Весна. Ночь эвро. Хексберг

На то, что на окна и двери соседних домов начали украшать длинными, развевающимися на ветру лентами, Олаф обратил внимание накануне праздника. Точнее сказать, о том, что готовится какой-то праздник, он узнал у служанки, прибиравшей комнату, и задумавшейся, перебирая в руках связку лент. — Как называется праздник? — спросил ее Олаф, обдумывая, будет ли по такому случаю в доме большая и шумная вечеринка — других у Вальдеса не бывало. — Это ночь эвро, господин, — служанка замялась, будто сказала что-то стыдное. Олаф не понял ее неловкости, но на всякий случай не стал переспрашивать. — Будут какие-то торжества на площади? — осведомился он. — Нет, что вы! — удивленно всплеснула руками та. В итоге, путем наводящих вопросов удалось выяснить, что праздник этот только хексбергский, и, насколько Олаф понял, во время него поклоняются местной нечисти. По крайней мере, праздновать полагалось очень камерно, и Олаф не был обязан участвовать в том, что не мог одобрить. Самые смелые в эту ночь шли на хексбергскую гору, припася факелы, дрова для костров, и жемчуг с лентами для подарков «ведьмам». О них Олаф был уже наслышан от Вальдеса. Те же, кто праздновал дома, должны были повесить свои подношения ко входам — на двери, окна, кто-то даже украшал лентами дымоходы. С шелковыми лентами играл довольный ветер, кидал, их, закручивал, переплетал, и тем, у кого утром они оказывались завязаны в хитрые узлы, в этом году нечего было опасаться неудач. Об еще одной особенности праздника рассказал ему Вальдес, прежде чем уйти в теплые весенние сумерки. — Говорят, сегодня, если не ложиться спать до восхода луны, можно увидеть то, о чем мечтаешь, — Вальдес улыбается и уходит. Где-то на горе его уже ждут его друзья, и, может, ведьмы, о которых он так часто упоминает, что Олаф скоро в них поверит. Олаф долго не может заснуть. Что-то мешает. Постель мягка, в комнате тепло, легкий ветерок задувает в приоткрытое окно, пахнет сиренью, раскинувшейся у стен дома. И все же Олаф ворочается с боку на бок, пока не решает подняться. Если хорошенько померзнуть, а потом лечь в теплую постель, сразу уснешь, это способ проверенный. Он подходит к окну, распахивает настежь створки. Стоит, вдыхая запах мокрой земли, молодой зелени, цветов сирени и ночной прохлады. Что-то белеет в темноте над крышей дома напротив. Олаф думает, что это ленты развеваются на ветру. Но потом это что-то будто становится ближе. Олаф вглядывается в иссиня-черное ночное небо, когда в лицо бросает соленую пыль, и в окно врывается шквалистый ветер, хлопая створками рамы, срывая занавески. Он торопливо захлопывает окно. В воздухе отчетливо пахнет как после грозы. Вальдес, вдруг шагнувший к нему из темноты, становится полной неожиданностью. — Как вы вошли? — удивленно спрашивает Олаф, только потом подумав, что важнее в этот час было бы спросить «зачем»? Вальдес ничего не отвечает. Только улыбается, несмело, будто извиняется. Разводит руками. Рубашка на нем белеет холодно и ярко, будто светится. Но ночь безлунная, а свечей Олаф не жжет. Он оборачивается в недоумении к окну, стараясь разглядеть такой яркий источник света. Из-за туч, действительно, показывается краешек луны. Но свет его слаб и тускл. Когда Олаф оборачивается обратно к своему ночному гостю, комната пуста. Олаф методично обшаривает все углы, проверяет дверь — она закрыта изнутри на крючок, — и ищет следы на окне. Ничего не находит. Ему лишь остается признать, что увиденное им не было человеком, не было Вальдесом. А утром он ловит Вальдеса, возвращающегося с горы, и, проверяя возникшую теорию, спрашивает: — Вы сегодня не видели не горе кого-то из тех, кто там никак не мог быть? Улыбка Вальдеса служит лучшим ответом.