о повзрослевших детях.

Персиковый сад. Деревья и тропинки. Кусты и цветы. Пчелы и птицы. И все в гармонии. Все довольны. И две обезьяны. Дети, юные дети, едва успевшие осознать, кто они, зачем и для кого были созданы. Два демона сидит у персикового дерева. Один свисает на хвосте с ветки, держа в руках спелый наливистый плод персика, а второй предпочитает проводить досуг под непроглядной кроной древа, держа на коленях книгу о фантастических тварях. Занимательная литература. – ты выглядишь как снег в разгар июля, знаешь об этом? — юный голос, ещё не успевший сломаться, вдруг затрезвонил на всю гору, отдаваясь на далекие километры неразборчивым эхом. – с чего вдруг? — мальчик помладше поднял 6 ушей вверх, выказывая заинтересованность. – сам ведь знаешь, что такое не возможно.— голова его тоже приподнялась. Глаза вглядывались в рыжую морду – конечно возможно. Как бы иначе ты существовал?— дитя откусывает кусок от сочного плода. С персика сочиться сок, стекая на пальцы рыжей обезьянки. Жидкость текла и по его щекам. – твой мех белый, нежный, но всегда теплый. Ты словно снег в июле. — он повторил. Разве не выглядел он как настоящий нахал, лишенный манер? Жует и продолжает болтать, словно прожевать и сказать ему невозможно. Рукой он стер с лица сок. – ох, неужели? — мальчика совсем не смущало бесцеремонное поведение или резкие заявления, он захихикал. Комплименты нравились ему. Они нравились юному Михоу. – я, должно быть, и впрямь выгляжу как снег в июле, мой царь. — он повременил. – в таком случае ты зимнее закатное солнце. – Сунь Укун улыбнулся и несколько капель сока брызнули на лицо макака, когда с набитым ртом царь вдруг заговорил: – правда? Закат прекрасен... Получается, и я, я прекрасен? — в восхищении дитя глядело на демона, смущенного и улыбающегося. Рукой белошерстная обезьянка вытерла свою щеку и висок от слюны в смеси с персиковым нектаром. – конечно, Укун. Ты прекраснее Солнца. — "Прекраснее всего мира" - думал мальчик. Щеки наливались румянцем у двоих. У первого от смущения , у второго от гордости за свою красу. – но ты. — рыжая обезьянка замерла. замерзла на месте. – но разве тогда ты не ранняя Луна? — Укун спрыгнул с персикового дерева, садясь к другу и преобнимая его за плечо. Подкинув в руке персик, царь обезьян ловко поймал его, делая ещё один внушающий укус. – почему. — взгляд Люэра был прикован к другу. Теперь и он повторяется. – потому-что солнце не может существовать без своей луны. — и оба замолчали. Горящий шар заходило за горизонт, а на его смену поднимался полумесяц. И все освещал её бледный свет. Его белый мех, яркие золотые глаза и уши, наливающиеся разными цветами. И все в нем Укуну нравилось. От ярких радужек глаз, до чудного робкого характера Сменялись дни, недели, месяца и теперь рыжая обезьяна совершенно одна. одна на утесе, рядом с увядающим персиковым деревом и чужой потрёпанной книгой. Ветер перелистывал ветхие страницы, унося в порыве некоторые закладки и бумаги. Укун ловил их всех, не желая терять последние воспоминания о том, в чьей крови когда то пачкал руки. Он давно не ребенок. И макак бы не был, не будь он так глуп. Он мог подождать ещё немного... Совсем немного. Он ведь не желал невозможного, так? Разгар июля. Белые облака собираются в тучи, ветер теперь обжигает нос холодными порывами. И снежные хлопья начали сыпаться с неба, падая на землю, рассыпаясь, прикоснувшись к теплой почве. Укун выставляет руку вперед и на неё приземляется несколько снежинок, тая на ладони. Изумленный и опечаленный он смотрит на руку, сжимает её в кулак и опускает на колени, поднимая взгляд к небу. Губы сжимаются в тонкую полоску, а глаза начинают слезиться. Жаль, его Луна не застала это забавное явление. Две обезьяны под безоблачным небом. Дерево давно мертво. Они обижены, горды и одиноки. Одна больше не резвится, поедая любимый фрукт, а сидит на краю утеса, свесив ноги к обрыву и глядя в даль, а вторая не держит на коленях старую книгу: она давно сожжена со всеми воспоминаниями. Но второй демон сидит совсем близко к бывшему другу, отведя взгляд в другую сторону. Они выглядят как дети, и может, до сих пор ещё ими являются. Сколько бы лет не прошло, сколько бы веков они не жили, они оставались детьми. И может они не считают себя малышами, теми, что резвились и ссорились по пустякам, быстро мирясь и продолжая бедокурить, но остались ими. Маленькими, едва повзрослевшими, позабывшими, почему, зачем и для кого они были созданы. Утес терпит неловкое молчание, не нарушаемое даже шелестом листьев. Они не говорят. За них толкует погода. Летнее небо затянуло тучами. Дождь? – сейчас польет. — рыжая обезьяна решается разрядить обстановку, глядя вверх, сводя брови к переносице и щурясь от ветра, бьющего по глазам. – может я и не вижу одним глазом, но я вовсе не слеп. — язвительно проторобанил Михоу. Он тяжело выдохнул, вслед за укуном обращая взгляд к небу. Слышится гром, в далеке сверкает молния, но вместо тяжелых капель на землю плавно слетают снежинки. Глаза у двоих округляются и, приоткрыв рты, они наблюдают, как снежинки, не успев долететь до земли, рассыпались в воздухе. На улице разгар июля. Закат и снег обрушили на поникшие головы воспоминания. Золотое солнце заходит за горизонт, а за спинами всходит Луна, освещая рыжие локоны. – и для кого ты создан? — первым голос подал макак, глядя царя обезьяны, приподнявшего уголки губ и упавшего на траву. Ему веселый настрой предателя вовсе непонятен. Он не ответил. Постучал ладонью по земле, пригласил макака лечь рядом. Тот согласился без слов, падая в объятья теплой травы, прикрывая глаза. Ладонь укуна коснулась руки его Люэра, переплетая пальцы, но не отводя взгляда от неба. Макак же напротив, глядит на ладони, но затем покорно обращает глаза к осыпающихся хлопьям. Руки скрепились так, словно отпустив они потеряют друг-друга снова. Не вернутся больше никогда. – с возвращением, моя луна. Снежное небо, деревья и тропинки, гробовая тишина. И даже шелест не нарушает умиротворяющей тишины. И Две обезьяны. До сих пор юные, потерянные. Но они знают, что были созданы друг для друга. Солнце и Луна, Герой и воин... Июльский снег и зимний закат.