Не молчи со мной о смерти

- Не жди меня. В ту секунду Ханджи была абсолютно уверена – не были бы у него сейчас заняты руки, капрал бы убил ее в порыве бессильной злости, тихой, удушающей ярости. Он только крепче сжал в израненных, кровоточащих пальцах тяжелые клинки и из последних сил, на сиплом выдохе прошипел ей сквозь зубы такие простые, неимоверно много значащие именно сейчас слова. Он знал, с самого начала знал – она не послушает его. Раньше не слушала - так почему же должна делать это сейчас? Ханджи была абсолютно уверена: не будь этот человек тем самым капралом, она бы точно заметила в полуприкрытых в смертельном бессилии глазах промелькнувшую растерянность и, может быть, даже страх, это польстило бы ей, она знает... Но это был Ривай. Все тот же мелкий, вредный Ривай, что никогда бы в жизни, даже под страхом мучительной смерти не выказал бы, с каким паническим ужасом всегда отпускает бешеную женщину на поле боя хоть на пару метров дальше от себя. Это был все тот же жуткий, внушающий ужас Ривай. Потрескавшиеся на холодном ветру губы наверняка беззвучно обматерили ее самыми последними словами, взгляд, брошенный из-под замерших ресниц определенно пообещал ей скорейшую смерть, Ханджи улыбнулась – она почти угадала. Медленно покачала головой, притворно укоризненно усмехнулась – и сделала вперед несколько бодрых шагов… Бросать товарища на поле боя – не в ее компетенции. Бросать на поле боя любимого мужчину – никогда в этой чертовой жизни… Девчонка Аккерман определенно поняла бы, о чем она сейчас… - Никогда не жди меня. Не слыша гула собственной крови в ушах, грохота тяжелых шагов, оглушающе пронзительных криков вокруг, его слова прозвучали в ее голове слишком четко и громко – не получится как в прошлый раз невозмутимо сделать вид, что она не слышала их. Он, кажется, совершенно не волновался - сжимал только до скрипа в забинтованных ладонях край больничной простыни, со свистом выдыхал сквозь сжатые зубы, вместе с безжалостными словами, спертый душный воздух. Она, кажется, никогда не видела его, лежащим на этих продавленных, металлических койках, что всегда давят вылезшими прутьями в плечи и спину. Он, кажется, всегда был таким: согнутым в три погибели, бесконечно измотанным и уставшим, но совершенно здоровым: всего-то с парой царапин да натертыми мозолями на скрюченных в порыве неподвижного оцепенения пальцах. Это она, кажется, сейчас лежала на ненавистной больничной койке с тремя переломами и глубокими ранами по всему телу, что саднили и болели до того сильно, стоило только хоть немного прикоснутся ими к поверхности жесткой кровати. Наверное, он прекрасно справился бы и без нее, и не стоило ей в целях отвлекающего маневра лезть к шестиметровому прямо в пасть, а заодно и пытаться взять у него слюну на анализ… Наверное, поэтому сейчас он смотрит на нее с такой безграничной злобой и яростью, наверное, поэтому сейчас нечеловеческая мука раскаленным металлом мерцает в болезненно-сухих, воспаленных отсутствием нормального сна, глазах. Он не признается, но она знает – он давно разучился спать без нее, хоть часто в самой грубой форме попрекает ее невыносимые привычки закидывать на него ноги во сне или перетаскивать на себя тонкое одеяло в особенно холодные ночи… Он рассержен, он почти в бешенстве, ему совсем не спится, и она думает, что это, наверняка, единственная причина, по которой он не отходит от ее койки ни на шаг, смотрит исподлобья угрюмо, уже битый час читая ей долгие воспитательные нотации... В больничной палате пахнет засохшей кровью, нагретой на солнце пылью и безграничным человеческим отчаянием… *** - Никогда не жертвуй собой ради меня. Он хмурится и безбожно ругается сквозь зубы, когда она пытается шутливо заметить, что заслуживает хотя бы благодарность за спасение боевого товарища, а не бесконечных воспитательных бесед и обидных оскорблений в свой адрес. Он резко вздрогнул тогда, словно получил удар под дых, больно схватил ее за руку, казалось, пытаясь испепелить одним только взглядом. И близко-близко наклонив к ней искаженное в гримасе злости ли, боли, лицо, выплюнул ей прямо в губы эти резкие, бесконечно-холодные слова. Не была бы она той самой Ханджи Зоэ, определенно бы почувствовала, как холодеют от подобного тона конечности, как переворачивается что-то внутри от безграничной обиды, как к горлу буквально сами собой подступают, душат бессильные слезы… Но она была все той же беспечной, легкомысленной Зоэ… И даже убийственная внутренняя сила этого страшного человека не была в состоянии сломать столь прочно установленного факта… Ханджи улыбалась и, как бы сдаваясь, насмешливо поднимала вверх забинтованные руки. И всяческий раз вовремя успевала вытирать рукавом больничной рубашки в момент повлажневшие глаза… Ханджи совсем не обижалась. Просто иногда, до дрожи, до ужаса, до сбитого дыхания становилось страшно... Волноваться за боевого товарища – неотъемлемое на войне явление. Панически бояться за любимого мужчину – скорее всего, давняя, неискоренимая привычка… *** - Никогда не заходи ко мне без стука. Как ни странно, она всегда выполняла эту его просьбу-приказ… Совсем не потому что, как и он, придерживалась мнения, что не нужно лишним пронырам знать об их фамильярных отношениях, просто… Она любила ощущение томительного ожидания, когда сквозь несколько долгих секунд, слышала тихие четкие шаги за толстой стеной, приглушенный в сдавленном раздражении голос, от которого всегда кровь стыла в жилах, от которого по коже толпой мурашек проходила судорожная дрожь. Глухой и морозный, словно звучащий из самой глубины, он часто напоминал ей шелест зимнего ветра, глубоко пробирающегося под кожу, колышущего ночную гладь промерзшей воды... В той местности, где был расположен корпус развед-отряда в те ночи без остановки шел дождь. Ривай не знал, радоваться ли ему от того, что, благо, в эти дни не намечалось никаких вылазок, или же наоборот… Но, когда он слышал привычный звонкий стук в старую, полуразвалившуюся дверь, думать о таких вещах почему-то сразу же переставал… Когда он открыл дверь, за горой бумаг, которые огромной стопкой были взвалены на руки помешанной идиотки, он не увидел даже ее лица: краем глаза отметил только голые, длинные ноги, наспех всунутые в высокие, потрепанные сапоги. Он знал, что Ханджи улыбается, сопит шумно под тяжестью сложенных бумаг и совершенно не чувствует вины, бесцеремонно вваливаясь в его обитель, оставляя на безукоризненно чистых половицах небольшие, грязные следы. Смеется тихо и вкрадчиво на его недовольные реплики и безысходный вид, когда кипа исписанных отчетов снегом ложится прямо на идеально-заправленную постель, разлетаясь по ней беспорядочным мусором. Ривай сдавленно матерится и, почти обреченный, откидывается на спинку продавленного кресла, устало прикрывает ладонью слипающиеся глаза. Ненормальная посмеивается, лукаво щурится, откровенно насмехается… - Если наши дети пойдут в тебя, пускай меня лучше сразу сожрут титаны… - она усаживается на скрипучую кровать, вальяжно опирается спиной о холодную стену, улыбается снова чему-то. Смеется, смеется, смеется… - Язык прикуси, дура. Она кажется совершенно расслабленной и, вроде как, абсолютно счастливой, и Ривай хочет думать, что совсем не от того у него самого появляется желание – из последних сил, на изможденном выдохе, крепко зажмурив глаза – растянуть сухие, обветренные губы в подобие незаметной улыбки. Он убирает руку с бледного лица, невольно жмурится под светом тусклой лампы и понимает, слишком хорошо понимает, что и дня прожить без тихого, почти неслышного дыхания очкастой, эхом отбивающегося от холодных, бетонных стен, попросту не сможет… *** - Никогда не дыши со мной в унисон… Он шепчет тем неповторимым голосом, когда, задыхаясь от сносящей голову страсти, жарко дышит ей прямо в ухо, уже даже не приказывая – умоляя. Она задыхается на пике, не пытается сдержать безудержной улыбки, но отчего-то – с непомерной силой, до боли, до крови - прикусывает нижнюю губу, дабы не разрыдаться прямо здесь и сейчас – у него на глазах. Ханджи не хочет искать в сказанной фразе какого-то особо глубокого смысла, но слова тем самым жутким голосом въедаются раскаленной печатью прямо в кожу, жгут, причиняя почти осязаемую боль. Ханджи не хочет думать о том, что человек, с которым она сражалась спиной к спине несколько долгих лет, в которого она влюбилась бесповоротно молодой, глупой девушкой, намеренно старается с каждым шагом, каждым словом, не подпустить к себе близко – отдалить дальше, насколько это возможно… Ханджи давно уже не девчонка – безумная, безрассудная, красивая женщина – пускай бешеная, пускай аномальная, как он сам и говорил… Ривай на несколько лет старше: он грубый, невыносимый, измученный жизнью мужик – тяжелые, темные тени неизменно залегли под смертельно-усталым взглядом, глубокие морщины резко рассекают нахмуренное в равнодушном презрении лицо, черные волосы рваными прядями спадают на прикрытые в мертвом оцепенении глаза. А ей вообще всегда нравились высокие блондины. Такие, как Ирвин, например - слишком умные, слишком благородные, слишком красивые… Слишком... Поэтому она никогда не понимала, почему… Почему присутствие противного коротышки рядом действовало на нее так сильно, так больно, по-живому… *** - Никогда. Никогда не иди за мной... Так он говорил ей всяческий раз, когда она бездумно, несмотря на угрожающие, предупреждающие взгляды, бросалась ему на помощь, и слова его тогда были больше похожи на рычание хищного зверя, он больно сдавливал ее ладонь – тонкую, слегка удлиненную ладонь, неосознанно прижимал ее сильнее к себе, крепко, почти больно переплетая их пальцы. - Никогда не говори со мной о любви… Ему казалось, никто не возненавидит сильнее, чем он в ту секунду, когда сумасшедшая женщина молниеносным движением закрыла его своим телом от руки титановой твари, а после, погибая на его руках, в полубреду шептала ему что-то о чувстве, о котором никто до этого времени не имел права задумываться всерьез. Красная пелена застилала глаза и он, кажется, прекратил на некоторое время боевую операцию, монотонно укачивая ослабшую женскую руку в своей. Красная пелена застилала глаза и он, кажется, не слышал уже себя, когда бескровными губами, сиплыми, короткими глотками вдыхая промозглый влажный воздух, шептал над бездыханным уже телом тихое, почти беззвучное… - Не молчи... Ветер слабо колыхал расшатанные ставни ближайшего перекошенного дома, пока странная безумная женщина, даже будучи мертвой, улыбалась в его руках...