Спи, Оминис

Во сне брови Оминиса не нахмурены, он расслаблен и спокоен. Губы слегка приоткрыты, а дыхание едва слышно. Светлые волосы растрепались, раскинулись тонкими соломенными прядками по подушке. На шее ровно пульсирует бледно-голубая венка. Он нежный, теплый, будто чашка подогретого молока с медом, и хочется в нем раствориться, утонуть, спрятаться от всего мира. Или выпить до дна. Себастьян долго смотрит, завороженный, глубоко дышит, стискивает кулаки, прикусывает зубами щеку, и напоминает сам себе, что нельзя позволять ничего, за что могло бы быть позднее стыдно. По крайней мере, сильнее чем сейчас. Если бы Оминис бодрствовал, то скорее всего одарил бы его невидимым, но ощущаемым всей кожей горьковатым и вязким разочарованием, смешанным с сочувствием. Или спросил бы холодным ровным тоном: «Всё в порядке, Себастьян?» Но Оминис спит благодаря подлитому за ужином зелью, и можно даже представить, что всё у них как раньше. Правда в том, что как раньше не будет никогда, и дело даже не в том, что натворил Себастьян с собственной жизнью. Он наклоняется ближе, бережно проводит слегка дрожащими пальцами по щеке Оминиса — гладкой, словно шелковой, с россыпью родинок. Когда-то Себастьян искренне полагал, что дружбы с Оминисом ему будет достаточно. Какая наивность! Если Сэллоу жаждал чего-то, то должен был получить всё или ничего. Стоило лишь немного поразмыслить и можно было заранее догадаться — пройдет время, и не хватит никаких дружеских полумер. Болезнь Анны выбила Себастьяна из колеи, но лишь отсрочило неминуемое. Он поплотнее запахивает балдахин, хотя в этом нет особой необходимости: в их спальне больше никого нет. Матрас прогибается под чужим весом, но Оминис не шевелится. Себастьян приподнимает одеяло, мешкает пару секунд, а потом, как перед прыжком в воду, задерживает дыхание и пробирается под него. Он прижимается к спине Оминиса, бережно обнимает одной рукой, спящего и теплого, кладет ладонь напротив его сердца, другую руку вытягивает вдоль собственного тела. Утыкается носом в затылок, снова вдыхает воздух. У Оминиса свой особенный запах: чистота, немного соли и растертой между пальцами травы. Невозможно им надышаться. Себастьян прижимается еще сильнее, сглатывает тягучую слюну. — Если бы я мог, — он едва слышно шепчет, горло сжимают спазмы, — я бы всё исправил. Ему понадобилось слишком много времени, чтобы принять истину: он налажал практически везде. Упрямо не слушал сестру, которая много раз просила принять её выбор. Упрямо не слушал Оминиса, который как никто другой знал, куда может вывести кривая дорожка его друга. Себастьян вообще никого не слушал. — Я не хотел всё портить, — Себастьян едва ворочает языком, а губам щекотно от прикосновения к ним мягких прядей. — Я правда поначалу просто хотел спасти Анну. Помнишь, ты говорил, что единожды используя Темную Магию, меняешься, не можешь от нее отказаться и впадаешь в зависимость? Но сам ведь ты не изменился. То есть, Мерлин, я знаю, как всё было у тебя в семье… Конечно, это на тебя повлияло, я помню про кошмары… Я думал, что когда у меня всё получится, ты увидишь, что я достаточно силен, чтобы контролировать себя… Так самонадеянно. И звучит ужасно глупо. Но мне когда-нибудь придется поговорить с тобой и постараться объясниться, потому что иначе я потеряю тебя насовсем. Себастьян опускает подбородок, утыкаясь носом в шею Оминиса, будто случайно дотрагивается губами до его кожи. — А я не хочу тебя потерять. Может, я старался просто стать тебе равным хотя бы тем, что стану сильнее?.. У меня нет ни семейного дара, ни длинной родословной, ни скрытых знаний. А ты… Я знаю, что ты никогда не считал себя лучше меня и Анны. И зря. Ты невероятный, Оминис. Восхитительный. Я никогда не говорил об этом, потому что звучал бы как восторженный втюрившийся идиот, ясно? — Ты и сейчас так звучишь. Себастьян замирает, а стук собственного сердца набатом бьёт в уши. Оминис поводит плечом, медленно разворачивается к нему лицом. Себастьян послушно приподнимает руку, чтобы не мешать, но не убирает её насовсем. Это было бы совсем по-дурацки, ведь его поймали на месте преступления, а он пытается сделать вид, что не при чем. Он просто кладет руку обратно, теперь уже на спину Оминиса. Как будто в этом нет ничего такого. — Ты не спишь, — это даже не вопрос. Конечно, Оминис не спит. А Себастьян, идиот… Оминис молчит, медленно и сонно моргая. — Ты в курсе, насколько у меня беспокойный сон, залезаешь ко мне в кровать, изливаешь душу и рассчитываешь, будто… — Себастьян знает, что именно последует за этой паузой. Оминис всегда всё схватывает на лету. — Себастьян, почему ты думал, что я точно сплю? Он не может соврать на прямой вопрос. Сильно хочет, но нельзя. И правду произнести — разочаровать Оминиса ещё больше — непозволительная роскошь. Сегодня Себастьян, похоже, гуляет на последние. — Потому что я подлил тебе за ужином сонное зелье. Это, судя по всему, конец, окончательный и бесповоротный. Оминис молчит, а понять, что он думает, по его невозмутимому лицу невозможно. Он не шарахается в сторону, не пытается сломать Себастьяну нос. Тишина чувствуется ещё болезненней, чем возможный удар в переносицу. — Зачем? — Я… — Себастьян решает сказать правду, какой бы глупой она ни была. — Я соскучился по тебе. Оминис вновь молчит, и Себастьян отчитывает секунды до его ответа. Или удара. — Мы видимся каждый день. Учимся вместе. Мы живем в одной комнате. — Нет, не так… Оминис, я не хотел ничего дурного. Мне просто хотелось побыть рядом, как раньше, когда у тебя не было такого осуждающего вида, знаешь, как будто даже кончики твоих ушей во мне разочарованы, и… — Что толку оправдываться? Это самая эгоистичная причина, которую только можно представить. Усыпить друга, чтобы он молча и покорно не мешал себя обнимать. Если Оминис сейчас скажет ему никогда больше не подходить и близко — то будет всецело прав. — Я снова всё испортил, знаю. — Ты… — Оминис запинается. — Ты что, хотел объятий? «Я хотел всего тебя!» — хочется сказать Себастьяну, но он чувствует себя слишком жалким, чтобы признать это вслух. Они почти касаются друг друга кончиками носов. Себастьян решает, что двум смертям всё равно не бывать, придвигается вперед, и дотрагивается до губ Оминиса своими. Глупо надеяться, что это сойдёт за ответ и сможет пояснить всё-всё, что Себастьян не может выразить словами. Оминис не умеет читать чужие мысли, тем более, когда они настолько запутанны. Он лишь издает еле слышный удивленный вздох. — Не оставляй меня, — голос Себастьяна хриплый и просящий, и он почти презирает себя за то, что вполне осознанно давит на жалость. — Можешь до конца жизни со мной не разговаривать, и не позволять подойти ближе, чем на несколько метров, но только не исчезай насовсем. — Не целуй меня, — от этих слов у Себастьяна шумит в ушах, а сердце точно срывается в пропасть. Он, выходит, всё равно на что-то надеялся, иначе почему так больно? — Я чистил зубы несколько часов назад, а потом спал. Это, должно быть, не очень приятно. До Себастьяна не сразу доходит смысл сказанного, а после он с трудом подавляет желание вначале ущипнуть Оминиса за то, что тот так его напугал, и одновременно облегченно расплакаться. Вместо этого он просто коротко целует его ещё раз. — Я уверен, что сейчас тот самый единственный случай, когда мне действительно не стоит тебя слушать. — Что ж, — Оминис аккуратно кладет свою ладонь на лицо Себастьяна и мягко проводит по щеке. Сам подается навстречу, возвращая легкое, почти целомудренное касание. — Возможно, ты и прав. В следующий раз, если задумаешь кому-то подлить зелье, проверяй, выпили ли его. Ведь случается, что кубки могут нечаянно перевернуть какие-нибудь быстрые слизеринки, спешащие на квиддичную тренировку. А если захочешь меня обнять — просто скажи об этом. Себастьяну даже хватает совести покраснеть. Но в глубине души он знает, что будь у него возможность переиграть сегодняшний вечер, он бы не раздумывая сделал всё то же самое. — А если мне захочется тебя не только обнять, но и поцеловать? Можно целовать? — Я что-то не слышал, как ты спрашивал позволение до этого. — Ты сейчас тоже меня не спрашивал. — Мерлин, это какой-то бессмысленный… Себастьян буквально затыкает его рот своими губами. Он чувствует себя так, будто только что чудом сумел выбраться на берег из бурной горной реки: весь дрожит, выдохся и неимоверно устал, но под ногами снова твердая земля. Внутри всё поет, наверное, впервые за последние два года. Оминис совсем не сопротивляется, позволяет бережно касаться его губ своими. Себастьян смелеет, придвигается ближе, гладит ладонью спину. Вторую руку просовывает под шею Оминиса, осторожно сжимает затылок и заставляет его удобнее наклонить голову. Губы Оминиса мягкие и нежные, и весь он будто зеркалит каждое движение Себастьяна, расслабленный и податливый. Покорно приоткрывает рот, позволяя чужому языку скользнуть внутрь. Кровь течет по венам всё сильнее, разгоняя возбуждение, но позволить себе что-то большее сегодня — рано. Себастьян уверен, что даже эти поцелуи — слишком большая награда для него. — Прощаешь меня? — он с трудом прерывается, чтобы отдышаться, поднимает голову и вглядывается в лицо Оминиса, готовясь поймать любое изменение в его мимике. — За что? За внезапный порыв в стиле Уизли, подлить что-то ближнему своему? — конечно же, Оминис понимает, что речь вовсе не о зелье. Удивительно, что после всего произошедшего этот не самый умный и благородный поступок кажется какой-то незначительной мелочью. — Не важно пока, что думаю я. Ты ведь сам себя ещё не простил. Он прав, как и всегда. Оминис вздыхает, приобнимает одной рукой Себастьяна, заставляя лечь головой себе на плечо, другой запускает пальцы в его растрепанные вихры, успокаивающе поглаживая. — С чего ты взял, что я собираюсь куда-то уходить? Ты — самоуверенный упрямый баран, к тому же, любитель выдать чужие секреты. Я до сих пор не забыл про Крипту. Но ты всё же мой друг. — Оминис… — Себастьян напрягается и это слышно по голосу. — Я тебя не как друга целовал. Ты мне нравишься. Очень сильно нравишься, понимаешь? — Да уж догадался, — он иронично фыркает в ответ, и вдруг забрасывает на бедро Себастьяна ногу, прижимаясь вплотную животом. Себастьян давится воздухом, потому что Оминис возбужден едва ли не сильнее его самого. Лишь только он снова тянется к его губам, Оминис отстраняется, ласково перебирает каштановые пряди, будто извиняясь. — Спи, Себастьян. Не сегодня, хорошо? Себастьян покорно и молчаливо соглашается. Если не сегодня, то обязательно завтра, или послезавтра. Главное, когда-нибудь. — Спи, Оминис.