«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные».
* * *
Десятый штандарт СС в Кайзерслаутерне с приходом вечера всегда пустел по причине резко взявшихся у служащих сил на выпивку, секс и, возможно, что-нибудь даже запрещённое, ибо это не являлось здесь чем-то сверхновым. Рванули все с пробитых на часах долгожданных «18:00», прихватив лишь парочку безотлагательных бумаг по приказу Штандартенфюрера — и Бог с ним, на выходных дозволено разгрести. Лишь маленький, неприметный кабинет юрисконсульта дожинал свои плоды даже после ухода практически всех сотрудников штандарта. Гертруде было не впервой, да и всеобщее признание ей будет только на руку. Оставшись наедине со своей излюбленной настольной лампой, Гертруда глубоко задумалась, а причиной тому были служащие, добровольно отдавшие себя в грязные лапы греха. И даже управляющий хозяйством вызвал у Гертруды глубокий ступор и физиономию невиданного удивления, когда, идя по коридору, вскользь дал понять, куда направляется. Заполнявшая в это время финансовые документы Гертруда была поражена, ибо была о нём совершенно иного мнения. Выглядел тот, к слову, как самый обыкновенный немецкий престарелый: разило от формы жуть, естественная лысина и седина на голове, смешивающаяся в этом образе с бесчисленными морщинами и странными пятнами по всему зримому телу, создавал в голове Гертруды определённый образ, явно её не привлекающий. Гертруда его сторонилась, а запах старческий на дух не переносила. Что уж там, ей это было позволительно — двадцать три года ещё считались временем молодости, которую Гертруда должна была проводить очевидно не здесь, не в штандарте СС. По правде говоря, не она и выбирала это. На четвёртом курсе института забрали практически всех её знакомых, друзей, даже тех, как она предполагала, кто не особо-то и необходим был на войне. Вот только Третий Рейх считал иначе. Оказавшись за рабочим местом юрисконсульта, она поняла, что заблуждалась в этом плане. Менее двух месяцев на эдаком «месте работы» Гертруда по праву считала лишь долею её обучения и не более, хотя уже стала медленно, но верно свыкаться со всеми сослуживцами. Конечно, нелегко быть самой молоденькой в кругу тех, кому за сорок. А Гертруда, в общем-то, всегда старалась исполнять приказы Штандартфюрера вовремя. Бывало задерживалась на работе с кипящей головой до позднего вечера, практически засыпая на рабочем столе с извечным количеством бумаг. Уверяла себя, что начальник предоставит превосходнейшую характеристику институту по окончанию войны. Обыденная неразбериха в виде нескончаемых бумажных переплётов настолько ей природнились, что она в последнее время просыпалась на работу в непривычно хорошем настроении. Но сегодня, в пятничный вечер, был один из тех дней, когда Гертруда чувствовала себя как самый настоящий выжатый лимон из-за взваленных на неё дополнительных дел и нерешённых задач. Последнее, что ей оставалось сделать — доковылять до кабинета Штандартфюрера с предоставленным отчётом за всю неделю и отправиться на долгожданные два дня отдыха. Коридоры пустели, потому Гертруда шла расслабленной, даже позволила себе чуть-чуть сгорбить спину, но после отчитать себя. Кабинет Штандартфюрера уже был у её носа, осталось лишь постучать и пуститься в объятия скорого отдыха. — Штандартфюрер Фегелейн? — постучалась та, а в ответ лишь получила безмолвие, вперемешку с лаем псин на дворовой площадке. Подобное ранее бывало, и Гертруда просто медленно приоткрыла двери, намереваясь оставить стопку отчётов на столе своего начальника. Фегелейн зачастую отсутствовал в кабинете, и сейчас это вовсе не было чем-то новым. Разве что блондинистая макушка головы, что основательно отличалась от смолистых волос Фегелейна, вынудила Гертруду окаменеть на пару жалких мгновений с бумагами в руках. — А кто интересуется? — спросил «некто», что сидел к ней спиной с сигарой в руке. Его голос сухой, низкий и неоправданно строгий. — Гертруда Румменингге, юрисконсульт десятого штандарта СС Кайзерслаутерна. Она говорила спокойно, можно сказать, увереннее, чем когда-либо, но с неясным трепетом внутри и волнением. Незнакомец неспешно повернулся к ней на массивном кожаном кресле, по-прежнему держа в руках практически докуренную крепкую сигару. Недешёвая была, Гертруда приметила это мгновенно и лишь смотрела непонимающе. Приглушённый свет не позволял ей во всеувидение распознать этого «некто», однако медали и погоны блеснули при первой же возможности. Гертруде стало не по себе. Перед ней не обычный начальник штандарта, не обыкновенный офицер, а сам Рейхсфюрер СС — Эрвин, мать его, Смит. Сердце затрепыхалось сильнее — вот-вот наружу выскочит от нервов и побежит из кабинета, что аж пятки засверкают. Видела она его лишь в новостных газетах, на стендах почёта рядом с Фюрером, пожимавших друг другу руки. Высокий, грациозный и остролицый ариец с блондинистым цветом волос. Даже ведь голос этот отнюдь не узнала, уплыл из памяти Гертруды и подавно — неинтересно ей было слушать его военную трепню. Вымоталась от неё. — Я пришла… с-сдать Штандартфюреру отчёт за последнюю неделю мая, — голос самую малость вздрогнул, а Гертруде показалось, что Смит смотрит аж насквозь: янтарный свет с улицы едва попадал в кабинет, освещая только половину лица Рейхсфюрера. Испепелял своими небесными глазами настолько пристально и нахально, что вот-вот терпимость Гертруды впервые за долгое время иссякнет, образовав лишь неутолимое желание с оскалом на лице буркнуть что-то в ответ. Но молчала. Понимала, что недозволительно. — А, Фегелейн, — пепел с сигары Эрвина посыпался на пол, а тот словно вспомнил что-то важное и посмотрел в дальний беспросветный уголок кабинета. — Его сейчас здесь нет. И вряд ли явится в ближайший час. — Хорошо, — девушка коротко кивнула и положила документы на стол прямо перед носом Рейхсфюрера, ненароком встречаясь с его взглядом. — Тогда передайте ему, как он явится на своё рабочее место, Рейхсфюрер Смит. Хороших вам выходных. Опять насквозь. Дико, страшно до безумия и дрожи в коленях. Нечеловеческий взгляд пронзал её с головы до ног. Гертруда вот-вот ступит за порог этого кабинета и выдохнет полной грудью, избавившись от всей нервотрёпки и странной тяжести внутри. — Фройляйн, вы можете отчитаться мне, — Смит расположился на кресле удобнее, бегло издав неприятный звук кожаного трения. — В конце концов, я и ваш начальник тоже. Пальцы рук невольно сжались в кулак, а ногти неприятно впились в тонкую кожу. На коже Гертруды оставались маленькие вмятины, но девушка их практически не чувствовала. Она нервно сглотнула, улыбалась, как ни в чём не бывало и стояла перед Эрвином, вновь встречаясь со своей работой. В упор смотрела на буквы, цифры, а плыло всё перед глазами дико — непомерное волнение. Гертруда прикрыла своё лицо отчётом по расходам за месяц и тараторила так, что аж язык заплетался. — Нет, фройляйн, — резко оборвал Смит, указав на стул, что располагался рядом с его массивным креслом. — Садитесь рядом. Рейхсфюрер поднялся с кресла, передвинул чёртов стул поближе к себе, а у Гертруды земля из-под ног испарилась мигом из-за его вида. Высокий, статный и непривычно массивный. Да настолько, что она оглядывала его так, словно перед ней сама снизошла Вавилонская башня. Единственное расхождение в том, что небес ей достигать отнюдь не хотелось — только в Преисподнюю. — Как вам будет угодно, Рейхсфюрер, — она коротко кивнула, замечая близость стула с его креслом. Близко. Слишком. Но разбрасываться никому негодными аргументами было безоговорочно ненужным занятием, бесполезным. Гертруда опять уловила запах сигары, садясь напротив Эрвина с поджатыми коленями и понуренной головой. Тот достал из портсигара очередную, поджёг, и начал медленно её раскуривать, будто пробуя на вкус каждую затяжку. И одновременно алчно, властно оглядывал её напряжённую фигуру. — Я привык, что люди обычно сидят передо мной, — уточнил Смит, выпуская дым в сторону открытого нараспашку окна. — Как вам будет угодно, — она вновь согласилась с ним, перелистывая папку с лёгким тремором в руках. — Перейдём к… Смит сидел перед её взором с широко раздвинутыми ногами, озаряя её своим блядским и безбожно нахальным взглядом. А Гертруда всё никак не могла приступить к тратам по военной форме: цифры плыли и — «О, господи — какие же у него огромные ноги», рейхсмарки сплетались в цельный вакуум, — «Блять, ну и зачем я пялюсь на его член, слегка приподнятый под офицерскими штанами?» — Фройляйн? — К форме, военной форме, — мгновенно ответила ему Гертруда, едва заметно улыбнувшись. Самому Рейхсфюреру. Сердцебиение, как она предполагала, наконец настроилось на прежний лад. Даже читала без чёртовых запинок, проговаривала слова без следов волнения, а вот рука Эрвина потянулась к кожаному поясу. Гертруда старалась не смотреть, не отвлекаться на эту злоебучую позу и ехидный взгляд, но внезапный металлический нож в руках Рейхсфюрера вновь загнал в тупик от неизвестности. Он медленно покрутил его в своих руках, а после дыхание Гертруды намертво исчезло со всех радаров — Эрвин приблизился к её лицу настолько близко, что она чувствовала табачный запах изо рта. Противно, а тянуло до безумия. — У вас очень нежная кожа, — утвердил Эрвин, касаясь остриём ножа её щеки. Голос стал малость мягче, а взгляд истомно заинтересованнее. Гертруда не шевелилась, только рот её непроизвольно функционировал и отчитывался. Хотя всё это подавно должно было вынудить её встать и ринуться к чёртовой матери из штандарта. На губах её расстилалось его дыхание — никотиново-мерзкое — и едкая ухмылка Смита, заставляющая всё разворошить и вздрогнуть от холодного пронзительного острия. Он касался больно-нежно, непростительно и до безумия страшно. Гертруда прерывалась, ощутив лёгкое покалывание и струйку, что медленно стекала с её щеки всё ниже к подбородку. — Продолжайте, фройляйн, — приказал Рейхсфюрер, отбросившись на спинку кресла. Покрытый свежей кровью нож по-прежнему находился в его руках, как самая настоящая, блять, драгоценность. А Гертруда в оцепенении, сидела с поджавшимися коленями и растерянно глядела на уже влажную в руках бумагу, на которую успела попасть кровь. Раненый участок потихоньку выл и пульсировал. — Зачем вы… Опять удар под рёбрами — страшно до безумия и сердце по швам трещало. Эрвин резко припал к её лицу, взяв за подбородок. — Вы очень красивая, фройляйн, — другой рукой Смит заправил выпавшую русую прядь её волос за ухо. — И голос ваш хочется слушать неотрывно, вы знали об этом? Вот только… — с подбородка он спустился до её шеи, слегка сдавливая в области сонной артерии, — Я же сказал, чтобы вы не отрывались от своего отчёта. Вы и своего начальника штандарта не слушаете? — Нет, Рейхсфюрер Смит, — она отрицательно покачала головой, всецело заставляя его поверить каждому её слову. — Все поручения я выполняю вовремя. Прошу прощения, если заставила вас сомневаться. Гертруда неутолимо хотела коснуться своей раненой щеки, вновь полюбопытствовать у Смита, ибо какого чёрта это вообще сейчас было. Но почему-то бежать больше желания не было — только странного «сожмите ещё сильнее, Рейхсфюрер». Эрвин как предугадал и залез змеёй в её голову, сжал до затруднённого дыхания и оказался ещё ближе к приоткрытому рту Гертруды. Смотрел с вожделением. — Расслабьтесь, фройляйн. Грязный, пиздецки пошлый и влажный поцелуй, заставляющий у Гертруды всё покрыться цветной рябью перед глазами, а каждый удар языками друг об друга непроизвольно выбивал из неё стоны. Умоляющие. Смит расслабил хватку на тонкой шее, выстраивая маршрут до её лопатки и притянул к себе на кресло, усаживая на массивных коленях. Всё произошло быстро: Гертруда уже ощутила его руки на своих бёдрах и ахнула от всевластия над своим телом. — Е-если… — говорила она сквозь грязный поцелуй, ощущая, как твердый член сквозь штаны упирался прямо в её промежность, — вдруг кто-то зайдёт… Смит рассмеялся, вновь въедливо и истомно нахально. А Гертруда всё не понимала и смотрела на него, сидя, блять, на коленях Рейхсфюрера и упиралась руками об его грудную клетку. — Кто зайдёт? Например, он? — Эрвин кивнул в сторону затемнённого уголка комнаты. Он ослабил хватку на рёбрах, позволяя Гертруде повернуться и детально точно осмотреть то, куда же сориентировал Смит. Потребовалось несколько секунд, чтобы распознать лежащее тело. И ещё две, чтобы узнать в нём начальника штандарта. — Вот видишь, фройляйн, — шептал он, обжигая её ухо и вновь сжимал тонкую шею. — Фегелейн точно нам не помешает. — В чём же… Он провинился? Смит облизывал место её у сонной артерии, а пуговицы на военной форме разбрасывались по разные стороны. Ударялись по полу точно так же, как сердце Гертруды пропускало через себя очередное касание блядского, горячего и даже острого языка Рейхсфюрера. Кожа горела невыносимым адским пламенем, от одежды осталось лишь одно название. — Слишком много возникал, — без доли раскаяния ответил Эрвин, заулыбавшись ей. — Сначала я подрезал ему сухожилия на ногах и он ползал передо мной, как самая настоящая свинья. Хрюкал и умолял о пощаде минут десять, а потом… — Рейхсфюрер вмиг замолк и вновь извлёк свой излюбленный нож, слегка замаранный девичьей кровью и преподнёс к нетронутой щеке Гертруды. — Потом я начал медленно резать его. Знаешь, фройляйн, почему я наношу маленькие порезы? Ничего она, блять, не знала. Даже не задумывалась, но старалась смотреть на него внимательно, удерживать на контроле и не оглядываться на истерзанный ножом труп начальника штандарта. В конечном итоге Смит оказал пагубное давление и страшный контроль — Гертруда стянула с себя порванные остатки формы и Смит лицезрел её грудь вместе с подавно вставшими, возбуждёнными розоватыми сосками. А нормально ли…? Нормально ли так чувствовать свою влажность на нижнем белье от того, что ей так страшно и… Страстно хотелось его? — Почему же, Рейхсфюрер Смит? — она своевольно двинулась ближе, принуждая его въесться лицом в грудь. Секундное затишье, от которого стало не по себе. Вопрос, смешивающий жизнь «до» и «после». До покалывающих мурашек. — Потому что так человек умирает медленно. Истекает кровью. Смит целовал её грудь, вдыхал аромат вздрагивающей на его коленях Гертруды и словно опять рыскал в её голове, прочитав мысли о сочащейся подавно промежности. Приподнял её и резко припадал к напрочь мокрому белью, отодвинул это чёртово препятствие, томно выдыхая от сдерживающегося возбуждения. Гертруда выгибалась, чувствуя два скользящих пальца, прокладывающих путь от пульсирующего клитора до грешно горячего нутра. — Тебе это нравится? — Рейхсфюрер испытывал её, ухмылялся прямиком в её изнемогающее лицо. — Нравится, когда тебе тоже грозит опасность, милая? Пальцы проскользнули внутрь, трахали Гертруду аж до закатанных глаз и едва слышимого, но перекрывающего даже у самого пути дыхания у Смита: «Режьте меня, Рейхсфюрер. Трахните меня, Рейхсфюрер». Проскользнул третий, а после и четвёртый. Гертруда кричала, насаживалась на ёбаные пальцы Эрвина, такие длинные и недостающие. Прозвучал резкий лязг от ремня со штанов Рейхсфюрера, и Гертруда сжалась внутри, сочилась от предвкушения и нетерпения его члена. Она не знала, с чего бы с её языка слетать такие глупости про угрожающие жизни порезы на теле. — Кричи. Всего одно слово, один приказ, и толстый член Эрвина погрузился в Гертруду без промедления. Она стонала на весь кабинет, откидывала голову и распустила собранные русые волосы. Мимолётно бросила взгляд на лежащее разлагающееся тело своего бывшего начальника и смеялась от безумия. Как же ей было страшно. А кричала, блять, от удовольствия. — Потрясающие, — Смит лицезрел, как её грудь тряслась от каждого погружения в её узкую, влажную промежность и несвойственно нежно оглаживал. — Знаешь, чего им не хватает, милая фройляйн? — Ч-чего? Гертруда затаила дыхание (она уже сбилась со счёта, сколько раз за этот чёртов вечер она это делала) и вновь встретилась лицом к лицу с его ножом. Тем самым, которым он изуверски мучил Штандартфюрера и совсем мягко коснулся её щеки. Теперь Эрвин коснулся её груди. Медленно резал, образовывая красные следы, стекающие вниз по животу. От одного только вида крови и обмякшего тела Гертруды у Рейхсфюрера из уст вырывался пресыщенный рык и черти в глазах заплясали со страшной силой. Нечеловеческий взгляд. Гертруде не больно — только хорошо. До слёз на щеках, пощипывающих на повреждённом участке. — Пожалуйста, ещё, — умоляюще постанывала она, самовольно насаживаясь всё глубже. — Ещё что? А Рейхсфюрер все прекрасно понимал, испепелял её своими вопросами и трахал, трахал, трахал. Сильнее. До вскриков по всей территории штандарта. Порезы на груди кровоточили всё сильнее, а Гертруда чувствовала, как с каждой секундой теряла рассудок и силы. Лишалась жизни. — Р-режьте… — Грязная фройляйн, — взревел Эрвин и встал с кожаного кресла, поддерживая Гертруду за бёдра. — Взгляни на себя, такая влажная и истекающая собственной кровью. Где ты хочешь ещё? Смит прижал Гертруду к столу и развернул спиной, швырнув все бесполезные канцелярские принадлежности. Бумаги летели и омывались её кровью. — Здесь? Порез в области лопатки, чуть не задел её родимое бежевое пятно. Раздался крик от резкой боли, и Гертруда теперь чувствовала всё. Вцепилась в деревянный стол пальцами и наградила себя занозами под ногтями. — Или здесь? Чуть глубже Смит изрезал её у бедра, далее у ножек рядом с промежностью. Гертруда истекала кровью, а колени дрожали от переизбытка… Страха?.. Возбуждения? — Потрясающе выглядишь, фройляйн, — утвердил Смит, озаряя картину в виде её зверски влажного клитора и розовых складок, свежими порезами и кровью, что смешивалась выделениями. Последняя сигара оказалась в его руке и Эрвин закурил, даже не стряхивая пепел. Всё внимание уделено практически падающей на пол Гертруде, но та отчаянно держалась за угол стола. Комната пропиталась металлическим запахом. — Ты попадёшь в Ад за свои грязные желания, — другой рукой Смит провёл линию по её позвоночнику до шеи и вновь сдавил, прислоняясь ближе к самому уху. — И если Ад существует, то передай всем, что они меня ещё увидят. Гертруда схватилась за своё горло, всхлипывала и пыталась обмолвить хоть что-нибудь. Кровь сочилась с её шеи с бешеной скоростью, потому что Эрвин перерезал ей шею и стоял с всё ещё твёрдым, возбуждённым членом. Смотрел на её муки, сладко-умоляющие, желанные и кончил с непосильным рыком. А Гертруда уже намертво пала, присоединяясь к своему начальнику штандарта. — Спи сладко, милая фройляйн. Сигара была брошена в открытое окно.