Первородное счастье

Тачихаре гадко от самого себя. Он остаётся стоять под душем, пока прохладная вода не смоет жар разгоряченного тела вместе с потом и спермой, пока мысли не вернутся к настоящему, в котором всё, о чём он думал, невозможно. Пока холод не обдаст спину и ему не придётся окончательно вернуться в реальность, набросив чистые вещи, лишь создающие иллюзию, что он и правда может перестать быть грязным. Ведь от того, что внутри, он всё равно уже не избавится. Он пытался врать себе, пытался не думать, но из раза в раз фантазии лишь отчетливее — ему некуда бежать из собственной головы. С тех пор, как он попал в отряд и познакомился с Дзёно, это чувство усилилось. Теперь все мысли так или иначе вращались вокруг него, запечатляя детали и после высвечивая их в памяти. Длинные опущенные ресницы, улыбка, спокойный голос, обтягивающая футболка, что тот часто надевал во время тренировок. Тачихара не понял, в какой момент начал представлять, как Дзёно снимал бы её, идя в душ, как вода красиво бы стекала, очерчивая его мускулы. Образ накрывал его, смешиваясь с потоками воды, с тяжестью воспоминаний, поднимая на поверхность нечто другое, на самом деле, никогда и не отступавшее — образ брата. Тачихара терял себя и бесконечными ночами тонул в попытке различить их, в теперь уже невозможности разделить или прогнать из головы сливающиеся образы, и в итоге сдавался, жадно лаская себя, тяжело дыша, постыдно представляя чужие руки. Этот момент был прекрасен и неповторим, и он полностью отдавался, пряча в ладони стон, которым было имя. Тачихаре казалось, что он касается неба, что всё внутри него умирает, рождаясь заново, когда он, не помня себя, выдыхал: — Тацуо. Затяжное мгновение первородного счастья, когда он касался вечности, снова видя спокойное лицо брата, на чьих губах дрожал ветер, в чьих руках он всегда чувствовал себя дома. Момент искрился, перетекая — Тацуо склонял голову, и Мичидзо слышал тихий звон, видел, как в перекрестье лучей его темные волосы теряют цвет, как их кончики опаляет кровь. Он слышал голос, просящий не уходить — его собственный детский голос. «Пожалуйста», замершее на языке. Всего мгновение, и всё рассеивалось. Он снова чувствовал своё тело под тяжёлыми потоками воды в тесном пространстве ванной, в неестественно ярком свете. Глаза слезились, становилось гадко и тяжело дышать. Он сжимал кулаки в бессильной ненависти к себе за то, что должен продолжать жить, когда брата уже больше нет. Но теперь был Дзёно. Видеться с ним становилось всё тяжелее: удерживать пульс и дыхание в полном спокойствии, чтобы тот не заметил, что творится внутри, смотреть в сторону, улыбаться, не умирать каждый раз, когда тот касался его плеча. Тачихара задыхался без возможности поделиться с кем-то, без возможности выбраться из своей головы. Он брал больше работы, больше отчётов, больше одиночных миссий, на которых не будет времени слушать собственные мысли и на которых не будет Дзёно, чьё присутствие оставляет в голове лишь одну — пожалуйста, прикоснись ко мне. Когда приходит приказ о назначении нового агента в Мафию, Мичидзо с радостью хватается за возможность спрятаться от самого себя. В нём бьется множество чувств и даже опасливая надежда, что там он сможет быть на своём месте. Он не даёт себе возможности передумать. Он прощается с Дзёно, как и со всеми, так и не сказав, так и не обнаружив своего волнения, и тот молчит, бледно улыбаясь, наклоняет голову, и тихий звон озаряет воздух. Мичидзо просит себя не оборачиваться, последний раз выходя из общего зала и надеясь, что не встретится с ним позже, в бесконечном пространстве коридора, но его ноги вязнут, будто он хочет преодолеть пески, и он замирает напротив окна, роняя руки на подоконник. Он чувствует, как плечи подрагивают, пока на них не опускаются чьи-то руки. Он резко выпрямляется, оборачиваясь, и проклинает себя за мгновение, в которое его сердце ускорилось, в которое Дзёно, стоящий сейчас напротив, наверняка заметил это. Пожалуйста— Его улыбка теперь кажется снисходительной, он приближается, вновь касаясь плеча, и Тачихара отстраняется, словно веря, что остался шанс избежать себя. Но руки Дзёно не отпускают, плотно захватывают, скользя от плеч по спине, и Мичидзо чувствует его слишком близко, он пытается устоять, пока его буквально не впечатывают лицом в грудь, и дыхание перехватывает, и он больше не может это пытаться скрыть. Дзёно держит его так близко, как будто хочет укрыть под своим плащом, как будто хочет утешить, как заблудившегося ребёнка, и Тачихара вдруг чувствует, каким мокрым становится его лицо, уткнувшееся в грубую ткань, как беззвучно подрагивают плечи, как всё внутри поднимается, чтобы выплеснуться. Дзёно держит его, пока может. Пока вся боль от изоляции, от невозможности высказаться и стать собой не становится красноречивее слов, пока Тачихара не чувствует, как неприятно сохнет влага на лице, пока не осознаёт, что только что его наверняка прочли, выкрав все тайны из его сердца. — Всё хорошо. Шёпот мгновенно обжигает слух. Чуть наклонившись, Дзёно задевает его щёку дыханием, прямо на ухо говоря: — Я тоже чувствую это к тебе. У Тачихары земля уходит из-под ног, тело становится таким тяжёлым, будто он тонет, будто у него отобрали последнюю надежду выбраться и отступить, разорвав этот круг. Он пытается сказать: — Не… Но его рот, жадно хватающий воздух, тут же встречается с чужими губами, и Тачихара замирает, оглушённый близостью, которой не может противостоять. Этот момент неповторим. Его глаза закрываются, и в сознании не остаётся ни единой мысли — только дыхание на губах, только свет улыбки, только тихий бесконечный звон.