Мелочи в девочках

На высохших от крови губах блестела чужая слюна, она размазала все алым, липко. У нее, смотрящей так ядовито, волосы были темного блонда, глаза туманно зеленые и на плечах повисла тряпкой куртка. Она скалилась, облизывалась уголки губ, ее клыки то и дело просвечивались и сверкали под тусклым освещением в этом каком-то амбаре, заброшенным хрен знает сколько сотен лет назад; в руке покоилось лезвие. Таким, обычно, таким как она, обычно, головы срезали и позволяли им падать под таким углом, что они смешно смотрели своим пустым, ошеломленным взглядом, когда переворачивались. У Сэма тоже было в руках лезвие — обычный перочинный ножик, припрятанный в рукаве как раз на такие случаи. Веревка жгла больно, но не больнее осознания причины, по которой он оказался здесь, в логове вампира, связанный, и она — Кристина, или Каролина, — целовала его своим острым языком. Как на прощание, но не могла насытиться. Кристина много кокетничала в том баре, она появлялась тут и там, как игрушка, выскакивающая из коробки на пружине; она много говорила про рок и машины, думая, что такому парню, как Сэм, это понравится, но Сэм не был Дином, и полагал, что девочка просто запуталась. Она сильно схватила его за руку и потянула к себе, заставляя выронить стакан, встала на носочки и укусила — не поцеловала — за нижнюю губу. Теперь она была готова кусать по-настоящему. — У тебя губы ужасно обветренные, — она говорит, хмурится и заправляет рукав куртки высоко до локтя, поднося лезвие к коже. К немного загорелой, усыпанной местам веснушками. Сэм не реагирует, не улыбается, не усмехается, но его лицо было тяжелым, как если бы ему сказали посчитать корень из ста семидесяти пяти запятая три на скорость. Она, горбатая, подходит ближе, и вот уже вдоль ее руки, прям до локтя, бусинами собиралась кровь, собираясь хлестать как в не себя, и она наклоняется, садится на корточки — и это была ее смертельная ошибка, подходить так близко. Она кряхтит, когда падает на твердый пол, как ее голова стукается с таким звуком, будто ударили по большой полой железянке, и она и не была умнее, чем эта железянка, потому что после кричит, шипит и тянется к шее Сэма, чтобы укусить, заставить их умереть здесь вдвоем. Вампиры, как и любая хтонь, как и любой человек, очень живучие, и когда Сэму было тринадцать, у него голова поехала на научно-популярной ерунде: сколько минут живет мозг, когда голову отрубают? Оказалось, что всего несколько секунд. Но за эти несколько секунд, Кристина — или Бог знает, Каролина, — чувствует всю боль и раскрывает пасть, как змея, готовая напасть, но ее гримаса застывает, а взгляд, все же смешной, останавливается и на прищуренных в удовлетворении глазах Сэма. Он не смотрит и не считает секунды, встает и покидает это место, чтобы найти брата и вернуться в мотель, помыться и завершить это дело. Он не думает о том, как знакомо она выглядела. *** Дин опять уходит этой ночью с девочкой — они все почему-то пускают его к себе, будь то комната в таком же захолустье, в котором они с Сэмом жили все детство, будь то их собственный дом. Это, конечно, хорошо, но его бы не смутило закидывать их ноги себе на плечи в присутствии брата в одной комнате — Сэм бы все равно вышел, да? Дин удивляется тому, как можно вот так доверять, но эта девочка была такой пьяной, дерзкой и бойкой, что он готов поставить пятак на то, что она первая перевернет его на живот и… Он целовал ее много, потому что привык любить женщин; он обводит губами по линии ее острой, вытянутой челюсти, что вовсе не уродовала ее, а привлекала; он складывал ее руки за спиной, заставлял выгибаться и мял грудь. Он почти не смотрел на нее, не обращал внимания ни на темные волосы по плечи, так и пытающиеся попасть ему в рот, ни на меняющиеся, под каким-то, сука определённым углом ореховые глаза, ни на что, кроме ощущений и картин, выстраивающихся в его голове, когда впереди была только темнота. Она много умничала, о чем-то постоянно говорила, что-то лепетала, но было непонятно ничего, кроме слова «вай-фай». Она бы больше понравилась Сэму, чем ему, ведь они были почти как две капли… Но сегодня на все все равно, да? Она елозила как сумасшедшая, на этих простынях, хватаясь и цеплялась руками, царапая и щипая, но Дину это даже нравилось. Она была смелой, немного с приветом, будто хотела съесть его изнутри, начиная с кишечника; она глотала так, будто пила лимонад в тридцать семь градусов Цельсия; ее волосы разбросались по подушке и он собирал их рукой в тугой хвостик. А когда все закончилось, она продолжала разговаривать, как будто у нее и не болит челюсть, как будто она и не устала, что-то снова слишком умное, красивое, метафорическое и все же научно-что-то-там-еще-ское, заставляя его уснуть, как если бы ему читали Белоснежку на ночь. Такая дурацкая, девчачья и гейская книга. Утром у Сэма не будет вопросов, но будет вот это тупое, сложное лицо, которое говорит «Я знаю, где ты был, и мне по барабану, вот честно»; завтрак из заказной еды и когда они будут сидеть в машине, готовые двинуться в другой штат, у него глаза будут как у змеи под солнечными лучами. Совсем не как у нее — Дин подумает, и включит Зеппелин.