Jerking off

      — Ты у меня получишь, мистер!       — Да-да, давайте тащите сюда свои вонючие жопы.       Картман кладёт трубку назад и издаёт вздох, полный удовольствия. Откидывается на спинку дивана Стотчев и прикрывает глаза, пока слышит дурацкий смех Терренса по телику.       Там же звучит очередная шутка про язву в прямой кишке, с которой Эрика всегда выносило, но в этот раз его мысли были заняты другим.       В голове у него сейчас витал Баттерс, которого ждал полнейший пиздец из-за проделок Картмана. Впрочем, пиздец он получал всегда, так что должен был привыкнуть.       Интересно, неужели у Картмана настолько хорошо вышло изобразить голос Баттерса, что его предки-недоумки сразу же поверили ему, как только слетели первые «выражения» с его уст? Ах, точно… Они же его не любят, поэтому придерутся к любой мелочи, чтобы отпиздить. Даже если это Картман, уютно устроившийся в их же гостиной и притворяющийся Баттерсом, который сейчас наверняка был в ресторане с пацанами, чтобы получить бабки за рекламу китайской еды.       На самом деле даже мысли о его денежной доле не могли сравниться с тем, что Картману определённо нравилось представлять насилие, совершаемое над Леопольдом. И без разницы, какое именно оно было — что физическое, что психологическое… Эта тряпка не могла дать отпор ни в этом плане, ни в другом, и поэтому он являлся главной жертвой всех издёвок и манипуляций со стороны… Всех. Особенно Картмана.       Он усмехается, вспоминая, как обозвал его предков. «Киска-отец» и «мамаша-конская-залупа» — боже, Баттерсу так влетит! Вспоминает, как в голосах этих придурков вспыхивала ярость, стоило Эрику сказать им эти вещи настолько невинным голоском, а затем смеётся, представляя тупую удивлённую рожу папаши, когда Картман ответил ему, что «надрачивает потихоньку».       «Что я сделал? Что я сделал?» — наверняка непонимающий Баттерс пытался бы узнать причину их злости, за что получил бы нехилый такой удар по губам, а затем его бы откинули и размазали прямо по стене их гостиной, потому что «не притворяйся, маленький ты засранец!».       Его бы по голове начали как по барабану бить, по полу таскать и швырять из стороны в сторону, точно ебучий мешок с картошкой, потом пару мужских кулаков прошлись бы по его худому лицу, груди, плечам… Взбешённые предки сделали бы из него отбивную, попутно вспоминая картмановские слова и перекрикивая дрожащий голос Леопольда, бездыханно лежащий где-то у их ног и из последних сил пытающийся понять в чём же он успел провиниться…       «За выражения и мощный стояк, мистер!» — произносится в голове Эрика в привычной манере папаши этого «мистера», у которого скорее всего уже шла бы кровь с блондинистой макушки, капающая на мокрые от слёз ресницы и свежий синяк над глазом, попадающая через сломанный нос прямо на разбитую губу, которую сразу же начнёт пощипывать, поэтому он вынужден зашипеть от боли и услышать в адрес заткнуться. А кровь текла бы всё вниз и вниз, постепенно приливая прямо к…       Картман оттягивает верхнюю кромку своих штанов, а затем выгибает бровь, разглядывая свой постепенно набухающий член.       «Наверное, меня тоже стоит наказать за мощный стояк», — Эрик усмехается уголком губ, после чего швыряет очередную пустую банку из-под колы и принимается приопускать штаны вместе с бельём. Вытирает испачканные в чипсах пальцы, небрежно плюёт в эту же ладонь и кладёт на основание своего члена, начиная медленно массировать.       Веки расслабленно закрываются, а с уст срывается первый судорожный вдох, стоило памяти напомнить ему о чужом худощавом теле, в агонии бьющееся и защищающееся от ударов. Картману любопытно, с какого момента у него стояк на чужие страдания, но он думает, что эта вещь вполне в его характере, так что… Почему бы не тихонько передёрнуть прямо в гостиной Стотчей, пока те ещё не прибыли?       Его короткие пальчики быстро поднимаются вверх, гладят уздечку, а затем слегка касаются красной головки, и в этот момент в его воображении был образ Баттерса — потасканный и побитый собственными же родителями, но в следующую секунду Эрик дёргается, когда большой палец надавливает на головку, а у Баттерса со лба идёт кровь — она также размазалась по раковине, когда его схватили за волосы и прихуярили прямо в неё, ведь этот забывчивый кусок дерьма опять не помыл посуду. Дребезг разбитых тарелок заставляет шумно вдохнуть и зажмуриться.       Горячий предэякулят касается работающей ладони, в то время как холодный металл встречается с голой кожей Стотча — он кричит и вырывается, но его отец продолжает пороть его ремнём за полученную двойку в школе. Эрик откидывает голову назад и прикусывает губу, когда звучит особенно сильный удар, после которого кожа Баттерса горит и алеет, образовывая красные-красные следы на его бледном-бледном теле, что вздрагивало при каждом новом всхлипе, пока сам избитый Леопольд пытался оправиться где-то в углу своей комнаты.       Картман сжимает крайнюю плоть, когда Баттерса за локти. Толкается, и Стотч ударяется затылком о шкаф. Хриплый стон — у Баттерса срывается голос и пару светлых прядей с макушки. Размах — пощёчина — слёзы; размах — удар — выбитый зуб; размах — удар… удар… удар…       — О, чувак…!       У Картмана перехватывает дыхание и устаёт рука, но пока перед его глазами отчётливо стоит лицо Баттерса — такое бедное, бледное, с ссадинами возле скул и щёк, с застывшей кровью на губах и слёзы, наполнившие его большие голубые глаза, вниз опущенные как у бездомной собаки — он всё яростней и яростней пытается довести себя до оргазма. Громко выругивается, закатывает глаза и дрожит — у трясущегося Леопольда лопнули бы глазные яблоки от натиска чужих пальцев, сжимающиеся на его глотке — задыхается, краснеет, судорога охватывает, а затем одно ярко-большое зарево ослепляет глаза, падает…       Оргазм достигает Картмана прежде, чем Баттерс окончательно перестаёт дышать.