своего тела продолжал ощущать его близость. Покинув здание и не увидев знакомый силуэт на прежнем месте, Каору, на секунду зажмуриваясь, тяжело задышал, как после активной пробежки, снял очки, помассировав переносицу, словно пытаясь уложить в голове, что увиденное ему не померещилось. Его пальцы тряслись, пока Коджиро не обхватил их своими ладонями, обняв Вишенку со спины.  Запах альфы забился в ноздри, все естество Каору неосознанно отвечало на родной аромат, тотчас успокаивая омегу, расслабляя теплом своего тела. Тёплый. Какой же он тёплый. Словно обнимаешь солнечный свет.  — Каору, — тихо произнёс Джо, утыкаясь носом в нежную шею. — Господи, Каору.  — Как, — дёрнулся было Черри, но был перебит.  — Обещай не злиться, — Нанджо не дал тому выбраться из своих объятий.  — Мама, — догадался Черри, неслышно цыкая языком.  — Иди за мной, Каору, — посерьёзнел зеленоволосый, отстраняясь.  Развернувшись, Коджиро задал маршрут, шагая вперёд, слушая поскрипывание колёс коляски позади себя, словно боясь обернуться, столкнуться взглядом с розовощеким сыном, наткнуться на сотню вопросов без ответа и шипучую боль, уже расползающуюся где-то за фасадом накаченной груди. Каору, удивляясь собственной кроткости, послушно шёл, не произнося ни слова, не спорил и не пытался протестовать, бежать было поздно — и некуда, Джо дурак, но не глупец, и с первой же секунды все понял правильно.  Уютный домик, устроившийся на линии частного пляжа, оказался временным жильем Коджиро. Госпожа Сакураяшики сама пришла к тому в ресторан, протягивая бумажку с аккуратно выведенным адресом Каору, сжимая крупные ладони своими — тонкими и изящными, словно благословляя и направляя.  — Не знаю, что произошло между вами, но не хочу больше смотреть на эти мучения. Ты нужен своей семье, Нанджо Коджиро.  «Своей семье» — Джо перекатывал сказанное мамой Вишенки на языке, пока добирался до незнакомого городка с дорожной сумкой наперевес. Приехал ещё вчера утром — почти собрался с духом, чтобы постучать в дверь нужного таунхауса, но, увидев стоящую у входа коляску, растерялся и не решился, стыдливо опуская руку, замершую у деревянной глади двери. Бродил по незнакомым улицам, укладывая в голове мысль о том, что у него, кажется, есть ребенок, о котором он даже не знал, заводя в голове один за одним монолог о собственных чувствах. И только забежал было поужинать перед тем, как вновь отправиться к дому Черри, как тонкий детский голосок вывел его из раздумий, привлекая внимание. Кто бы мог подумать, что он услышит голос своего сына именно так? Об этом всем и о прочих нюансах своей истории Джо рассказывал броско, словно невзначай, накрывая стол придомовой веранды, а после, убедившись, что Каору удобно устроился в плетёном кресле, а малыш, занятый поеданием овсяного печенья вприкуску с фруктовым пюре, накрыт от прохладного ветра флисовым пледиком, сел за стол, опустив лицо в ладони. Коджиро внезапно как будто бы даже уменьшился в размерах — напряжение, исходящее от него, отзывалось почти физической болью в сердце Каору и вставшим поперёк горла колючим комком. Ему хотелось протянуть ладонь, по старой привычке запустить пальцы в зелёные кудряшки, притянуть гориллу лбом к себе, уткнуться носом в нос и, не сдержавшись, расплакаться, не пытаясь объяснить все то, что творилось в его душе.  — Кайто, — тихо сказал Каору. — Его имя — Кайто. Как «океан» и «взлетать»*. Фамилия моя.  — Почему? — поднял голову Джо, и глаза его казались влажными.  — Я не мог дать твою, не сказав… — начал было Черри.  — Нет, почему ты вообще ничего не сказал? — Каору видел, Нанджо держится из последних сил.  — Ты на меня злишься, Коджиро? — почти равнодушно спросил Каору, отводя взгляд.  Равнодушно — потому что дай он волю бушующим внутри эмоциям, и все будет потеряно.  — Злюсь? — растерялся Джо, прикусывая внутреннюю сторону щеки. — Честно говоря, я просто разбит.  — Тебе не обязательно так переживать, мы с Кайто… — Я знаю, что ты так решил, не узнав моего мнения, но вы с Кайто… вы ведь моя семья, — резко ответил мужчина, дрожащими пальцами ухватывая стакан с водой.  — Не рушь свою жизнь этим случайным открытием, — отстранённо бросил Сакураяшики.   Воцарилось молчание. Брошенные слова и самому Каору показались чересчур горькими, ведь Нанджо ни капли не заслужил подобного обращения. Успев пожалеть о сказанном, Черри подумал о том, что если Джо сейчас взорвется, это будет оправдано.  — Вот как, — неожиданно тихо отозвался Джо, не поднимая головы. — Вот какой я в твоих глазах.  — Коджиро, я… — начал было Каору, подавшись вперед, но Нанджо крепко сжал его ладонь, останавливая.  — Все в порядке, я правда… Я ведь ничего не сделал, чтобы все было не так, — «я ведь даже не знал» осталось невысказанным оправданием. — Насколько же, должно быть, я никчемный и безнадежный, если единственная помощь, которая тебе понадобилась от меня — это мое неведение.  Кайто дожевал третье печенье, с интересом наблюдая за развернувшейся перед ним сценой. Поймав взгляд Джо, он довольно улыбнулся, весь его ротик был перепачкан крошками и от этого что-то внутри Коджиро млело, заставляя расслабиться хотя бы на секунду.  — Кайто, — улыбнулся он сыну, осторожным движением убирая крошки с пухлых щёк. — Какой красивый мальчик.  — Потому что твоя копия? — нервно усмехнулся Каору, теребя пальцы.  — Нет, потому что он наш с тобой ребёнок, — без улыбки отозвался Джо, глядя глазами цвета горького шоколада прямо в золотистые глаза напротив.  — Папа, — уверенно определил Кайто то ли инстинктивно, по смешению родных запахов, то ли просто повторил нравившееся ему слово, хватая Коджиро за большой палец.  Внутри коджировской души что-то рухнуло, разлетевшись на сотню тысяч осколков. Казалось, все это — затянувшаяся галлюцинация, пьяный бред, настигший его после очередной бутылки игристого, распитой в абсолютном одиночестве, какая-то злая издевка воспалённого разума, но цепкая ладошка так крепко держалась за его палец, что совсем не получалось не верить в то, что он видел. Каору знал, о чем говорил, Кайто действительно был его, Джо, маленькой копией. Тёплый оттенок кожи, пухлые губешки, разрез глаз и, конечно, кудряшки. Не было никаких сомнений, чей он сын. Только смотрел на Джо глазами Каору, правда, бесхитростными и круглыми, как у зеленоволосого отца.  — Пойдёшь ко мне на руки? — улыбнулся Джо, протягивая ладони к сыну.  Мальчик активно закивал, подтягиваясь к мужчине, без какого-либо страха доверяясь тому на все сто. Удобно устроившись в сильных руках отца, Кайто потянулся ладошками к его кудрям, легонько потягивая того за локон.  — Зе-ёный, — довольно констатировал он.  — Зелёный, — не менее довольно согласился Джо, чувствуя, как тиски на сердце немного ослабляют хватку.  Каору, наблюдающий за трогательной сценой, закусил губу. Ему хотелось не жалеть ни о чем, но горло предательски стискивали колючие тиски.  — Когда он родился? — спросил Джо, переводя взгляд на Каору.  — Двадцать шестого мая. Весной ему будет два, — отозвался Черри.  — Май… Ты ведь знал о беременности, верно? — глаза Коджиро посерьёзнели и потускнели.  — Знал, — просто кивнул Сакураяшики, — потому и уехал.  — И чего ты хотел этим добиться? — Не портить тебе жизнь.  — Не портить мне жизнь? Моя жизнь развалиласть на части с тех пор, как ты уехал, — Джо сказал это так просто и буднично, не назначая виновных, что колючая проволока на шее Каору сжималась все сильнее.  — Я пренебрёг безопасностью, — пытался сохранить лицо Черри, чувствуя, как постыдно ломается с каждым сказанным словом, — мне и расхлебывать последствия.  Кайто весело ерзал на коленях отца, пытаясь дотянуться до стоящей на столе миски с фруктами. Джо, увидев, за чем тянется мальчик, подал тому банан, аккуратно раскрывая кожуру.  — Ему можно? — спохватился Коджиро, когда Кайто цепким движением оторвал верхушку банана и сунул ее за щеку.  — Можно, — тихо кивнул Каору, почти неуловимо улыбнувшись.   Джо нечасто выглядел таким растерянным неумехой и все-таки отцовство невероятно шло ему. Темные глаза наполнились беспокойством и теплом, резкие движения стали мягче и осторожнее, и весь он словно внезапно повзрослел еще пуще прежнего, но это не выглядело чем-то искусственным. Даже Кайто слету чувствовал себя уютно в руках прежде незнакомого ему человека, узнавая родные феромоны — часть той самой природы, так ненавистной Сакураяшики. — Я бы никогда не назвал своего ребенка последствием, — бросил Нанджо, исподлобья глядя на Каору. — Я мог бы и обеспечить вас и позаботиться о вас обоих, я правда много чего мог бы, Вишенка, если бы я только знал и ты мне позволил.  — Портить все твои планы на жизнь? — Черри сверкнул глазами, его тон стал резче и холоднее, словно тот пытался закрыться, скрывая предательски дрожащий голос. — Ты бы так легко мог все перекроить ради любого залетевшего от тебя омеги? Откуда тебе знать, что у тебя, с твоим-то образом половой жизни, и так не ходит выводок мал мала меньше? Коджиро моргнул, застыв с кусочком банана в руке, крепче прижав к себе жующего Кайто.  — Прости? — приподнял бровь он.  Каору уже пожалел. Обида, направленная, в общем-то, на самого себя, на собственные трусость и решения, становилась грубостью на словах, сказанных Коджиро, который, откровенно говоря, ничем не был ему обязан, омег, с которыми спал, не обижал, а про чувства Каору и вовсе не знал, не неся за них никакой ответственности. Но сказанного не воротишь, оставалось лишь прикрыть глаза, помассировав переносицу, до крови закусывая от вороха разлившихся в душе чувств губу. Сакураяшики сам все испортил. Просто… было внезапно слишком больно осознать, что все могло быть по-другому. Страх, гордость, привычно выстроенная модель поведения и боязнь быть отвергнутым и ненужным — Черри бы не вынес ни чужих феромонов на коже Джо, ни его раздражения на случайно образовавшуюся семью, ставшую металлическими кандалами на его свободе, ни вымученных чувств только из-за долга перед ребёнком и уважения к былой дружбе.  — Я тебя люблю с нашей первой встречи, — хрипло отозвался Коджиро после продолжительной паузы. На этот раз замер Каору, не открывая глаз, ловя каждое слово Джо, фразы, стирающие в пыль все то, что Сакураяшики додумывал сам и чего боялся больше всего на свете. — Чтобы ты про меня не думал, для меня всегда существовал только ты. И все мои планы, интрижки, да вообще все… Я просто научился жить, довольствуясь этим. Видеть тебя, проводить с тобой время, кататься на борде, путешествовать… Мне всегда было мало тебя, но, скажи, мог ли я нагло требовать большего? Обращаться с тобой, как с любым другим омегой, когда ты с самой юности ненавидел любые упоминания о своей природе? Ухаживать за тобой, делая из себя идиота? Зная, что ни за что и никогда ты не выберешь такого болвана, тупую гориллу вроде меня? Проявлять неуважение к твоей карьере, тому образу жизни, который ты выбрал? Я ведь правда люблю тебя. Скажи мне, как бы я мог поступать с тобой так, Каору? Ту ночь… ночи, что мы провели вдвоем… Годами я мог лишь мечтать об этом. Я думал — точно свихнусь, мне сорвало крышу, когда ты сказал, что нуждаешься во мне. Все, чего мне хотелось — сразу же сделать тебя своим, но я полсотни раз за это время впивался клыками в своё предплечье, не смея нанести тебе вред. Я хотел, чтобы ты сам выбрал меня, думал — если ты останешься на утро, если проснёшься в моей постели, если получится так, что ты понесёшь моего ребенка, тогда — да, вот он, мой шанс, я смогу позаботиться обо всем. Но я проснулся вместе с реальностью, в которой тебе было противно даже оставаться в моих объятиях на трезвую голову. Я испугался, Каору. Испугался потерять все, что у нас было. Не такую цену я хотел заплатить за шанс провести с тобой ночь. Черт, я так испугался, что ты возненавидишь меня и ты правда возненавидел. Оставив все, уехал, вот как сильно ты хотел избавиться от моего присутствия в твоей жизни. Ну откуда мне было знать, что впервые в жизни я должен был повести себя с тобой как эгоистичный мудак, не позволив тебе действовать так, как тебе хочется? Если бы я знал, что должен остановить тебя, Вишенка, все было бы по-другому. Джо выдохнул после затянувшегося монолога, внутренности его стянуло тисками, притихший Кайто жался к его груди и Коджиро, наклонившись, невесомо коснулся губами кудрявой макушки.  Плечи Каору дёрнулись, пальцы сильнее впились в бледную кожу лица, ресницы дрожали, отбрасывая тени на худые щёки. Жгучие слёзы, капая одна за одной, приземлялись на дерево столика, отскакивая от поверхности и растекаясь круглыми пятнами. Сначала — несколько штук, медленно, а затем, стекая по лицу вниз, огибали линию челюсти, непрерывно скользя по тонкой шее. Все, скопившееся за годы стойкости и одиночества, словно обратилось соленой водой, беспрерывно текущей из его глаз. Нет, как бы Каору не пытался себя убедить в том, что может без Джо, почти хорошо справляясь, правда была в том, что только ощущая присутствие гориллы рядом с собой, внутри словно включался тёплый свет. Причиняя нешуточную боль своей… нужностью. Можно было врать самому себе бесконечно долго, но как можно было бы поверить в то, что Коджиро, сидящий с их сыном на руках, признающийся в любви и преданности, не был его самой заветной мечтой, спрятанной под семью замками? Тем, от чего, вопреки всякой логике, Каору бежал со всех ног. Таким он был, Каору Сакураяшики. Боящийся собственных чувств, закрытый, полный противоречий. Такой… любимый Нанджо.  — Каору… — Джо было почти что физически больно смотреть на его рыдания.  Он не знал, что именно из сказанного им вызвало такую реакцию, испугался, наспех вскакивая, усаживая сына в коляску, освобождая свои руки, метнулся к Сакураяшики, опускаясь на пол, укладывая голову на дрожащие колени Черри.  — Ну что ты, горе мое, — прошептал, потираясь щекой об юкату, Коджиро. — Я обидел тебя? Прости, прости, прости. Я не хотел, чтобы тебе было больно.  Плечи Каору продолжали дрожать, несколько капель оросили кудри Нанджо, тот, приподняв голову, протянул руки вверх, мягко отрывая ладони Черри от его заплаканного лица. Вишенка было начал сопротивляться, но в конце концов сдался, позволяя открыть свое лицо. Соленая влага неприятно жгла кожу, нос и щеки покраснели от рыданий, длинные ресницы слиплись и Каору было безмерно стыдно предстать перед Джо в таком виде.  Но тот словно не замечал ни уродливого плача, ни опухшего носа, мягкими движениями утирал влажные глаза, собирая пальцами капли под довольное лепетание сытого Кайто, не понимающего, что происходит, а от того просто сонно хлопающего ресницами, убаюканного смешением родных запахов в воздухе.  — Коджиро, — хрипло позвал Сакураяшики, запуская пальцы в кудрявую шевелюру. Нанджо приподнял одну бровь, не сводя с омеги глаз, внимая каждому его слову и жесту. Джо улыбнулся, улавливая взгляд Черри, поворачивая голову, мажа губами по изящной ладони, пальцы которой поглаживали его волосы.  — Я здесь, Каору, — Нанджо не требовал от него пылких речей в ответ. Сакураяшики никогда не отличался особенным умением выражать свои чувства. По правде, Коджиро было достаточно даже просто того, что он не бежал от него прочь прямо сейчас. — Я люблю тебя, слышишь?  Кайто спал, мерно посапывая на диване, обложенный подушками и накрытый одним из мягких пушистых пледов. Утром он непременно потянет его в рот, пробуя на вкус, но сейчас он — спит, уткнувшись носом в руку отца. Коджиро, не сводя с малыша глаз, сидел на полу рядом с диваном — Каору еле уговорил его положить ребёнка здесь, а то Джо ходил бы до самого утра, завороженно качая сына в своих больших руках.  — Тебе тоже надо отдохнуть, Джо, — ладонь Каору опустилась на массивное плечо. — День выдался непростым. Нанджо потянулся рукой, накрыл ей тонкие пальцы, легонько сжал.  — Ты сделал такое чудо, — завороженно отозвался Джо.  — Мне в этом крепко помогли, — хмыкнул Черри, слегка прижимаясь телом к спине альфы.  — Ты же знаешь, что я вас больше не отпущу? — посерьезнел Коджиро, откидывая голову назад, встречаясь глазами с Каору. — Даже если ты захочешь снова сбежать от меня, Вишенка. — Горилла, — Сакураяшики опустился на колени, прижимаясь щекой к массивному плечу, набирая в грудь больше воздуха перед тем, как продолжить говорить, — я так устал. Давай вернёмся домой?  Джо развернулся, притягивая омегу к себе, укладываясь прямо на полу, наспех накрывая и себя и Каору упавшим с дивана пледом. Сакураяшики, неосознанно напрягшись, медленно расслабился в объятиях крепкого мужчины. Альфы. Его альфы. Для этого не требовалась метка — только тихое посапывание их спящего ребенка и запах, его — или, нет, их — успокаивающий, убаюкивающий запах меда и топленого молока. Черри потянулся к широкой шее, уткнулся носом в теплую кожу, устроился поудобнее, закрывая глаза. Дом. Только сейчас он, кажется, понял — Коджиро всегда пах его домом.

***

Висящие над входом колокольчики зазвенели, когда дверь в студию, скрипнув, открылась и в проем вместе с теплым августовским ветром влетел Кайто, не разбирая перед собой дороги.  — Папа-а! — весело заверещал он, и, едва Каору успел открыть рот, предупреждая сына о злополучной ступеньке на входе, как мальчишка тот час же грохнулся на пол, полируя и без того ободранными коленками чистейший паркет.  — Кайто, — закатил глаза Каору, но тут же, не сдержавшись, хохотнул, когда вслед за сынишкой на пороге появился Коджиро, ударившись лбом об низкий проем входа.  — Идиотская дверь, — фыркнул он, потирая лоб, цыкая в сторону смеющегося Черри.  — Каков отец, таков и сын, — пожал плечами омега, аккуратно раскладывая кисти, глядя на Кайто поверх очков без оправы. — Что с коленками? — Мы с папулей катались на досках, — вздернул подбородок Кайто, расплываясь в самодовольной улыбке.  — И чему учились на этот раз? — плотно закрыл чернила Сакураяшики, убирая ящик на нижнюю полку этажерки.  — Бор… Бод… — Кайто нахмурил брови, пытаясь вспомнить название.  — Бордслайду, — подсказал Коджиро, огибая деревянный гарнитур, за котором стоял Черри. Одна его ладонь нежно коснулась поясницы, скрытой под юкатой, вторая — поправила сливочно-розовые волосы, отводя их назад, открывая взору Нанджо бледность изгибов шеи.  — Скучал, — шепнул он еле слышно почти в самое ухо.  Каору соврал бы, если бы сказал, что за прошедшие три с половиной года, что они провели с Джо в качестве законных супругов, его спина перестала покрываться мурашками от хриплого шепота и ласковых касаний. Напротив, с каждым годом его любовь к зеленоволосому альфе росла в геометрической прогрессии, когда он раскрывался в каком-либо новом качестве. В Джо удивительным образом ребячливость и легкость сочетались с бесконечными запасами любви, заботы и ответственности за свою семью. Он был великолепным отцом для Кайто, его опорой, защитой и лучшим другом — у этих двоих была невероятной силы связь, наблюдать за которой было интересно и… тепло. Каору порой хотелось ущипнуть себя — он правда с тем, от кого сердце пропускает удары, у них есть сын и они, в общем-то, совершенно счастливы, занимаясь любимыми делами и каждый вечер возвращаясь к друг другу в уютный дом, где пахло фирменными блинчиками Нанджо, а под ногами вечно валялись детские игрушки. Нет, конечно, были вещи которые ни капли не изменились — обмен колкостями, щипки, соревновательные заезды на скейтах, но это было тем, от чего Черри ни за что бы не смог отказаться — с Джо всегда было так. И Каору плавился.  — А я скучаю по скейту, — усмехнулся омега. — Так что имей совесть, Нанджо.  Джо вновь коснулся его шеи носом, ладонь его, огибая правый бок мужчины, скользнула дальше — на аккуратный округлый живот, обтянутый шелковой тканью.  — Пока нельзя, — улыбнулся он. — Но осталось немного.  Каору хмыкнул, отстраняясь.  — Два месяца — немного? — фыркнул он недовольно. — Может быть, попробуешь сделать себе ребенка без моей помощи? — Без твоего участия не так интересно, — весело улыбнулся Коджиро, притягивая мужа назад в свои объятия, оглаживая крупной ладонью очаровательный животик. — Ты смотри, пинается.  — Ты его разбудил, — Сакураяшики аккуратно провел пальцами по щетинистой щеке. — Теперь до ночи отпинает мне селезенку.  Глаза Джо вспыхнули смесью восхищения и удивления.  — Ты невероятный, ты знаешь? — как будто бы тот был первым омегой, способным выносить ребенка.  — А что такое селезенка? — Кайто, развалившись на диване для посетителей, рубился в приставку, выхватывая отдельные слова родителей.  — Папа потом обсудит с тобой эти увлекательные подробности из учебника по биологии, — пообещал Каору и мальчишка скривился, поняв, что ничего увлекательного точно можно не ждать.  Джо скривился практически синхронно с сыном — он бы предпочел заняться чем-нибудь более веселым. Ну, погонять мяч, собрать конструктор, покататься с мелким на скейте… Иногда Черри казалось, что с возвращением Джо в его жизнь, он обрел еще одного ребенка. Теперь же их у него было целых три — Каору опустил ладонь на руку мужа, поглаживающего пузико. Не то чтобы дом с кучей орущих детей был пределом его мечтаний, ведь до появления Кайто Сакураяшики и вовсе не думал о том, что когда-либо захочет обзавестись потомством. Но рядом с Джо все намеченные планы преобразовывались самым удивительным образом — и едва Кайто успел подрасти, Нанджо мечтательно задумался о втором малыше, тоскуя из-за пропуска самого важного периода в жизни своего омеги и о том, что не смог быть рядом, не видел, не помог, не стал свидетелем и участником — и эти «не» душили его всякий раз, когда он натыкался на фотографии крошечного Кайто в первый год его жизни. И сколько бы Каору не отмахивался от него, предлагая родить самостоятельно, все закончилось отправленным на каникулы к бабушкам и дедушкам Кайто, и неделе совпавших циклов, вспоминая о которой у Каору предательски краснели слегка округлившиеся щеки и уши. Шансы не понести после активной работы над поставленной задачей стремились к нулю — и уже через месяц Джо, отобрав пластмассовую палочку теста на беременность у едва успевшего выйти из санузла Каору, грыз пальцы, гипнотизируя то место, где должна была проявиться полоска. Едва она показалась — еще бледная и неуверенная, Джо задохнулся от собственного вскрика радости, а после, заключив Каору в свои объятия, закружил его по всей гостиной, завершив сие действие падением на пол и удушающими объятиями в попытке расцеловать мужа с головы до ног. Тот отбивался, но больше для проформы — собственное сердце участило ход, едва Черри осознал, что вновь носит под сердцем ребенка Джо. И если Кайто был совершенно счастливой случайностью, то этот малыш лишь стал подтверждением глубины и прочности их любви. Сам же Кайто прискакал из своей комнаты, босой и теплый, в мягкой фланелевой пижаме, услышав громогласный смех одного из отцов. Как и Джо, кудрявый мальчонка не мог оставаться в стороне, если рядом происходило какое-то веселье — ему нужно было непременно оказаться в гуще событий, чтобы ничего не опустить. Увидев смеющихся родителей, валяющихся прямо на полу в разбросанных подушках, Кайто с веселым визгом бросился в их объятия.   — И чего мы не спим? — улыбнулся Каору, приглаживая растрепанные кудряшки сына.  — Папин смех разбудил, — бесхитростно ответил тот.  — А я говорил, что ты невыносимо громкий, — пихнул мужа в бок Черри.  — Я сегодня самый счастливый человек в мире, — расплылся в улыбке Джо и прижал сына к своей груди, едва заметно касаясь его волос губами. — Вдвойне.  Теперь, спустя еще полгода любви, заботы, заливистого смеха Кайто и нежности Джо, Каору, в отличии от первой беременности, не чувствовал ни грамма тревоги. В любой момент он мог облокотиться на широкое плечо Коджиро, уткнуться носом в его шею и мир уже не казался ему таким сложным и одиноким, потому что рядом с Джо все внезапно становилось очень простым. И правильным. Коджиро пах медом и домом, их домом, в который хотелось возвращаться, а порой и вовсе не хотелось из него уходить. Каору не знал, что может быть так. А если бы знал, то ни за что бы не уехал тогда, шесть лет назад. Но если это была цена за обретенное счастье, то все, наверное, было правильно. По крайней мере, теперь у них на четверых была целая жизнь впереди.  — Пойдемте домой? — улыбнулся Черри, потираясь макушкой о крепкую шею.  И Джо, глядя на светящееся лицо любимого человека, подумал о том же, что вилось мыслями в голове Сакураяшики. О доме, что ждал их. О любви, что жила в них. О счастье, что больше никогда не кончалось.