Peach blossom

Раскат весны. Я снова берусь за рукоятку старого топора и продолжаю рубить толстый ствол увядшей глицинии. Дерево выглядело ужасным старцем среди этих ярко-майских побегов, чем и не нравилось его господину. Мои юные руки с мозолями уже привыкли к весу топора в ладонях. Было ли это сложным для меня? Нет. Вовсе нет. Мои руки сильны и я ощущаю течение крови в каждой артерии и вене, обвитые сильными мышцами. Инструмент лежат в моих намозоленных пальцах абсолютно привычно, будто все моё прошлое всё так же со мной и я не отвыкал от оружия в своих объятиях. Эта тяжесть мне приятна. Однако, я не собираюсь быстро заканчивать с засохшим древом. Мне нужно было время, чтобы хорошенько подумать о важном и тут его было предостаточно. Я отвожу взгляд в сторону. Всё цветет. Хозяин этого земельного участка не знает меня и я рад этому. Из-за расположения нашего дома — мне часто приходится спускаться вниз, в эту деревню, чтобы немного подзаработать и перевести дух. Меня встречали вкусные пряные запахи, шумные возгласы людей и кипящая жизнь в старых домиках. Жизнь. Конечно, я заходил внутрь поселения, чтобы продать дрова, иначе никак. Хотя бывало, что приходилось задерживаться для помощи старикам или покупке паре больших розовых персиков, чтобы на её лице появилась удивленная улыбка, полная счастья. Она всегда делила этот сочный фрукт и протягивала мне большую половинку с мякотью. Себе же оставляла часть с косточкой и когда доедала, то всегда бежала на двор с предвкушением, чтобы посадить семя дивного фрукта в землю. Косточки никогда не приживались из-за холода на горе. Она пыталась ухаживать за ними, но к сожалению, ничего не помогало и семена просто уходили под землю. Мне бы хотелось покупать их чаще для неё и я старался дарить ей это счастье хотя бы несколько раз в любой месяц года. Да, зимой покупать их было крайне сложно, но я не стал жалеть денег на мою любимую улыбку. Нашего… я снова спотыкаюсь, когда понимаю, что произнес в мыслях и теперь проговариваю это слово шепотом. Это звучит уже как данность, написаная в старом пергаменте, но все же моё тело теплеет, когда я думаю об этом. — Парень, ты как? Устал? — Нет, всё в порядке. Сейчас продолжу. — я отрицательно машу головой и заношу топор за голову для удара. В голове сразу же вспоминается, как она говорила, что пойдет в деревушку по другую сторону горы, чтобы купить немного ткани. Тряпки кончились, а её старенькое кимоно недавно порвалось и пошло дешевым порезом. И это из-за меня. Стоило лишь случайно засмотреться на её миловидное личико и забыть о своих недостатках, как жесткие ветки прилетели ей по тельцу, разрезая ткань и царапая бледную кожу. Мой рост и я. Мы виноваты. Все материалы Уты шли на меня, ведь мой рост достаточно высокий и аристократичный для таких деревушек уже в столь молодом возрасте. Однако, я не собирался причинять ей боль. Я не хотел. Я сжимаю топор сильнее. Моё лицо не меняется. Я не позволяю своим мышцам на обличии измениться. Это было бы позором. Пытаюсь вдохнуть по-больше свеже-весеннего воздуха. Возможно, она встретит там красивого юношу, что будет с ней вежливым и общительным; который будет ящиками носить персики для неё и тогда обязательно полюбит его, когда он уж точно придержит ей ветки чахлого дерева, чтобы не порезать ей единственную одежу. Да, так и будет. А может быть этот красавец ей сможет купить больше одежды для её тела и она расцветет с ним в дорогих японских шелках. Не сбежал бы я, то мог бы тоже одаривать её дорогими каменьями и тканями, чтобы её девичьи руки не знали боли и тяжести, но… Я, на момент, пропускаю удар своего сердца в ребрах, а собственное дыхание пылает сильным жаром. Моя Ута. Моя милая Ута. Её имя мягко льстится ручейком по моим думам и я не в праве выгонять их. Они приносят мне столь блаженного удовольствия, сколь и трепещущего горя. Мой стан все ещё помнит теплоту маленьких ручек девчушки, что нежно обвивались утром. Моё хаори, будто загорелось ярым пламенем. Органы свернулись в тугой узел и потянулись вниз, словно я стал железным. Лучик восходящего солнца покрыл щеки Уты мягким светом. Улыбка. Она пожелала мне хорошего дня с самым веселым голосом и попросила возвращаться, как только закончу. Тогда, я просто ей кивнул, не в силах совладать с собою. Это всё, что я позволил себе выдать из своей души. Неужели я проникся горячими чувствами к ней? Не сдержался. Дерево с ужасающим грохотом падает на землю, отпугивая жителей дома. Я моргаю. Кажется, я позабыл о своём обещании, данному мне же самому: растянуть время с рубкой дерева. Теперь же толсто-плетенный ствол глицинии безжизненно лежит по другую сторону от меня. Лезвие топора поблескивает в моих ладонях, которые я прижал к нему с желанием остудить свой пыл. Ко мне подбегает хозяин минки: — Ох, не ожидал я, что у тебя получится срубить её. Спасибо тебе, парень, благослови тебя Ками. — мужчина кладет мне свою руку на плечо и одобрительно похлопывает меня по нему. Уголки морщинных губ тянутся наверх. Ему нравится результат моей силы и я вижу чувство радости, плещущее в его теле. — Могу ли я угостить тебя чаем, помимо обещанного вознаграждения? Я киваю. Значит, мой контроль уходит с потоком мыслей о ней? Ута, как сильна ты. Я сажусь на татами, вежливо предоставленное мне, как гостю, и складываю руки в ожидании. Проходит пару минут тишины. Жена этого господина отодвигает дверку сёдзи и приносит нам поднос с чайным сервизом, осторожно поклонившись напоследок. Я замечаю своим взглядом, как мужчина останавливает её и со всей любовью сжимает ей ладонь, произнося «спасибо». Это действие будоражит мне кожу. Случайно мне приходится загнать беглую думу в капкан, которая настойчиво твердит, что я хочу делать так же с теплой ладошкой Уты. Только, достаточно ли моему желанию будет просто держать её натруженные руки в своих и улыбаться? Нет. Точно нет. Мне нужно нарушить эту грань этикетной чести и начать обнимать её тонкую поясницу вечерами. А потом обязательно-обязательно засыпать с Утой рядом. Непроглядными ночами хочется гладить её длинные черные волосы и касаться губами макушки, пока прижимать её за живот к себе. Я бы целовал её лицо утрами, закрывая собой её от ярких солнечных лучей, а после её пробуждения — отдавать несколько поцелуев в губы. Мне очень-очень хочется носить её на руках и помогать готовить завтрак, как бы она не уворачивалась от моей жажды помочь и продолжала прислуживать, как любимая жена. Я останавливаюсь. Как же я так опустился в пучину своих желаний? Это в самом деле то, чего я хочу? Мне на колени положили мешочек с деньгами. Я тут же опустил взгляд на него. Пара монет были лишними. — Я, наверняка, тебя сильно напряг? Уж прости, но до тебя никто так и не смог срубить мне эту засохшую старушку. — хозяин отпил пару глотков и снова поставил свой стакан на деревянную поверхность фасада домика. — Моя жена очень любит ухоженный сад. Однако, сейчас я болен и не мог совладать с топором, а от того мне и понадобилась помощь. Спасибо тебе. Я снова задумываюсь и ухожу в собственные размышления. А моей Уте больше нравится лес возле нашей минки; ей нравится его дикость и свобода. Она не всегда могла упросить меня зайти немного внутрь, но все же ей это удавалось. Ута всегда с такими блестящими глазами смотрела на то, как я кормлю животных леса и радовалась этому, как ребенок с улыбкой на все лицо. «Моя Ута?» Я немного отпиваю слегка остывший чай, как положено, и киваю: — Мне пора. Рад, что у меня получилось оказать вам эту помощь. — льняной мешочек кладу себе в карман хакамы и кланяюсь господину напоследок. Не слышу, что он криком бросает мне в ответ и просто иду по каменной тропинке, покидая сад семьи этого мужчины. По улицам беззаботно бегают дети и играются друг с другом. Вечереет. Взрослые что-то обсуждают и начинают медленно закрывать лавки, покидая места работы. Разговоры, истории и смех льются полноводной рекой. Жители говорят о чем-то своём, попутно уходя в свои домики. Открываются небольшие идзакая с запахами еды и выпивки, и более интимные заведения с вспыхнувшими алыми фонариками. Краем уха я слышу свист мужчин и томный смех девушек в чайных домиках, которые откладывают игру на сэмисене и биве, чтобы уговорить мужчин войти внутрь и расслабится в их компании. Они были свято наряжены в шелковые кимоно с открытыми бледными острыми плечами, которые переливались разными нитками на свету; их лица украшали белая пудра и алые губы, а на голове дорогие шпильки, наверняка привезенные из далека. Но ни душа моя, ни тело моё не нуждались в них. Мои мысли, юрким вьюнком, снова оплела милая Ута. Эта девушка выглядела, для меня, лучше самой красивой гейши и заставляет мою голову желать видеть её в любые моменты, проведенные без неё. Ох, как же беспощадно меня тянуло к ней, но моей душе было только в радость. Её блестящие антрацитовые глаза с длинной каёмкой ресниц, кожа цветка магнолии и слегка пухловатые уста, цвета ягод годжи, с яркой улыбкой. Как же умиленно она выглядела, когда болтала без умолку. Одна лишь крохотная мысль о том, что мне дозволено было бы прикоснуться своими губами к её и жар проступал в моём теле мелкими иглами. Низ моего живота почему-то наливается приятной тяжестью, а слюнной жидкости во рту становится больше. Сегодня был рыночный день, а значит и персики были на продаже. Могу ли я успеть? Я пытаюсь не сорваться на бег, хотя шаг мой заметно становится быстрее. К моему сожалению, толку от этого мало. Зря терзаю себя туманными надеждами о приобретении сладостных плодов, однако, какое-то теплящееся чувство заставляет верить меня до последнего. Уже вижу, как все одиночно разбредаются по сторонам, а на рыночном месте не остаётся никого. Опоздал. Мне безумно стыдно за себя и я с грустью выхожу из деревни, тихо звеня мешочком монет в кармане. Ноги привычно ведут меня на гору, даже не задумываясь о тропинке. Почему же несбыточное желание осчастливить её было так болезненно внутри сердца? Это настроение подталкивает меня к новой мысли по поводу важного. Дыхание становится слишком частым. Пульсирует моя артерия на шее. Кажется, это и есть моё понимание и осознание важного. Мне приходится остановится и покраснеть. Мгновение. Я срываюсь на бег. Как дикое животное. Я бегу настолько быстро, что не успеваю вдыхать. Мои ноги двигаются сами в живом темпе. Я заставляю себя бежать и бежать вверх по горе, пока не увижу родную минку. Я вхожу в дом и застываю на пороге, не в силах сказать хоть слово. — Ёриичи? — Ута льнет ко мне с мягкой улыбкой на уставшем лице. Я не могу отвести свой бесстыдный взгляд от неё и даже не хочу, начиная оглядывать её сверху-вниз. На её хаори появилась новая заплатка, а в волосах был маленький розовый цветочек. Её голос снова льется песней: — Как же я рада, что ты вернулся! Уже ведь совсем вечереет! Ох, сегодня был такой сложный день, я так набегалась, что думала не успею приготовить нам ужин. Мои ноги так болят, однако я очень счастлива! Вода для чая уже греется на углях, быстрее проходи. Как у тебя прошел день? Расскажи же мне, пожалуйста, весь день интерес тобой мучал меня! Я бесстыдно и резко прижимаю её к своему стану. Мои сильные руки оплетают её тонкую спину и поясницу, укрывая девичье тело своим теплом. Моя щека со всей лаской прижимается к её голове и я закрываю глаза в удовольствии. — Я люблю тебя, Ута. Очень люблю. — Ёриичи… — она чуть подрагивает в моих объятиях, пока не утыкается мне в шею, обнимая меня за плечи. Она смотрит на меня со слезами на глазах и улыбается так тепло, что я не сдерживаюсь в ответ. — Я тебя тоже люблю. Я наклоняюсь к ней и осторожно прошу разрешения взглядом, скользя по розовому личику Уты. Я слышу, как бьются вместе наши сердца. Румянец красиво растекается по её щекам. Мои зрачки расширяются. Мы стоим в трепещущей тишине, словно миллениум, пока на получаю тихое «да» и смазываю его поцелуем.