Für Alice

Их поселили в одну комнату — точнее, это в комнату Руди в одной из небольших башен поставили кроватку для Элизы; Руди попытался было поворчать, что не хочет спать вместе с малявкой, но отец так на него посмотрел, что он прикусил язык. Элизе на новом месте понравилось — не так душно и тесно, как у матери, не так просторно и холодно, как у отца — но к чему она не могла привыкнуть, так это к вою ветра за окном. Поначалу она просто дрожала от страха, сжимаясь в комочек в своей кровати, но однажды не выдержала и, выбравшись из-под одеяла, босиком пробежала по комнате и принялась дергать простынь на постели Руди — пусть проснется, пусть скажет что-нибудь, чтобы ей не было так страшно. Руди сонно заворочался, приподнялся на локтях, но ничего не сказал, а просто взял и втянул Элизу на кровать, уложив под бок. — Только не вздумай напрудить, — пробормотал он, прежде чем снова заснуть. Элиза смутно сообразила, что значит "напрудить" — этого с ней не случалось уже давно — но на брата не обиделась: рядом с ним было тепло и не страшно. Руди оказался не только не злым, но и не жадным мальчиком: в первые же дни притащил откуда-то большой пыльный ящик со старыми игрушками и вывалил их на ковер перед Элизой, сказав выбирать, что захочет. Так у нее появились: деревянное чудище — гиппогриф — без одного крыла; потрепанный плюшевый дракон, еще слабо дышавший дымом и плевавшийся искрами — совершенно не жгучими, правда; целая армия облупившихся солдатиков, большая мягкая тетрадь и коробка волшебных карандашей — нарисованные ими картинки должны были оживать, но, так как карандаши были не новыми, то картинки едва шевелились. Элизе и этого хватало: рисовать она не умела, но все же старательно исчеркивала страницы тетради, пытаясь изобразить хоть что-то. Иногда к ней присоединялся Руди и, водя ее рукой, рисовал в тетради странные значки — буквы и цифры, как он их называл, — и тогда Элизе было весело вдвойне. Из комнаты они редко выходили, разве что искупаться или вниз, поесть вместе с отцом; правда, Руди то и дело убегал, оставляя Элизу рассматривать картинки в какой-то книжке и повторяя, чтобы она не рвала страницы. Но однажды утром, когда Элиза еще лежала в постели, он выглянул в окно и чему-то очень обрадовался. — Наконец-то штормить перестало, — сказал он. — Пойдем, наверное, прошвырнемся, как думаешь, Элли? Элиза не понимала, о чем он, пока после завтрака (на этот раз была не горелая овсянка, а горелый омлет) незнакомая домовуха с помощью Руди натянула на нее вместо привычной рубашки потрепанные штаны, свитер, стоптанные ботиночки, выцветшие шапку и шарф и потертое пальтишко. Они спустились вниз, в большой зал с огромной темной дверью, и хмурый отец дал Руди небольшую блестящую монетку: — Держи... побродите по округе и поешьте в деревне. — Мистер Реддл приедет? — спросил Руди, пряча монетку и беря Элизу за руку. — Опять эксперименты? — Тебе-то что? — Он мне велел к Хогвартсу выучить десять первых зелий из учебника, а я ни одного не знаю. А он за уши грозился выдрать — мол, отец тобой не занимается, так хоть кто-то должен. — Я сам тебя выдеру, когда неудов у Слагхорна нахватаешь, — отец взъерошил ему волосы и потрепал Элизу по щеке. — Тепло тебе, Элли? Ну вот и славно, идите гулять. От ступенек вниз пролегала узкая тропинка, протоптанная в чем-то белом и блестящем, как монетка; Руди назвал это "снег" и прибавил, что "весь двор к дракклам замело", а Малли, видимо, та самая, что одевала Элизу и готовила невкусную кашу — "ленивая задница". Крепко держа Элизу за руку, он свел ее вниз по двору и скользким ступенькам к покрытым таким же снегом палкам — "в рощу" — а потом к высокой каменной стене; Элиза попыталась разглядеть, где она кончается, но так задрала голову, что уронила шапку, и Руди, недовольно ворча, надел ее обратно. За стеной, сколько хватало взгляда, все было белым-белым; откуда-то доносился непривычный гул и дул холодный ветер, еще холоднее, чем были редкие сквозняки в комнате матери и Дилси. Элиза вжалась личиком в пальто брата и подумала, что они сейчас вернутся домой, но нет — Руди уверенно зашагал вперед по бесконечному белому, и ей ничего не оставалось, как побрести рядом. Ни белое, ни гул, ни ветер все не заканчивались, а они шли, шли и шли. Элиза начала уставать; пока хватало сил, она терпела, но в конце концов просто села посреди дороги, смотря, как Руди идет вперед. Он успел уйти достаточно далеко, прежде чем заметил, что Элизы нет рядом. — Ты чего в снегу расселась, дуреха? — сердито спросил он, вернувшись. — Деревня дальше, через поле на побережье, идем! Элиза помотала головой. — Что? На горшок? Устала? Элиза радостно закивала — так, что шапка чуть снова не свалилась. — Намучаюсь я с тобой, пока говорить не научишься, — Руди, кряхтя, взял ее на руки. — Только не ерзай, а то уроню, и так тяжелая. Они пошли намного медленнее — видимо, Руди было трудно нести Элизу, — но теперь она могла смотреть по сторонам. Не то, чтобы было на что смотреть, правда: только бесконечное белое — поле — вокруг, да по грязно-серому небу плыли тяжелые облака. Гул, негромкий поначалу, однако нарастал; он превратился в оглушительный шум, когда Руди с Элизой на руках вышел на какой-то обрыв. Ветер задул еще сильнее, и Элиза спряталась от него в воротник брата — ей казалось, кто что-то большой и зубастый кусает ее за щеки. — Да не прячься ты! — несильно встряхнул ее Руди. — Посмотри лучше! Элиза посмотрела — и замерла от ужаса и изумления. Внизу, под их ногами, тянулась полоса темно-серых острых камней; от них и дальше, сколько хватало глаз, до самого края серого неба простиралась бескрайняя черная масса. Масса клокотала, перекатывалась, всплескивала белыми завитками на острых вершинках; с ревом налетала на камни и с грохотом разбивалась о них, разлетаясь в разные стороны. Крошки этой массы долетели и до Элизы, мазнув ее по щеке; они оказались холодными и мокрыми, и Элиза поняла, что черная масса — это вода, но не та, которую мать и Дилси наливали в таз в соседней комнате, а какая-то другая. — Это море, — тихо и гордо сказал Руди. — Вон там мы живем, — он ткнул пальцем в огромную скалу, почти нависшую над их головами. — Через поле мы пришли, а вон там деревня. Это все мое... ну, будет моим, когда я вырасту, — он шмыгнул носом и покосился на притихшую Элизу. — Наверное оно и твое теперь тоже, но ничего, я не жадный. Я поделюсь. Элиза помотала головой: она не хотела, чтобы с ней делились морем, полем или жуткой скалой; по правде говоря, она немного продрогла и обменяла бы все предложенное на тарелку каши, даже той, невкусной. Видимо, Руди это понял, потому что тяжело вздохнул и принялся искать спуск вниз — туда, где виднелись трубы и шедший из них дымок. В деревню Элиза вошла на своих ногах, неуклюже топая по мерзлой грязи; Руди спустил ее с рук и заявил, что не понесет дальше, если она будет так вертеться. Не вертеться Элиза не могла — ничего из того, что ее окружало, она не видела раньше: ни покосившихся домов под соломенными крышами, ни шатающихся, черных от ветра и воды заборов, ни тощих птиц — куриц, как сказал Руди — то тут, то там перебегавших грязную улицу. Людей вокруг отчего-то не было; пару раз около домов им встречались худые женщины, чем-то похожие на мать — наверное, у них были такие же испуганные лица — но они не подходили близко, не заговаривали, только молча смотрели вслед. Пару раз Элиза чуть не упала — все же она никогда не ходила по такой неровной дороге, да и вообще по дороге не ходила — но ни одна из женщин не кинулась ей на помощь: Руди сам подхватывал ее и ставил на ноги, недобро поглядывая по сторонам. Они зашли в один из домов: он был выше остальных, меньше покосился, да и крыша была покрыта не соломой, а кусками чего-то темного. Внутри было темнее, чем на улице, и не очень хорошо пахло; когда Элиза, чихнув, проморгалась, то разглядела кучу длинных столов, как в том зале, куда отец принес ее поесть, но эти столы были куда менее чистыми и красивыми. В дальнем конце дома стояла невысокая перегородка; на эту перегородку оперся мальчик, на вид чуть побольше Руди, и, что-то насвистывая, протирал стаканы не очень чистой тряпкой. — Привет, — сказал ему Руди и пошел к перегородке; Элиза побрела за ним, стараясь обходить столы — не всегда успешно: пару раз она больно стукалась об углы. — Пожрать есть? — Привет, мелкий хозяин, — лениво отозвался парень. — Мамка печень гусиную зажарила, будешь? А хотя другого ничего нет. — Давай, — Руди залез на один из стульев без спинки, стоявших около перегородки; Элиза тихо встала внизу. — А где все? В деревне пусто. — Так ветер вон какой, пошли лодки вытаскивать, чтобы не побило, — парень перегнулся через перегородку и увидел Элизу. — Дите с тобой, что ли? — Ой, драккл! — Руди нагнулся, подхватил Элизу и посадил ее прямо на перегородку, как отец сажал на столешницу. — Ты чего молчишь, глупая? Потеряться хочешь? Элиза помотала головой. — Мелкая она какая, — с сомнением протянул парень. — Говорить еще не умеет, поди. Такие мелкие обычно еще у мамок за подол цепляются, а ты вон, сюда принес. — Отец ее мне отдал, вот и принес, — Руди подпер кулаком подбородок и выложил монетку, которую дал ему отец. — Хватит трепаться, Джек, жрать тащи. — Жрать тебе, неслуху хозяйскому, — беззлобно проворчал Джек, но куда-то скрылся и через пару минут вернулся с двумя тарелками и кружкой. — Держи. А это вот барышне. — Какая она тебе барышня, — буркнул в ответ Руди и схватил вилку. В одной из тарелок оказалось непонятное темное месиво — видимо, та сама печенка; в другой — серый, порезанный ломтями капустный пирог (Элиза узнала его по запаху — Дилси приносила им с матерью несколько раз), а в кружке — молоко. Пирог был жестким, молоко странно горчило, но Элиза послушно доела и то, и другое; вряд ли бы ей дали еще что-то, да и Джека обижать не хотелось. — Измазалась вся, — фыркнул Руди, вытирая ей лицо собственным рукавом. — Джек, силки проверять пойдем? — С ума, что ль, свихнулся? — Джек умолк: в комнату ввалились несколько плохо одетых мужчин и, негромко переговариваясь, расселись за дальним столом. На Руди и Элизу они посматривали с опаской. — Ветер опять поднимается. Не пойду и тебе советую взять барышню и домой пойти, не шататься вокруг. Руди оглянулся на мужчин у окна и сжал губы — так, что они превратились в тонкую белую полоску: — У отца гости. Нам до вечера домой лучше не показываться, сам знаешь. — Вот оно что... — задумчиво протянул Джек. — Ну ничего, придумаем что-нибудь. Пока они разговаривали, Элиза, облизнувшись, оглядывалась по сторонам; серого пирога ей все же не хватило, и она искала, чего бы еще пожевать. На тарелке брата оставалась хлебная корка; Элиза цапнула и сунула ее в рот так быстро, что никто из мальчишек и глазом моргнуть не успел. Руди, обнаружив пропажу, выругался и несильно шлепнул Элизу по спине, но Джек рассмеялся и положил перед ней еще два куска: — Ешьте, маленькая барышня, и не слушайте этого обормота. Авось хоть вы вырастете да отколотите его за все хорошее. Руди нахмурился, но ничего не сказал. Элиза растерялась было, но тут же снова занялась пирогом. В конце концов, раз ее новый друг — а Элиза не сомневалась, что Джек теперь и ее друг, не только друг Руди — ее угощал, отказываться было неудобно. Тем более что она все еще хотела есть. * * * На улицу в тот день — еще один длинный и странный день, как многие с того момента, как отец унес ее от матери — они больше не ходили: когда в комнате, где они ели, стало слишком много людей, Джек потихоньку вывел их с Руди в другую — поменьше, но почище и поуютнее. Мебель там тоже была старой, и полы скрипели так, что в ушах закладывало, но в большом очаге горел огонь, а на серые стены отбрасывали отблески цветные стеклышки, связанные в странную конструкцию и подвешенные под потолком. Элиза смотрела на них, пока ее не разморило от тепла и еды, и сама не заметила, как уснула; она не проснулась даже тогда, когда кто-то из мальчиков — наверное, Джек, он был постарше и посильнее — принес ее домой и уложил в кровать. С тех пор они с братом часто ходили в деревню — честно говоря, каждый раз, когда на улице не было вьюги, сильного ветра или дождя. Если погода была похуже, то они часами просиживали в задней комнате дома Джека, занимаясь какой-нибудь ерундой; несколько раз, впрочем, Джек и Руди куда-то удирали, оставляя Элизу под присмотром миссис Грейбек — матери Джека. Миссис Грейбек была женщиной доброй и рассеянной: она давала Элизе сколько угодно сухарей и не особенно за ней следила, так что Элиза от души веселилась, бегая по двору за тощими курами и копаясь в здоровенной песочной куче у ворот так, что к возвращению мальчиков была вся в грязи и песке. — Да когда успела только, нас не было всего ничего, — ворчал Руди, пытаясь как-то удержать и Элизу, и мертвых рыжих зверьков, с которыми, как правило, возвращался. — Джек, воды нагреешь? — Она простынет двадцать раз, пока до замка дойдете, — возражал тот. — Так неси, дома отмоешь. Но если светило солнце (что, впрочем, бывало редко) или просто было тепло, тогда Руди оставался у Грейбеков ровно столько, чтобы взять еды для себя и Элизы, а потом они уходили прочь. Они бродили по окрестностям, уплетая вечный капустный пирог и вареную курицу и запивая горьковатым козлиным молоком, доходили до опушки леса, темневшего вдалеке за полем, иногда спускались к самому морю; тогда Элиза бегала у самой воды, которая пугала ее все меньше, и горстями таскала брату разноцветные камешки, а Руди помогал ей отобрать самые красивые. Вообще-то он должен был учиться, чтобы подготовиться к какому-то Хогвартсу — так сказал отец, но книги Руди брал с собой редко, а если и брал, то прятал в задней комнате у Грейбеков; чаще он просто рассказывал Элизе разные истории — наверняка выдуманные, а иногда молча наблюдал за тем, как она бегает по полю или по берегу. Когда она уставала, он сажал ее на спину — так ему было легче — и носил до тех пор, пока она не начинала проситься вниз или они не возвращались домой; нередко именно так, на обратном пути, на спине брата под шум моря, Элиза и засыпала. Однажды — это было уже когда снег сошел, и поле из белого стало черным — Элиза тоже уснула во время прогулки. Проснулась она от тряски, и не дома, а на соломе в затянутой какой-то тканью телеге; в дальнем углу повозки лежало несколько тяжелых мешков, а рядом сидел Руди и угрюмо разглядывал что-то под ногами. — Дождь пошел, — пояснил он, увидев, что Элиза открыла глаза. — Я думал переждать, а этот, — тут Руди сказал не очень хорошее слово, — взял да и поехал куда-то. Ничего, как остановится — выпрыгнем. Есть хочешь? Они доели пирог и курицу, причем Руди почти все скормил Элизе; повозка все ехала, ехала и ехала, и Элизе начало казаться, что они уже очень далеко от дома — дальше, чем когда-нибудь уходили. Наконец повозка остановилась; Руди проворно выбрался наружу, аккуратно вытащил Элизу — она успела заметить, что они приехали в какую-то деревню, но куда больше и чище той, что была около замка, — а затем бросился в проулок между домами, таща Элизу за собой. — Плохо дело, — сказал он, тяжело дыша, как только они отбежали настолько, чтобы их не было видно с улицы. — Мы, кажется, в Гротс приехали. Вот что, я пойду поищу камин, а ты стой тут и никуда не уходи, ясно? Элиза покивала. Пусть она и не была достаточно большой, но соображала неплохо для своего возраста, все так говорили. — Элли, я серьезно, — Руди присел перед ней на корточки. — Мы не у Грейбеков, даже не вздумай никуда убегать. Не то... не то маггл придет и съест тебя, поняла? Он ушел; Элиза осталась в переулке, чуть дрожа от холода — в повозке было довольно тепло, а здесь дул ветер и моросил мелкий дождь. Руди все не было; Элиза не могла понять, почему он ушел искать камин один, без нее — в конце концов, ей тоже холодно и хочется обсушиться, почему брат ее бросил? — Эй, мальчик! Ты что там делаешь? Элиза подпрыгнула от окрика, чуть не свалившись в лужу, обернулась и оцепенела от страха: к ней приближалось чудовище. Похожее на человека, но огромное — больше Руди, Джека, миссис Грейбек, даже больше отца, — в странной темной одежде (или шкуре?) и со страшной головой: верхняя ее часть была вытянутой вверх и темного цвета, нижняя же — круглой, красной и с топорщившимися усами. Наверное, это и был тот самый маггл, которым пугал ее Руди... но ведь она была послушной, она никуда не уходила, почему он решил ее съесть? — Эй, малец! — маггл подошел еще ближе, и Элиза зажмурилась от ужаса, изо всех сил стараясь не заплакать. — Я тебя спра... господи ты боже! Да кто это такого малыша в такую погоду одного на улице оставил? Маггл был совсем близко; Элиза сжалась в комочек и зажмурилась изо всех сил, когда маггл вскрикнул и выругался. В то же мгновение ее подхватили на руки и помчались прочь; откуда-то сверху пахнуло знакомым запахом мятного мыла, сырости и мокрой шерсти, и Элиза все же заплакала — от облегчения. — Прости, мелкая, прости, прости, — твердил Руди на бегу. — Я не знал, что он там шатался, я бы тебя с собой взял, не реви, я нашел камин, скоро дома бу... ай, дракклы твою мать в задницу впятером! — Ну-ну! — одернул его кто-то взрослый. — Нос не дорос так выражаться, юноша! Да еще и при малютке! Элиза робко приоткрыла глаза: на этот раз перед ними был обычный человек — во всяком случае, он был одет в такой же плащ, как отец и Руди, ярко-красный, правда. Руди при виде этого плаща сжал губы в тонкую нитку — Элиза уже знала, что он так делает, когда сильно сердится. — Агл? — тихонько спросила она. — Это хуже маггла, — процедил Руди. — Это аврор. — Хуже маггла, вот как? — спросил человек в красном плаще; Руди попытался было его обойти, но человек схватил его за плечо. — А что это вы тогда по маггловской части деревни шастаете, а? — Заблудились, — огрызнулся Руди и попытался вырваться, но человек — аврор — держал крепко. — Пустите, нам домой надо! — Вот родители вас домой и заберут, — пообещал аврор. — Как вас зовут и где вы... ах ты, черт! Элиза нагнулась и изо всех сил вцепилась зубками в руку, удерживавшую Руди: пусть аврор был не менее страшным, чем маггл, но с братом она не боялась никого и ничего. Руди, воспользовавшись заминкой, рванулся было прочь, однако аврор, шипя от боли, перехватил его за шиворот. — Вот ведь паршивцы! — он поволок Руди по по улице, и Элиза вцепилась в него изо всех сил, чтобы не упасть. — Откуда взялись только на мою голову... ты, палочку сюда, живо! — Нет у меня палочки, я в Хогвартс только осенью пойду! — крикнул Руди. — А взялись мы... Он вдруг осекся, словно вспомнил что-то; аврор остановился и внимательно, очень внимательно осмотрел и его, и Элизу. — Рэндальфа Лестрейнджа, никак, детишки? Сразу надо было догадаться, тебя-то, парень, я тут вроде уже видел. Ну ничего, сейчас из участка напишем, и он вас заберет. — И шкуру спустит, — мрачно буркнул Руди. — С меня уж точно. — Заслужил, — аврор подтолкнул его вперед. — Кой черт тебя унес так далеко от дома, да еще и с маленьким братом? — Это девочка. — Тем более. Няньки ваши совсем за вами не глядят, что ли? Руди засопел, но промолчал. Элиза задумалась было, о каких няньках они говорили — у Руди нянек никогда не было, у нее самой когда-то давно была Дилси, а теперь сам Руди — но скоро почувствовала, что устала, и положила брату голову на плечо. Участок оказался серым обшарпанным домиком, вроде тех, что были у них в деревне, разве что в два этажа. На первом не было ничего, кроме стола, трех стульев, огромного камина, деревянной клетки, в которой спали несколько бродяг, и второго аврора в красном плаще — совсем молодого, едва ли намного старше Джека. Взрослый аврор разрешил Руди и Элизе сесть не в клетку, а на один из стульев, поближе к огню; молодой какое-то время наблюдал за ними, разрезая на части что-то круглое, зеленое и вкусно пахнущее, а затем, оглядевшись по сторонам, протянул один кусочек Элизе. Она отодвинулась было, но молодой аврор неожиданно улыбнулся ей — неуклюже, но ободряюще: — Эй, это же яблоко. Это вкусно. Хочешь? Элиза неуверенно потянулась к кусочку, но Руди заметил и шлепнул ее по руке: — Не смей ничего у них брать! — Ты чего, пацан? — изумился молодой аврор. — У тебя братишка голодный, по глазам вижу. — Ай, оставь их, Аластор, — отмахнулся взрослый. — Это не дети, а волчата. Старший просто огрызается на всех подряд, а малышка, похоже, совсем дикая: не говорит, не плачет, кусается только, что твоя докси. Молодой аврор только плечами пожал, но продолжил сочувственно поглядывать на Элизу. Прошло совсем немного времени, прежде чем пламя в камине вдруг вспыхнуло зеленым, и из него вышел отец; едва взглянув на него, Элиза вжалась в Руди, стараясь спрятаться как можно дальше: отец был очень, очень, очень зол. Совсем как в ту ночь на маму и Дилси. — Ваши? — спросил его взрослый аврор. — Мои, — процедил отец. — Ну так следите за ними. Сами знаете, какие у нас тут места. Няньки у них нет, что ли? — Не на что нанять, все на налоги для вашей грязнокровной братии уходит, — проворчал отец, забирая Элизу. — Родольфус, пошевеливайся. — Удачно выжить, пацан, — съехидничал молодой аврор и неожиданно озорно подмигнул Элизе. — И тебе, малышка. — Не дождешься, я еще на твоей могиле спляшу, — пообещал Руди, прежде чем отец затолкал его в зеленое пламя. Элиза испугалась, что отец решил сжечь их всех, особенно когда сам шагнул в огонь с ней на руках, но ошиблась: после того, как их помотало в зеленом пламени, они оказались дома, в том зале, в котором обычно обедали. Руди уже был там — стоял у стола, вцепившись в спинку одного из кресел; отец посмотрел на него, медленно спустил Элизу на пол и так же медленно шагнул к Руди. — Мы заблудились, — быстро сказал тот. — Я кому сказал — чтобы дальше леса ни шагу? — свистящим шепотом спросил отец. — Мы правда... — Я кому сказал — чтобы за границу защитных чар даже носа не смел показывать без меня или Тома? — отец протянул руку и выхватил кнут прямо из воздуха — во всяком случае, Элизе так показалось; Руди побелел и крепче вцепился в спинку стула. — Мне делать нечего, кроме как с воздухом трепаться? Или хочешь, чтобы я твой труп по окрестностям разыскивал, и хорошо, если только твой?! — Да не собирался я... Отец закатил ему оплеуху — такую, что Руди не удержался на ногах и упал. И тут же зашипел — отец все же вытянул его кнутом. — Один раз прибью, в другой не полезешь! — отец замахнулся второй раз. — Вот только попробуй!.. Кнут с громким хлопком разорвался у него в руке, рассыпавшись на мелкие кусочки; Элиза сидела на коврике у камина, сопя и сжав кулачки. Отец и маму бил, не только Руди, но мама велела ей прятаться, а Руди не велел, и она может ему помочь, чтобы его не побили. На мгновение ей показалось, что отец и ее ударит, но он только помотал головой и тяжело опустился на один из стульев. — И что с вами, паршивцами, делать? — устало спросил у воздуха; Руди тем временем поднялся на ноги, стараясь держаться от него подальше. — Нашел заступницу, тоже мне... Ладно, бери ее и не показывайтесь мне на глаза сегодня. И вот что, Рудольф — заканчивай шататься, садись за книги. Неучем приедешь, тебе же хуже; дракклы с учителями, тебе старосты на Слизерине жить не дадут, в Больничном крыле поселишься. Руди не надо было просить дважды: поманив Элизу, он тихо вывел ее прочь. Уже на лестнице он остановился, взял Элизу на руки, внимательно посмотрел на нее и... неожиданно рассмеявшись, впервые поцеловал в лоб. — Ты крута, мелкая, — довольно сообщил он озадаченной Элизе. — Такая мелкая, а уже крутая. Зуб даю, ты половину этой страны будешь за яйца держать, когда вырастешь. Элиза не поняла, кого и зачем она будет держать за яйца, но благодарно фыркнула и потерлась носом о щеку брата. В конце концов, это рядом с ним она ничего не боялась. Гулять с того раза их больше не пускали, даже во двор. Элиза, впрочем, не сильно расстраивалась: да, она скучала и по Джеку, и по его матери, и по пирогу, и даже по курам, за которыми можно было побегать, но снаружи было очень холодно, выл ветер и лили дожди, да и вообще по словам Руди это было "самое поганое лето", какое он помнил. Руди теперь почти не играл с нею, только сидел у окна или за столом в их комнате, уткнувшись в какие-то книжки. С каждым днем он все больше мрачнел; Элиза не знала, отчего, но, кажется, знал отец и вовсе не злился, наоборот — он стал куда мягче с Руди и даже старался как-то его подбодрить. — Ну пойми ты — надо, — примирительно, даже просяще сказал он как-то за ужином. — Мне самому это не по душе, но — надо, Рудольф, понимаешь? — Почему? — Руди без аппетита возил ложкой по тарелке. — Почему я не могу учиться дома? — У кого? У твоей бабки Маргреты, чтоб ее черти во все щели жарили? Из меня тот еще учитель. — У мистера Реддла. Он учил меня немного прошлым летом. — У него и помимо тебя дел хватает, — отец потянулся к кувшину с элем. — Да брось, не все так плохо. Ты не один будешь, найдешь себе друзей... — Ты же сам говорил, как там погано — мол, на Слизерине сволота одна и старосты дерутся, а на других факультетах от грязнокровок не продохнуть, — напомнил Руди. — Забыл? Отец смущенно закашлялся, чего с ним на памяти Элизы не случалось никогда. — Ну, не только сволота и старосты, приличные люди тоже попадаются. Я же встретил как-то Тома. Да и... еще кое-кого. Руди закатил глаза и обвиняюще ткнул в отца ложкой: — Ты запьешь. Помнишь, как меня дядя к себе на неделю забирал, и вы с мистером Антонином забухали как черти? — Рудольф! Что за выражения! Элиза захихикала и оказалась вся в гороховом пюре — в тот раз оно, против обыкновения, не подгорело. — Что? Мистер Антонин так говорит! — Не запью, — сдался отец, вытирая Элизе лицо. — У меня Элли теперь, она за мной присмотрит. — На нее вся надежда, — фыркнул в ответ Руди, но Элизе показалось, что ему далеко не весело. Совсем хмурым он стал, когда отец, уехав куда-то на весь день, привез ему новехонький сундук с блестящими застежками. В сундуке оказались такие же новенькие книжки, чистый пергамент, белые перья и черные мантии, в которых Руди выглядел совсем взрослым, но он едва взглянул на себя в зеркало — сразу же стянул и как попало сунул обратно в сундук. А ночью, не дожидаясь, пока Элиза по привычке залезет к нему под одеяло, сам пришел и присел на край ее кровати. — Я скоро уеду, Элли, — тихо и серьезно сказал он. Элиза смотрела на него во все глаза. — В Хогвартс. Это такое место... в общем, каждому волшебнику надо туда поехать, и мне тоже. Нашу семью там не особо жалуют, но отец говорит, что иначе мне придется поехать совсем к дракклам на карачки, потому что в Шармбатон или Дурмштранг меня не возьмут. Хогвартс хотя бы рядом. Элиза переползла к нему на колени и уткнулась в плечо; Руди приобнял ее и погладил по голове в ответ. — Первогодок вроде никуда не отпускают, но... я вырвусь вас проведать, я придумаю, как. И знаешь, что? — он пристально посмотрел на Элизу. — Миссис Грейбек говорила, что такие малявки быстро забывают людей, если их нет рядом, но ты постарайся меня помнить. Ладно? — Адо, — тихо согласилась Элиза. Она не верила, что Руди куда-то уедет, пока однажды утром не проснулась и не увидела его пустую кровать. Нового сундука тоже нигде не было; Элиза заглянула во все уголки их небольшой комнаты и, ничего не найдя, решила подождать — в конце концов, Руди и раньше нередко убегал еще до того, как она просыпалась, и всегда возвращался. Руди не вернулся — ни вечером, ни на следующий день, ни на следующий после следующего. Элиза снова осталась одна.