Desert Rose

      За фигурным окном умирает изможденный солнцем день. Жар застывает на границе прохладной ночи, плюётся духотой и сухостью песка. Безоблачное небо готовится уступить синеву стремительной тьме и первым, еще тусклым на фоне зажегшихся фонарей, звездам.       Здесь иная ночь — южная, капризная, нетерпеливая, ревнивая. Она предпочитает опускаться на землю сразу и полностью, забирая себе всё, что пожелает. Властвует над бескрайними песками и минаретами, голыми степями и зелеными оазисами, над людьми всех цветов кожи и национальности… Выкрики на арабском, английском, французском и смеси всех этих языков, сливаются в свою особенную, восточную мелодию, напоминающую сказки об Аладдине, джиннах, ифритах и маридах.       Да, мы наивные иностранцы. Мы знаем этот особенный мир только по мультфильмам Диснея и нам невдомек, что женщины сидят на полу не потому, что их не считают за людей, а потому, что особая система вентиляции арабских домов сохраняет прохладный воздух именно над полом. Мужчины же, как истинные воины, должны уметь терпеть жару и неудобства. Мы обычно не задумываемся, как могут быть комфортны национальные одежды из легких тканей, полностью закрывающие кожу от опаляющего солнца и жесткого ветра, сухой пыли и наждаком скребущего песка. Как продуман веками незыблемый быт и особые традиции, такие непривычные и кажется даже дикие, для чужаков.       Можно подставить лицо солнцу и небу и почти всем существом ощутить, что там, в невыразимо далекой выси бескрайнего неба, на крыльях сокола, парит мудрость Аллаха. И пусть я не верю ни в одного бога, но мне нравится это чувство взгляда чего-то древнего и несуетного. Чего-то, что можно постичь лишь среди барханов и тысячелетних руин. Ненадолго обернуться в века и вдруг заметить на грани видимости силуэт не то самого Лоуренса, не то великого Аль-Сауда…       …А сейчас я чужак в одном из самых опасных мест в мире, и получаю истинное удовольствие от арабской ночи и пусть страшной, но сказки.       — Вот так всегда — ничего не меняется ни в одной из стран. Мужчины неизменно лежат вечером на диване, пока женщины… — знакомый, чуть насмешливый, голос, вырывает из лирической задумчивости, навеянной долгим и тяжелым днём.       — Хм? И что же в это время делают женщины? — я перевожу взгляд на хрупкую фигуру в дверном проеме. Светло-бирюзовая абайя, вышитая золотистым цветочным узором, делает стройное тело еще более желанным, чем если бы на Беловой не было вообще ничего.       — Барнс, хватит есть меня глазами, у тебя для этого есть другие части тела. — Ехидная улыбка в ответ на мой жадный изучающий взгляд, искривляет тонкие светлые губы, сейчас не тронутые неизменной алой помадой.       — Кажется я начинаю понимать восточных мужчин… — невозможно не смотреть, как блики аутентичных светильников скользят по силуэту, едва шпионка начинает движение. Танец тела и ткани, света и тьмы. Желания и зноя уходящего дня.       — В самом деле? Ты уже выучил как будет по-арабски «Я тебя хочу трахнуть сейчас и немедленно, и плевать, что мы тут вообще-то террористов выслеживаем»?       — Пока нет, зато… — моё порывистое, собственническое движение, мягко останавливают узкие ладони, уверенно толкающие обратно на широкую низкую постель. Светло-зеленые глаза блестят игривым озорством, а в глубине, золотистыми искрами дразнит огонек страсти.       Прохладная ладонь уверенно скользит по моей груди, с легким нажимом оглаживает напряженный пресс, и наконец накрывает уже внушительный бугор на свободных полотняных штанах. Я вижу собственный голодный оскал в ее колдовских глазах.       — Сегодня, мой дорогой, твое время платить за то, что я целый день была хорошей девочкой и изображала тихую мышь в черных тряпках, — многообещающий хрипловатый шепот вторит моему тихому рыку.       Водопад светлых волос заслоняет от меня весь мир, вынуждает со звериным урчанием запустить руки в шелковистые пряди. Пальцы сами тянут почти прозрачную ткань, обнажая хрупкие плечи, а губы приникают к бледной, не загорелой, коже.       — Барнс, ну что ты творишь… ммм… я уже забыла что хотела… — вздох, изгиб беззащитной шеи, пульсирующая жилка под мрамором кожи.       — А я тебе сейчас напомню… — ухмыляясь, прокладываю дорожку влажных поцелуев по шее, за ухом, спускаясь к ключицами, не торопясь срывать лишнюю одежду.       Есть в этом что-то упоительное — задирать длинный подол, наслаждаясь тем, как невесомая ткань струится между пальцами, а потом касаться прохладной бархатной кожи, вести свои собственные узоры, очерчивая каждый изгиб. Позволять прикрывать всё и вместе с тем — решительно ничего. Придержать за талию, помогая оседлать, позволяя сегодня ей вести нашу игру за главенство, направлять меня и дразнить. Толкнуться вверх, с нажимом потираясь, распаляя себя и её, закусывая губы от нетерпения.       — Чёрт… — короткий судорожный вздох и желанное тело подрагивает под моими ладонями.       — Моя… — инстинкт диктует немедленно перевернуться, подмять под себя, войти быстро и резко, заполняя до самого основания, дорваться до этого одуряющего чувства безграничного единения и обладания. Двигаться, настойчиво, быстро, долго. То догоняя яркую вспышку пронзительного удовольствия, то чуть отставая, мучая обоих сладкой мукой на самой грани.       — Твоя… только твоя…       Дьявол подери, как же я люблю, когда она сверху. Накрыть ладонями небольшую аккуратную грудь, мягко сжать и податься вперед, ловя губами напряженный сосок, обвести языком, раздразнить чувствительную бусину и услышать, полный удовольствия и желания, стон. Ощутить, как тонкие пальцы вцепляются в волосы, требовательно тянут, беззастенчиво направляя вновь и вновь. Нравится скользить губами по гладкой нежной коже, оставляя свои метки, заявляя права, утверждая кому принадлежит самая опасная женщина в мире.       — Еще, Джеймс. Ещё! Чёрт…       Чувствовать, как тугие мышцы сжимают почти до боли, замедляя, вынуждая пробиваться все настойчивее, невольно подчиняясь её ритму, мгновенно забывая, что хотел растянуть пытку. Раствориться в каждом мгновении, оборачивая его в вечность. Пока песок струиться по бескрайним барханам.       — Да! Елена…       — Ты — Дьявол…       Оказывается воздух может просто не понадобиться на несколько секунд, потому бывает не до того, не до пустой траты времени на движения легких или сокращения мышц. От воздуха огонь разгорается только сильнее, превращаясь в дикий, всепоглощающий пожар. Пожар, затмевающий свет звезд, стыдливо скрывшихся за торопливо набежавшими облаками.