— Прилетел ворон. От твоего дяди.
Голос Рамси с порога доносится удивительно мягко и высокопоставленно, по-благородному, и почти всегда это не означало абсолютно ничего хорошего.
«Я слишком занят для всей этой чепухи», думает Теон, но в ответ лишь закусывает мягкий край своей щеки изнутри, по-прежнему не решаясь поднять собственного взгляда от очертаний их брачной постели.
До тошноты знакомая костяная рукоять и мерцающая жестокость лезвия словно подмигивают ему прямо посреди темных мехов. В пятый, — а может, и вовсе в шестой, — раз он пересчитывает одним только взглядом разложенные кинжалы и мечи, мысленно их разделяя на «сложить» и «оставить».
— Не думал, что ворон может долететь так далеко, — бормочет Теон в задымленное воздушное пространство замка.
С самого только первого зова от короля Севера люди Болтонов достаточно живо спешили подготовиться к своему скорому отправлению, и в процессе, разумеется, зарезали почти весь ближний скот. Неделями напролет коридорные пролеты Дредфорта были усеяны ароматами копчения добытого мяса и обжигания содранных шкур. Окна теперь были размыты талым слоем жира, и мир за его границами выглядел, как одно туманное воспоминание.
Но сейчас его лишь смутно заботил только гул размеренных шагов, ступавших по скрипучим полам. За годы их брака он даже научился не испытывать особого напряжения при появлениях Рамси. Говорят, что лошадь может слышать биение сердца своего хозяина, будучи за считанные мили от него, и в чем-то муж Теона был на нее похож. Позволь только телу своему ненароком сжаться внутренне от излишней доли страха, и в ответ тебе гарантированы очередные мучения.
— Некоторые из Мандерли подбили его близ Белой Гавани, посчитали за добычу, — крепкие руки обхватили его талию, заостренная челюсть улеглась на его плече, пока Рамси все только стискивает его, касаниями своими тревожа старые синяки и рубцы.
Подобно их складу копченого мяса в кладовой, тепло тела Рамси не окажется недооцененным — зима обещала быть долгой.
— Не хочешь услышать, что он написал, дорогой?
О. Так выходит, Эурон писал на общем языке. Это послание уж точно было для Рамси, теперь сомнений не оставалось.
«Он об этом еще пожалеет», думает Теон.
Не говоря уж об его природном садизме, как будто по праву рождения блуждающего в его родословной, ничто в мире не способно было возродить в Рамси его особую жажду крови так же сильно, как одна только угроза того, что его собственность кто-то посмеет отобрать. Это было заметно еще в детстве. Теперь же, когда он обзавелся своим собственным, клятвенно-обещанным питомцем, чувство его собственничества было раскалено до предела.
«Хотя, как будто он уже не проявил достаточно своей наглости, прошествовав на Запад».
И хвала всем чертовым Богам за то, что Яра успела покинуть Эссос. Теон не видел её с того момента, как был проведен этот безнадежный фарс, успешно выданный за его свадьбу, однако он все так же не мог представить себе худшего положения, чем выверенный кусочек земли, окруженный силами Эурона с одной стороны и армией Болтонов — с другой.
Вздохнув, он выпускает из ладоней свой точильный камень, позволив тому рухнуть на постель, совершенно бесшумно, посреди заостренных лезвий в этом море постеленных мехов. Это был свадебный подарок от матери, незадолго до того, как болезнь забрала её.
Разворачиваться в плотном кольце чужих рук достаточно болезненно, руки Рамси задевают его синяки. Но Теон все равно разворачивается.
«Хочу увидеть его лицо, когда он это озвучит».
— Он собирается изнасиловать тебя со всей жестокостью. Прямо напротив моего трупа, разумеется, — Рамси смотрит на него с легким смешком в собственном взгляде, нескладным и выбивающимся из общего оттенка его речи; дыхание его отдает сладостью сухофруктов и зимних специй заветного глинтвейна: «Чтобы кровь сгустить перед войной», как говорили мейстеры. Все солдаты Дредфорта его пили. Теон же довольствуется этим сладостным привкусом, ластящимся между ними в воздухе, — Он будет первым, естественно. Затем он пустит тебя по кругу между своими воинами, отрежет тебе язык и заставит стать… Какой термин
ваш народец там использует?
— Морской женой, — с мягкостью предполагает Теон.
— Именно.
Морской женой, — подхватывает Рамси, и голос его на окончании звучит обманчиво обыденным. Кажется, он, скорее, был оскорблен этой нелепой драматичностью культуры железнорожденных, чем самим древним законом подобного завоевания.
Ладони его крепче сжимаются на бедрах Теона, взгляд немигающий.
Где-то во дворе истошным криком заходится кролик. Теон воображает в своем сознании искусный разрез поперек живота, кровяной поток, выливающийся навстречу морозному воздуху и черноте почв под ногами.
Ревнует. Рамси
ревнует. Как и раньше, когда Теон еще боролся против такого лишения его свобод, прямо перед их помолвкой и заветной ночью в Богороще.
Весьма странно находить это воодушевляющим. На этот раз — перед отбытием своего дорогого супруга.
«Ему нужно вообразить это преимуществом. Гнать себя кнутом и пряником, по принципу намеренного мора своих псов перед подачей свежего мяса. Особенно — когда начнется сражение».
Он бережливо обхватывает бледные щеки Рамси, достаточно осторожно вовлекая в это свою правую ладонь — Рамси отсёк его мизинец и безымянный палец в порыве слепой ярости в первый же год их замужества.
«Хорошо, что он не отрезал средний и указательный», и за все семь лет их брака мысль эта посещала Теона весьма часто. Одной из немногих вещей, что скрепляла их между собой, была стрельба из лука. Каким же удивительно отрадным оказывалось наслаждение, которое Рамси находил в целостности его рук в первые годы.
Жар чужого лица ощущался достаточно явно даже сквозь его обрубленные конечности, зашедшегося этим теплом еще задолго до того, как неповрежденная рука Теона сползает с его щеки, теперь принимаясь развязывать жилетку Рамси.
Лезвия складываются в одну грохочущую кучу в изголовье их постели, но из всего общего количества взор Теона успевает выцепить только уже знакомые черты кинжала в хватке ладони Рамси, когда спина его врезается в меха позади, а вещи его оказываются отброшены в сторону. Холод железа обжигает его изувеченный бок, перебирая под собой зажившие шрамы от прошлых ножевых ранений. Шероховатостью своих ладоней Теон зарывается во тьму волос на затылке Рамси, и он сдавленно шипит, когда острие кинжала впивается в кожу одним простым нажатием.
Рамси уверенно ведет от выступа чужой грудной клетки. Достаточно предсказуемый ход, в самом деле. По коже тонкой, чувствительной.
Раны эти намерены саднить под одеждами Теона по мере своего заживления — меньшего от действий своего супруга он ожидать и не смел.
«Нужно будет вымыть лезвие перед его уходом», проскакивает в его мыслях, пока сам он вылизывает сладость тепла раскрытого рта Рамси.
Кровь липнет между их телами, когда Рамси подбирается ближе, выпуская из рук со звонким грохотом нож. Будто смоченные маслом, пальцы его врезаются в Теона с воинственным рывком, растягивая, поглаживая в мучительно-сладостном испытании. И это влажное ощущение рассекает Теона куда лучше, чем все то количество нелепых лезвий Рамси могли бы хоть когда-то.
— Когда твой жалкий отец сдал мне тебя со всеми потрохами под чардревом… — Рамси сгибает два пальца прямо навстречу чувствительной точке изнутри Теона; фаланги погружаются глубже, Теон скулит и, соображая, вскоре раздвигает свои бедра, — я знал, что ты прольешь кровь за меня. Я знал это еще тогда.
Всегда знал.
«Верно», думает он. И был в этом предвкушении со стороны Рамси особый морозный жар, чудное успокоение в гнетущем давлении чужого тела поверх его собственного.
Его Лорд пахнет копченым мясом, на вкус он — как ржавые монеты.
Кровь сохнет и крошится пыльцой между ними. Острые края чужих зубов впиваются в контур границ челюстей и шеи Теона — одна из излюбленных точек Рамси, в которой так отрадно укрыться от взора этого мира. С тяжелым дыханием он поднимает ноги Теона, позволяя им уцепиться за его талию.
И когда Рамси трахает его так открыто, весь мир в одно только мгновение распадается на части.
Его окровавленная ладонь ухватывается за бедро Теона, пока тела их движутся навстречу друг другу, развратно и жадно до присвоения. Теон поджимает ноги ближе к себе, раскрываясь навстречу бьющему давлению чужого тела. Длина твердого члена Рамси очередным толчком задевает его простату, и с уст его невольно вырывается череда стонов.
«Уже совсем близко».
Челюсти Рамси продолжают свою работу, скрипя зубами, с утробным рычанием, по-собственнически.
— Скажи мне. Скажи мне, чего ты хочешь,
говори.
Пространство заполняется звучностью грохочущих лезвий, жестким столкновением двух тел, сбитым дыханием, разделенным на двоих. Все восемь пальцев Теона цепляются за челюсть Рамси.
Он верит, что его ответ затмит все, что только есть в этом мире. Иначе и быть не может.
—
Убей его, Рамси. Я хочу, чтобы ты прикончил его. Разорвал на части, — пик наслаждения выстраивается постепенно, широта зрачков взгляда Рамси целиком сосредоточена на его лице, — Убей его, прошу. Умоляю. Принеси мне его чертову голову.
Жадно глотая воздух, они кончают вместе. И на долгие, размытые мгновения Теон сознает только сладость тепла и веса тела Рамси над его собственным.
***
После принятой ванны он помогает Рамси одеться, как хороший муж сделал бы. Укладывает затем целебную мазь на краснеющие росчерки на чужой спине, что он оставил собственноручно.
«Надеюсь, он будет ощущать их под своей броней», думается ему.
Рамси кончиками пальцев проходится по отметинам, усеивающим тело Теона, и наблюдает — взгляд его сверкает чище хладных льдов Плачущей Реки и ни на секунду не оставляет Теона вне своего внимания.
— Он пялится на тебя, как на скопленное золото, — однажды прошептала ему Барбри Дастин, пряча свои губы за ободом её кубка. Это сравнение казалось более, чем уместным. Собственность его оказалась настолько драгоценной, что вынуждала запрятать подальше от посторонних глаз, выставить стражу по периметру. Золото — скопленное и
его.
После ужина завсегда зловещий взор Рамси, отныне смягченный грубостью секса, смиренно наблюдает за тем, как с особой бережливостью под определенным углом Теон затачивает последнее из его лезвий — излюбленный кинжал Рамси, который он вечно носит поверх своего одеяния. И вкладывается в ножны он первее всех остальных, вскоре оказываясь отложенным в сторону, пока за ним не последовал печально известный меч и фальшион.
Весьма демонстративно игнорируя этот полуприкрытый взор, направленный в его сторону, Теон складывает оставшиеся вооружения в ножевую складку, сотканную из темной кожи. За годы, проведенные за совершенствованием своих замужних обязательств, поочередное распределение каждого лезвия по собственной значимости в своем кожаном хранилище стало уже привычным делом.
— Если бы только ты мог так же хорошо знать свое место, — как-то сказал ему Рамси в перерывах между лижущими ударами своего кожаного пояса.
В отличие от прочих благородных мужей, Рамси не носит с собой кинжала милосердия, и Теону это кажется более, чем соответствующим. Его супруг был явно не из тех, кто оказал бы милость в убийстве.
На исходе дня Теон засыпает под тяжестью шкур близ их растопленного очага, под ароматы коптящей гари.
***
В синеве утренних сумерек Рамси обнаруживается уже верхом на лошади при дворе, занесенном грязевыми ошметками, в сопровождении Болтонов, Амберов и Карстарков. Бледное лицо его супруга озарено свечением факела, суровое и предвкушающее грядущее сражение, когда он опускает свой взгляд на Теона с неясным напряжением.
Ладонью Рамси опирается о колено. Необъятная сумятица из бравых мужей и ржущих лошадей меркнет перед ним до одного только отдаленного шума, оставляя позади только них двоих и металлический хруст фальшиона, выуженного из его ножн.
Лезвие его мерцает ледяным свечением, пока Рамси неспешно опускает его ниже — весьма обыденная поза, преданная одной только напряженностью его взора. Изогнутые черты орудия взирают на Теона столь же сердито и сурово, как и сам Рамси, и единый взмах его мог бы вполне разрубить перышко на лету.
Теон знает — он самолично начищал и затачивал его.
Искрящая сталь, столь же хладная, как и заледенелые реки, отныне благословлена священным поцелуем Теона. Даже опустив глаза, он все с той же явной силой ощущает жар взгляда Рамси — на миг он стынет на месте, пока Теон не отступает, а лезвие не опущено в ножны вновь.
— Если вернешься, возьмешь меня на охоту.
Рамси фыркает, очевидно проваливая попытку удержаться от улыбки.
— А я-то думал, что смог вылепить из тебя приличного человека, — ворчал как-то он, взяв Теона со спины, с дыханием тяжелым, подобным зверю в период гона, — Пять лет под моей твердой рукой, а ты стал только еще более испорченным.
—
Когда я вернусь, прикажу вырезать для тебя ошейник. Из шкуры твоего дяди.
Оставляя сказанное позади, Рамси разворачивается и движется в сторону главных ворот Дредфорта, с лезвием своего кинжала за спиной, мерцающего вдали кровавым обещанием.
