***
И вот теперь, когда самолёт начинает разгон, мне в голову приходит крайне мудрая мысль: нужно подотпустить ситуацию. Мемберы не виноваты в своей реакции — мы все действительно близки, и они от наших отношений тоже стресса хватанули. Когда толком не понимаешь, что происходит и что ждёт, впадаешь в тревожность и потребность узнать об источнике тревоги побольше. Поэтому с любопытством и поглядывают. Нужно бы с парнями поговорить, как представится случай и как я наговорюсь с основным своим собеседником. Этот мой основной сейчас упёрся в иллюминатор: ещё в нашу первую совместную поездку с группой, когда между нами была смесь приятельства (иногда ругани, конечно), флирта и взаимного интереса, он открыл мне страшную тайну, что боится летать. С годами фобия стала не такой выраженной, но Феликс продолжает каждый полёт на взлёте смотреть наружу — так он смотрит страху в лицо. Мы не сидели вместе давно, и я каждый раз убивался, находя способ подглядывать за ним во время взлёта да и просто зная, как он себя ведёт: эта картина откликалась внутри гнетущим одиночеством. Мой отважный мальчик тихо борется в одиночку, не желая демонстрировать слабину. Но сейчас-то я рядом. В бизнес-классе только группа (реально повезло), стюардессы сидят вдалеке на своих местах. Поэтому решаю за Ёнбока, что в этот раз ему не обязательно тренироваться. Отрываю его пальцы от подлокотника и встречаюсь с удивлённым взглядом — ну конечно, не каждый день твой закомплексованный помешанный на приватности парень берет тебя за руку на людях. Но этим не ограничиваюсь: глаза моей прелести становятся еще шире, когда я, продолжая смотреть в упор, подношу несопротивляющуюся руку ко рту и, мазнув по указательному губами (видели бы вы его лицо!), втягиваю палец себе в рот, сразу наполовину. Где-то сбоку сдавленно то ли хмыкает, то ли охает Хан, но я наконец-то слишком занят, чтобы обращать внимание на реакции чьи-то, кроме феликсовых. И даже плевать, что грязные руки во рту иногда вызывают дизентерию. Я оглаживаю палец языком, смачиваю слюной, продолжая удерживать его между губ. Одновременно сжимаю аккуратную ладошку так, чтобы она была зафиксирована: мягкая сила, которая должна транслировать офигевшему владельцу конечности, чтобы не дёргался (хоть он и не пытается). В качестве бонуса большим пальцем массирую Ёнбоку центр ладони. Спорим, он забыл не только про взлет, но и что он по факту в самолёте. — Хёнджин-а, ну ты что… — голоса ниже и сексуальнее я в жизни не слышал. Как ни в чем не бывало, наконец вытаскиваю палец изо рта и вытираю внутри своей же ладони: если быть в слюнях, то обоим, по-честному. — Хочу минет, — для этой реплики уже наклоняюсь к уху подрагивающего всем телом Феликса (такие подробности — только между нами, к тому же мемберы и так походу в полуобморочном состоянии). Хмыкает полузадушенно: — Сейчас? Эй, молодой человек, позовите Хёнджина, куда он подевался? Веселится, но взгляд близок к поплывшему: явно представил себе, каково это может быть. Тесная кабинка туалета. Он неудобно скукожился перед мной на коленях, а я удерживаю его за волосы на затылке, показывая, как нужно сейчас на меня смотреть — широко открытым глазами снизу вверх, — пока трясущимися от возбуждения пальцами возится с моими джинсами. Ёнбок прав; на такое я пойти пока не готов, но представить-то можно: пооблизываться на мысли, завести его и себя. Нас обоих помучить. — Как заселимся… — Ёнбок не летит, он плывёт, явно на чём-то очень скоростном. — Обязательно. Прям сразу, — беру с него обещание, затем невозмутимо отодвигаюсь и лезу под кресло в поисках сумки — нужно себя чем-то занять. Хмыкаю, когда слышу, как откидывается в кресле, громко выдыхает и ругается сквозь зубы. Вот тебе и fuck, Феликс, сам напросился.***
Это подлость: интервью сдвинули на полчаса раньше, оставив группе полчаса на обед. Перелёт из Окленда в Сиэтл был коротким, и предусматривались только напитки, что вполне бы устроило, если бы не этот дебильный перенос. У нас с Феликсом планы, которые мы даже под страхом голодной смерти не согласны отменить. И вот я стою перед его номером, потратив в своём отсилы пару минут и сумев за это время рекордно быстро почистить зубы одноразовой гостиничной щёткой. Деликатно стучу, и за секунду до того, как открывает, у меня в голове проносится вопрос. — Почему ты не спрашиваешь, как я вычислил твой поход в клуб? — не медлю: сразу наступаю, припираю его, взъерошенного и тёплого, к стенке, пинком ноги захлопывая дверь. Ощущение такой желанной добычи в моих когтях заставляет быстро и бессистемно лапать тяжело дышащего Ёнбока. Он сразу мне сдаётся (мне такому попробуй не сдайся) — закрывает глаза и запрокидывает голову, подставляя шею в вырезе худи. Повесил руки вдоль тела и плавится, как в горячке, пока я играю в опасную игру: чуть-чуть не рассчитаю, и буду отвечать за боевой раскрас почти всегда открытых частей тела. Приходится остановиться, чтобы заставить его подумать над ответом. Бедолага простанывает сквозь забытье: — Хёнджина… Что?.. А мне неожиданно хочется вплести разговор в наше тактильное: выуживать из него слова и втолковывать что-то громким шёпотом, пока залез под кофту и кружу пальцами вокруг позвонков, заставляя Ёнбока выгибаться в пояснице, кажется особенно извращённым шиком. — И как?.. — выдыхает потолку, пытаясь включиться в игру. Мне проще делиться сокровенным вот так, сквозь страсть, — наверное, сейчас воспринимаю это забавной историей, а не собственным жалким существованием без него. — Я тебя сталкерил, — Ёнбок наконец получает грубоватый поцелуй в губы и немного оживает, по крайней мере, начинает шарить по мне руками весьма собственнически. — Повтори… — Сталкерил. Следил за тобой. Так часто, ты даже не представляешь, — подхватываю под задницу, он послушно обвивает ногами и теперь висит на мне, как обезьянка на лиане. Не знаю, зачем, но делаю несколько вращений по комнате — странный, но такой естественный танец, особенно когда черпаешь восторг из его взгляда. В конце концов роняю нас на кровать, рукой амортизируя падение, и отстраняюсь, а он неожиданно сам отпускает и тянется по покрывалу вверх, выгибаясь и поглядывая на меня из-под пушистых ресниц, которые почти гладят его потрясающие веснушки. Сказать, что я наслаждаюсь видом — не сказать ничего: даже в банальной кофте с логотипом бренда (такие пачками подделывают), на неопределённого цвета покрывале, он, как минимум, Весна Боттичелли (сравнения ещё лучше у меня нет). Во внезапном порыве наклоняюсь резко и лижу его веснушки, как преданный песик, а он только улыбается понимающе. Ёнбок знает, что я тосковал по каждой из них. Но у нас времени в обрез, а я не дорассказал свою историю. Стягиваю с него худи, падаю носом в ложбинку между ключицами и веду носом и поцелуями вниз. Даже без душа (в особенности без него) он так опьяняюще пахнет, будто формулу делали специально для меня. Речь получается путанной. — Гостиница была так себе… Ты в курсе, что Чана клопы искусали?.. — Хен… — через стоны, — Джин… Что ты несёшь?.. — Звукоизоляция отстойная, и я всегда слышал твои шаги, — тоже снимаю верх: моему мальчику остро нужно мое тепло, — какая опрометчивость, поселить нас на одном этаже. Меня всегда страшно заводило, как он начинал дрожать каждым мускулом, когда я его трогал дольше секунд десяти. Обычно чёткий и техничный, со мной своё тело он едва контролировал. — Я посмотрел в глазок, когда ты пришел, — мы оба тяжело дышим, хотя ещё толком ничего не делали: прижатые вплотную, слегка тремся друг об друга кожей. Я выставил локти по обе стороны от его головы, удерживая шальной, но явно заинтригованный моим рассказом взгляд. — Ты смотрел на какую-то визитку, я разглядел. — И как ты?.. — Понял? Не знаю, дальше просто положился на интуицию. Почувствовал что-то не то, — это была правда. Я не мог знать, куда он собрался и собрался ли вообще, но в отстранённом взгляде (да, к глазку я буквально прилип, не моргая) мне почудился не свойственный Феликсу фатализм, и я насторожился. — Я решил, что если ты выйдешь сразу, в том же спортивном костюме, значит, у меня обострилась паранойя, — я подсунул одну руку ему под голову, маскируя основание шеи, — но ты столько возился… Я чувствовал, что ты-таки выйдешь. Сам вышел тебя встретить, минут за пять до того, как ты открыл дверь. И вынес меня полностью своей блядской красотой. — Ох, Джинни… — поднимаюсь над ним: теперь точно время (которого почти не осталось) активных действий, — я так рад, что ты такой параноик… Он тянется к моему торсу и гладит вверх, и это выглядит просяще. Его покорность и тон, будто пожизненно признаёт меня своим топом (неправда: с его строптивостью это невозможно), кружат и без того дурную голову. — Шлюшка моя мелкая, — шепчу, сдавливаю ему горло под подбородком — несильно, но чтобы чувствовалось. Он приоткрывает рот, круглит свои вишнёвые губы, а мне хочется надавать ему по щекам — не воспитания ради (бесполезно), но чтобы он окончательно и бесповоротно убедился, что так течь он может только на меня. Убираю руку с шеи и обозначаюсь у его щеки, приглаживая костяшками нежную кожу — он тут же догадывается о моем намерении, смотрит совершенно стеклянно, но внезапно твёрдо и спокойно говорит: — Хёнджин, если ты не сделаешь что-нибудь с моим возбуждением прямо сейчас, я коньки отброшу, обещаю, — этот тон свидетельствует, что все границы его заведения я уже пересек и он действительно в бедственном положении. — Ты же обещал минет, — мило улыбаюсь. Издеваюсь. Феликса не нужно просить дважды: он мигом подтягивает себя к моему ремню, и я получаю торопящиеся дрожащие пальцы из своей самолетной фантазии. Целует очередью голую грудь, и когда мишенью становится сосок, я выдаю позорный всхлип и почти забываю про свой хитрый план. Но мне хотелось его удивить: сюрпризы же — основа горячих отношений; нахожу в себе силы оттолкнуть его и снова повалить на лопатки. — Хёнджин, блядь! — натурально орет (про нас теперь знают все номера вокруг этого, порефлексирую позже) и готов уже драться, чтобы добиться секса. — Ну-ка лежать! — я спускаюсь к его штанам, и вот теперь он не понимает. Когда я последний раз делал минет? Наверное, когда мы были очень молоды и зелены, в той другой жизни, сложной, но радостной и захватывающей. До. До того, как расхреначил себя изнутри бесконечным самоедством на все подряд темы, после чего осталась психически сломанная оболочка (удивительно, что талант из себя не изжил; видимо, как профессионал действительно чего-то стою). И родители, кончено, дровишек в эту топку тоже изрядно подкинули, считая наше пидорство порочащим репутацию семьи до троюрных родственников, а Ёнбока — злостным развратителем и виновником всех моих проблем (логично, как синяя трава). Я попробую снова. Вспомню все, что забыл, и сделаю все, что он захочет. Даже дам ему (пусть выберет самую изощренную позу в камасутре), хоть к такому никогда готов не был. Лишь бы мой чудесный мальчик по-настоящему принял меня назад. Несколько раз за прошедшие сутки ловил себя на мысли, что сплю или слетел с катушек окончательно. Когда он наконец вдупляет, уже со стянутыми до колен штанами и моей головой у торчащего колом члена, то делает такое изумлённое лицо, как будто мы снова праздничный торт уронили во время трансляции. — Джинни, вовсе не обязательно, — шепчет пугливо, и страх на пару секунд перекрывает желание в его взгляде. Мне перед ним стыдно — по тысячи причин, а сейчас потому, что кажусь ему слабым невротиком, который устроит истерику, если возьмёт в рот. Поэтому пошло облизываюсь, прижимая член — какой он горячий и плотный! — к своей щеке, проходясь пальцами по мокрой головке. — Расслабься, пожалуйста. Ёнбок с нечитаемым выражением лица опирается о локти, чтобы лучше видеть, а я стараюсь незаметно выдохнуть, прикрываю глаза и опускаюсь сразу на половину его немаленького члена — чтобы этот слабый невротик, с которым я едва договорился, не помешал. Знаю, что нужно дать ему насладиться зрелищем, которое я, клянусь, не устрою больше ни для кого в жизни. Поэтому все-таки решаюсь смотреть на него прямо и плавно скольжу по члену, вполсилы помогая себе рукой. Реакция Феликса воодушевляет: он еле держится на локтях, глаз от меня оторвать, естественно, не может, но слаще всего — слушать его низкие глухие стоны. Когда он путанно выстанывает мое имя, решаюсь взять глубже, давлюсь, но голову не поднимаю. Горлу просто нужно немного привыкнуть. Когда наконец снимаюсь с него, слёзы уже у нижней челюсти. Снова встречаемся с Ёнбоком взглядами, и от одного его вида мне хочется спустить в штаны. Я вспоминаю-таки про себя и обращаю внимание на уже давно пульсирующий болючий пах. Пока по кругу обхожу языком головку, аккуратно перекатывая в кулаке его яцйа, отчего стоны ему приходится заглушать ладонью, расстегиваю пуговицу и молнию (с ремнём мне уже помогли) и ныряю свободной рукой в трусы. В этом есть что-то невероятно интимное и беззащитное — дрочить, когда сосешь и на тебя смотрят. Нет сомнений, я нравлюсь Феликсу таким: открытым донельзя, полуголым и стонущим ему в член. — Я сейчас кончу, — вот это новость. Он вроде бы тянется вялой рукой к моей голове, но остановить себя не позволяю, беря его за руку и переплетая пальцы. Он у меня страшный романтик: уверен, именно этот милый жест заставляет его откинуть, напрячься всем телом и излиться мне в горло с мощным продолжительным рыком, который ладонь заглушить не в состоянии. Я тоже романтик. Визуал (в смысле хорошо воспринимаю глазами). От увиденного начинаю выливаться себе в руку, ловя сильнейшую эйфорию, мышцы конвульсивно сокращаются, и где-то на периферии я слышу свой полузадушенный скулёж. Уплывающим сознанием, которому нужно как-то не дать провалиться в сон, брежу. — Ёнбок. Ну как можно быть таким… Ты просто слишком… — А таким, как ты, можно, — фыркает скептически где-то совсем рядом, и я чувствую на своём лице тёплый язычок, слизыващий мои слёзы и прочие жидкости.***
— Ханбоки, пора… На пять минут уже опаздываем. — Готов к триумфальному появлению? — Конечно, нет, мой генерал. — Отставить панику, — тянется к моим губам за поцелуем в попытке ненадолго продлить нашу близость, — хёнликсы должны быть хёнликсами. Что бы он имел в виду… Размытый лозунг, как ни странно, успокаивает. — Хёнликс ворлд доминейшен! — вскидываю кулак вместе с боевым кличем и тяну смеющегося Феликса с кровати, навстречу приключениям.